В то время, как в ранних комедиях Аристофана хору отводится около четверти текста, партия хора в «Экклесиазусах» занимает, по самому максимальному подсчету, девяносто два стиха из общего числа в 1180 строк, составляющих объем пьесы. Три песни хора вообще не приводятся в тексте: очевидно, он исполнял вставной номер — песню и пляску, никак не связанные с развитием действия.
В «Плутосе» хор, хотя и числится среди действующих лиц, играет фактически еще менее значительную роль, чем в «Экклесиазусах». В споре с Бедностью и в торжестве над ней хор никакого участия не принимает. Основным его назначением являются дивертисментные номера и пляски в перерывах между отдельными эпизодами. В обеих комедиях нет уже и в помине парабасы — центрального публицистического выступления поэта.
Так кризис полиса, распад общественных связей, объединявших граждан в социальное целое, находит отражение и в области художественного мышления. Разорение мелких свободных собственников-землевладельцев лишает древнюю аттическую комедию ее социальной базы. Разлагается сама ее структура. Все это побуждает Аристофана искать новые средства художественной выразительности.
«Плутос», являющийся идейным итогом творчества Аристофана, содержит в себе наиболее прогрессивные его тенденции: критику богачей и других паразитов общества, восхваление честных и скромных граждан-тружеников. Вместе с тем значение последних комедий Аристофана для мировой литературы заключается и в том, что поэт сумел найти те новые методы художественного отражения действительности, которые легли в основу реалистического изображения человека не только как обобщенного социального типа, но и как конкретной индивидуальности.
«Плутос», последняя из дошедших до нас комедий Аристофана, была также последней, которую он поставил от своего имени. Вскоре после нее он написал еще две комедии, передав их, однако, для постановки своему сыну Арароту, которого поэт рекомендовал таким образом зрителям как своего преемника. Впрочем, трудно судить, в какой степени оправдались надежды Аристофана: от комедий Арарота дошли только незначительные отрывки.
Около 385 года до н. э. Аристофан умер.
VI
«Отец комедии» Аристофан был ярко выраженным тенденциозным художником, — писал Энгельс[50] подчеркивая этим главное достоинство творчества великого древнегреческого комедиографа.
Комедии Аристофана — великолепный образец гражданского, боевого, тенденциозного искусства. Автор «Всадников» и «Облаков» по праву может быть назван основоположником политической, обличительной комедии. Искренняя любовь к человеку-труженику, ненависть к богачам и зачинщикам войн, хищнически уничтожающим плоды человеческого труда, обеспечили Аристофану признательность передового человечества. Его комедии, порожденные такой далекой от нашего времени эпохой, пережили многие столетия и вошли в культуру человечества как одно из замечательных ее достижений.
Величие ума Аристофана, силу его бичующей сатиры, выразительность языка и красоту стиля видели его ближайшие потомки — эллинистические и римские поэты и филологи. Без тщательного труда нескольких поколений александрийских, а впоследствии византийских грамматиков, мы едва ли располагали бы сейчас почти полным текстом одиннадцати комедий древнего поэта и богатейшим материалом схолий к ним древних и средневековых комментариев. Нельзя не обратить внимание и на то обстоятельство, что из четырех великих афипских драматургов V века Аристофан находится в наиболее выгодном положении с точки зрения сохранности его произведений: от пьес Аристофана до нас дошла не менее, чем их четвертая часть, от пьес Эврипида — едва ли одна пятая, Эсхила — не более, чем одна десятая, Софокла — примерно одна пятнадцатая часть.
При всем том художественная специфика и обличительная смелость аристофановских комедий не благоприятствовали правильному их пониманию вплоть до эпохи Возрождения. Только на рубеже нового периода мировой истории, в условиях бурного наступления поднимающейся буржуазии против феодальной реакции, талант Аристофана находит безусловных почитателей в лице немецких гуманистов Иоганна Рейхлина и Филиппа Меланхтона, одного из первых английских утопических социалистов Томаса Мора и других прогрессивных представителей этой эпохи.
Обличитель католической церкви и средневековой схоластики Эразм Роттердамский в своей «Похвале Глупости», звучащей в целом ряде случаев совершенно по-аристофановски, непосредственно использует произведение древнего сатирика в главе, посвященной комическому прославлению Богатства-Плутоса.
Особенно близок к Аристофану по своей творческой манере великий французский гуманист-сатирик Франсуа Рабле, широко применявший приемы фантастической гиперболы и беспощадного гротеска в борьбе против средневековой схоластики и феодальной реакции. Выдающийся современник Рабле, Иоахим Дю Белле справедливо указывал, что Рабле «возрождает в наше время Аристофана»[51]. В 1953 году, в связи с четырехсотлетием со дня смерти Рабле, прогрессивный швейцарский филолог, член Всемирного Совета Мира Андрэ Боннар в специальной работе раскрыл общность гуманистических устремлений двух великих мастеров смеха — Аристофана и Рабле — и плодотворность их традиций для современной культуры.
