– Конечно, я не возражаю. Сама договорись с ним обо всем. Но не забудь: прежде чем что-то продать, убедись, что ты сама не хочешь оставить эту вещь себе. А если твой брат передумает, отдай ему все, что он захочет.
Как такое возможно, черт побери? Они обе не заинтересованы в том, чтобы оставить себе хотя бы по паре картин из моей коллекции, за которые я отвалил бешеные деньги? Они хотят все это продать! Да ведь их же при продаже любой надует в два счета!
Карина обещает подумать насчет себя самой и, конечно, поговорить с братом.
– Огромное спасибо, дочь, – говорит Мона. – Прямо гора с плеч. Я очень доверяю твоей интуиции, ты умеешь выгодно заключать сделки. Напомни мне оформить доверенность на твое имя. Чем быстрее мы со всем этим покончим, тем для всех будет лучше. Пока мы всё не продадим, я буду давать тебе деньги на оплату услуг домработницы. Уверена, что она с удовольствием согласится помогать нам, пока мы не продадим квартиру новым владельцам.
– Как думаешь, сколько времени уйдет на все это? Наверное, существует закон о наследстве? Ты еще не узнавала у нотариуса?
– Нет, я точно не знаю, как быстро смогу вступить в наследство, но уверена, что много времени это не займет: завещание очень простое, к тому же я единственная наследница. Как только я буду знать общую сумму состояния, половину я оставлю себе, а вторую половину разделю между тобой и твоим братом. Убеждена, что твой отец именно так бы и поступил. Если бы он хотел отдать все, чем владеет, другой женщине или кому-то другому, он бы наверняка нашел время, чтобы переписать свое завещание. Мне кажется, что подсознательно он хотел, чтобы все унаследовали именно мы.
– Но, мама, он все оставил именно тебе. Ты слишком щедра, честное слово! Я чувствую себя очень неловко. Я не могу взять деньги отца, не будучи уверенной, что он и сам бы хотел оставить их нам с братом.
– Слишком поздно, дорогая. Он все оставил мне. И теперь мне решать, что делать с его деньгами… Признаюсь тебе, мне это очень нравится. Твой отец всегда был уверен, что женщины и финансы – понятия несовместимые. Что они не способны управлять деньгами. И я всегда доверяла ему в этих вопросах: что и говорить, он был в этом силен, и это факт. Но с тех пор, как мы расстались, я вдруг поняла, что тоже умею управлять бюджетом и мне это даже доставляет удовольствие. Хотя мы с Петером живем вместе, у нас разные кошельки и никогда на этой почве разногласий не происходит. Вот это да! Как интересно – иметь на руках огромную сумму денег и иметь возможность распоряжаться ею! Конечно, лучше бы я унаследовала ее при других обстоятельствах, но что поделаешь… Это жизнь…
Но что такое происходит? Еще мгновение назад они совершенно непринужденно обсуждали мое имущество, как вдруг посмотрели друг на друга и расплакались… и плача, бросились обнимать друг друга. Что с Кариной? Не могу поверить: она просто рыдает! Она пытается глубоко дышать, но ей это, очевидно, не помогает. Надо же, а ведь она пыталась делать вид, что выше всего этого, выше человеческих чувств и страстей! Ну вот, гладя на них, я сейчас и сам расплачусь. Чувствую, как щиплет глаза, как что-то сжимает мне горло и грудь. Хотя нет, это же невозможно. У меня же нет тела! Сложно привыкнуть, что даже без физического тела здесь чувствуешь и переживаешь все, как и раньше. Такие ощущения у меня уже были прежде, когда мне доводилось смотреть сентиментальные фильмы. Если я не хотел признавать, что сцены меня трогают или ранят, ком в горле становился настолько большим, что я в прямом смысле задыхался. А теперь у меня те же ощущения, но без физического тела. Тот же ком в горле. Конечно, я понимаю, что это не настоящий ком, что на самом деле там ничего нет… Но тогда, что это? При жизни я никогда не задумывался над тем, откуда такое состояние и почему. Ах, сколько же осознаний, открытий, вопросов! Кажется, им нет конца.
Так проходит несколько минут. Карина смотрит на мать и, все еще рыдая, произносит:
– Я совсем не хотела плакать… Ох, как же я злюсь на папу! Может радоваться: до конца своих дней он умел позлить меня. Ну почему он ушел раньше, чем мы смогли помириться с ним? Когда мы с ним говорили в последний раз, я высказала ему все, чего мы с Беном хотим от него: чтобы он прислушивался к нам. Чтобы перестал требовать от нас соглашаться с ним во всем и думать как он. Разве я просила чего-то невозможного? Если бы он хоть немного любил нас, то попытался бы поговорить с нами, разве не так? Для любого отца это нормально! Но не для этого эгоиста! Нужно быть совсем бессердечным, чтобы устроить такое своим собственным детям.
Она вдруг застывает, перестает рыдать и добавляет:
– Знаешь, как бы там ни было, если у меня появятся дети, я никогда так не поступлю. А ты, мама? Неужели и тебе за все годы совместной жизни не удалось внушить ему, каким должен быть настоящий отец?
Мона смотрит на Карину взглядом, полным любви.
Странно: в словах Карины моя бывшая жена не чувствует обвинения! Может быть, потому что все матери такие? Моя мама тоже всегда все понимала, входила в мое положение, и это меня страшно бесило. Ей хотя бы иногда следовало пресекать некоторые мои поступки. Но в ней было столько терпения!
– Знаешь, Карина, я осталась без отца, когда мне было десять лет. Моя мама так и не вышла замуж второй раз. Откровенно говоря, откуда я могла знать, как должен вести себя хороший отец? Долгие годы я сердилась на Ари за то, что он так мало проявлял к вам отцовских чувств, так редко присутствовал в вашей жизни и интересовался вами. Я понимаю твои обиды на него. Но помнишь, я рассказывала тебе, как в Ванкувере встретила замечательных людей, благодаря которым сейчас я читаю много книг об искусстве любить. Эти книги помогли мне изменить мое восприятие прошлого. Я не говорю, что полностью согласна с тем, как он поступал, как он вел себя с вами, но сейчас я хотя бы признаю, что он делал все, что мог, и совсем не держу на него зла.
Я прошла много тренингов по саморазвитию и смогла примириться с твоим отцом. А знаешь, что мне больше всего помогло в этом? Оказывается, существует такое правило: когда мы в чем-либо обвиняем другого человека, этот человек обвиняет нас точно в том же. Давай объясню: если мы трое, я, ты и Бенани, обвиняем отца в том, что он был бессердечным эгоистом, значит, он тоже был убежден, что все мы трое – бессердечные эгоисты, если не видели, как много он для нас делал. Представляешь? Для меня это такое открытие! Если бы я узнала об этом раньше, то прожила бы жизнь иначе! Но сожалеть теперь нет смысла, это лишь усиливает чувство вины. Все, что я могу тебе посоветовать, дорогая, – это принять, что сейчас ты чувствуешь боль, злишься, но это временно. Когда-нибудь все изменится. Если будет интересно, я пришлю тебе несколько книг, которые мне лично очень понравились. Там ты точно найдешь ответы на все свои вопросы.
Карина удивлена. Она молча смотрит на мать. В ее взгляде читается: маме повезло, что она смогла примириться с ним. Да она просто счастливица. Смогла бы и она сама так? Наверное, нет. Она глубоко вздыхает и меняет тему:
– Ладно, хватит на сегодня эмоций. Ненавижу, когда не могу себя контролировать. Давай спланируем ближайшие дни, мне важно услышать твои рекомендации. Время до твоего отъезда пролетит слишком быстро. Конечно, обычно я очень занята клиентами, но пока ты здесь, я буду работать только до обеда, чтобы мы могли побыть вместе как можно дольше. Я знаю, что ты счастлива в Ванкувере, но мне здесь тебя очень не хватает.
Они продолжают оценку моего имущества. И я должен спокойно смотреть на это, смирившись с тем, что мое состояние исчезает в мгновение ока? А как же я гордился тем, что обладаю всем этим! Надо же, я и не догадывался, как сильно ко всему этому привязан. Ведь именно благодаря нажитому состоянию я очень гордился тем, что так много работаю. Я видел восхищенные взгляды, и это было для меня ценнее всего. Как же я мечтал, что Мона и дети оценят мой вкус, мне хотелось удивить их любой ценой… Но, увы, я ошибся: мне не удалось никого удивить. Никто из них троих не выразил ни капли восхищения, разве что я увидел нечто похожее на восторг в глазах Карины. Но это было так мимолетно: непроницаемая маска безразличия вернулась к ней в одно мгновение.
Я еще надеюсь, что Мона с Кариной передумают и не продадут все с молотка. Почему они не хотят оставить хоть что-то на память обо мне? Постой, а почему я так упрямо хочу, чтобы они что-нибудь себе оставили? А может, я боюсь, что они забудут обо мне? Боже, как бы мне хотелось сейчас поговорить с ними! Интересно, а телепатия из этого места, где я сейчас нахожусь, вообще возможна? Нам с Моной часто нечто подобное удавалось, особенно вначале, когда мы были слишком увлечены друг другом. Делали мы это так: один из нас начинал настойчиво думать о другом, мысленно приказывая, например, позвонить, а другой в то же самое время как бы получал сигнал и ему тут же приходила в голову мысль, что нужно позвонить. Это работало! Я даже часто использовал телепатию на работе, но, конечно, никому в этом не признавался. Если разобраться, это было что-то вроде мобильного телефона, хотя я давно уже не занимался этим.
А вдруг с Моной это сработает? Я сосредоточиваюсь что есть силы на ней и пытаюсь убедить ее не торопиться избавляться так поспешно от моего имущества. Пытаюсь донести до нее, что она рискует многое потерять, что мне будет грустно видеть, как все накопленное мною с таким трудом уходит в чужие руки. Я делаю попытку прикоснуться к ней, но все зря: я словно прохожу сквозь нее. Но что это? Вдруг она оглядывается вокруг, будто чувствует какое-то присутствие рядом. Неужели сработало? Неужели она меня услышала? О нет, она продолжает обсуждать с Кариной, что чем быстрее все будет закончено, тем быстрее она сможет вернуться к себе, к своей привычной жизни. Она еще не знает, что ее ждет: законы о наследстве здесь очень сложны. Все займет не меньше нескольких месяцев. Вообще-то я даже рад, что им придется приложить немало усилий, чтобы продвинуть дело с наследством. Это, думаю, более чем справедливо: как минимум, это соразмерно вложенным мною усилиям!