Творчество Аристофана привлекало внимание и деятелей XVII–XVIII веков. Знаменитый драматург-классик Расин переделал комедию Аристофана «Осы», назвав ее «Сутяги».
Французский просветитель Дени Дидро, который в своей творческой практике шел иными путями, признавал гениальную одаренность Аристофана и общественное значение его творчества.
Известный английский романист и драматург Генри Фильдинг проявлял живой интерес к творчеству древнего сатирика. Он перевел на английский язык «Плутоса», а в стихотворном прологе к своей комедии «Судья в ловушке» высоко оценил аттическую комедию как образец общественного служения искусства:
Еще в Элладе, древней школе муз,
Узнал Порок сатиры горький вкус,
Свободен, чист и неподкупно строг,
Правдивый бард бичом хлестал Порок.
Пусть негодяй был властью облечен,
В комедии за все карался он,
И был казним общественным стыдом
Виновный пред общественным судом.
(Перевод В. Левика)
В семидесятые годы XVIII столетия великий Гете с увлечением работает над переработкой комедии «Птицы», которую он предназначал для постановки на сцене Веймарского театра и хотел использовать в целях литературной полемики.
Обличительный характер аристофановского смеха метко раскрыл великий немецкий поэт-демократ Г. Гейне, не без основания считавший себя преемником традиций древнегреческого сатирика. С присущим ему едким юмором Гейне изобразил печальную судьбу Аристофана, если бы он жил в буржуазно-феодальной Германии середины XIX века.
На Аристофана живого у нас
Нашли бы мигом управу
За городскую заставу
Позволили бы черни хвостом не вилять,
А лаять и кусаться.
Полиции отдан был бы приказ
В тюрьме сгноить святотатца.
(Перевод В. Левика)
писал Гейне в последней главе поэмы «Германия».
И в позднейшую эпоху, в начале XX века, творчество Аристофана не раз использовалось передовой интеллигенцией в борьбе против реакционной сущности буржуазной цивилизации эпохи империализма.
Так, например, показательно отношение к древнему комедиографу Ромена Роллана. Много размышляя над судьбами театра, стремясь создать народные зрелища, способные охватить самые широкие массы, Роллан не случайно обращался к творческому опыту Аристофана. В 1918 году он задумал создать сатирические фарсы «в духе Аристофана», чтобы заклеймить буржуазное правосудие в образе легкомысленной и ветреной Дикэ, содержанки мифического короля Мидаса, от одного прикосновения которого все обращалось в золото, и разоблачить лицемеров, фигляров и дельцов, которые стремятся поживиться за счет народа[52].
В России пристальный интерес к Аристофаиу возникает в связи с развитием сатирических жанров в конце XVIII — первой половине XIX века. Еще В. К. Тредьяковский помещал имя Аристофана среди имен «авторов наиславнейших, которым надлежит подражать» в различных родах поэзии, и А. П. Сумароков поминал его в своей «Епистоле о стихотворстве» наряду с другими знаменитыми древними и новыми поэтами — «творцами, которые достойны славы». Впоследствии успехи русской обличительной комедии Фонвизина, Капниста, Грибоедова, Гоголя не один раз побуждали литературную критику высказать свое отношение к различным комедийным жанрам. «Сатиро-политическая комедия Аристофана», как назвал ее в книге о Фонвизине друг Пушкина П. А. Вяземский [53], высоко оценивалась передовыми русскими людьми, которые подчеркивали ее гражданский, общественный пафос.
Популярность имени древнего сатирика пытались использовать в своих целях идеологи монархического лагеря. Образцом предвзятого, «охранительного» истолкования Аристофана является названная его именем комедия драматурга-консерватора князя Шаховского, направленная против республиканских идеалов декабристов. Впрочем, этот пасквиль не смог изменить отношения передовой русской интеллигенции к великому сатирику древности: для декабриста Кюхельбекера Аристофан и в годы тюремного заключения остается любимцем[54].
Активными защитниками Аристофана и вместе с тем глубокими толкователями его творчества в домарксистской эстетике были русские революционные демократы. Белинский, Герцен и Чернышевский раскрывали значение Аристофана в мировой культуре в связи с общей постановкой вопроса о смехе, как орудии социального обличения. Так, по мнению Белинского, комический поэт, отражающий в своих произведениях всю общественную жизнь, своим «изображением низкого и пошлого жизни» служит тем же высоким и прекрасным идеалам, что и поэт трагический.