Терпя поражение, Клисфен решился на беспрецедентный шаг: он напрямую обратился к демосу, желая привлечь его на свою сторону и с этой целью предложив ему программу демократических реформ. В нашу задачу здесь не входит сколько-нибудь подробно останавливаться на деятельности Клисфена, который считается (и в целом справедливо, во всяком случае, с бо́льшим основанием, чем кто-либо иной, будь то Солон, Фемистокл, Эфиальт или Перикл) «отцом-основателем» афинской демократии. Литература о его реформах необъятна. Нам хотелось бы лишь подчеркнуть, что подлинная новизна поведения Клисфена заключалась, собственно, не в том, что он впервые в афинской истории апеллировал к демосу (вожди аристократических группировок и ранее, в эпоху архаики, могли успешно бороться друг с другом лишь при условии, что их поддерживали не только небольшие кружки представителей элиты, но и те или иные по размеру группы рядовых граждан, рекрутировавшиеся, как правило, на локальной основе), а скорее в том, что он апеллировал ко всему демосу, ко всему гражданскому коллективу Афин. Предложенные им преобразования должны были отразиться на судьбе каждого гражданина, принципиально изменить всю структуру полиса и, что немаловажно, покончить с «регионализмом», подрывавшим единство государства.
Демос с энтузиазмом поддержал начинания реформатора. «Теперь, когда народ был на стороне Клисфена, – пишет Геродот (V. 69), – он был гораздо сильнее своих предшественников». И действительно, заручившись поддержкой столь мощного союзника, лидер Алкмеонидов сумел весной 507 г. до н. э. добиться избрания архонтом-эпонимом на следующий гражданский год (507/506) своего родственника Алкмеона. Такой ход событий крайне встревожил Исагора, архонтат которого еще продолжался. Очевидно, с ним уже переставали считаться. Ощущая невозможность удержаться у власти легитимными способами, Исагор пошел на крайнюю меру – обратился за помощью в Спарту. Клеомен I немедленно направился в Аттику с небольшим отрядом (судя по всему, он считал, что «наведение порядка» в Афинах не составит серьезных трудностей), выставляя в качестве повода для нового вторжения необходимость изгнать «оскверненных» Алкмеонидов (так в очередной раз отозвалось в судьбе этого рода дело Килона). Клисфен в этой ситуации повел себя не лучшим образом: он попросту тайно бежал из города и тем, казалось бы, облегчил задачу спартанского царя. Однако Клеомен, прибыв в Афины, стал действовать слишком уж властно и категорично. Он приказал удалиться в изгнание семистам (!) семействам сторонников Алкмеонидов, а кроме того, вмешался и в конституционное устройство полиса, решив учредить некий «Совет Трехсот», укомплектованный приверженцами Исагора. Результатом подобной политики стало бы установление крайней олигархии, с чем, однако, никак не мог примириться афинский демос, политическая сознательность которого была уже весьма высокой.
В результате спартанцам пришлось столкнуться с чем-то совершенно новым для себя – с вооруженным сопротивлением граждан «облагодетельствованного» ими полиса. «Афинской революцией» иногда называют развернувшиеся события в западной историографии (например, Ober, 1999). Исагор со своими сторонниками, а вкупе с ними и отряд Клеомена, оказались осаждены восставшим народом на Акрополе и затем выдворены из государства. Независимость Афин и демократический путь развития удалось в тот момент отстоять, а Клисфен немедленно после удаления спартанцев возвратился в город. Стало совершенно очевидно, что в Элладе есть полис, который не намерен послушно следовать спартанскому диктату, хотя и не готов пока идти на прямой конфликт со Спартой. Собственно, именно с событий 507–506 гг. до н. э. берет свое начало система афино-спартанского дуализма и противостояния, которая в столь большой степени определила общую ситуацию в Балканской Греции на протяжении целого века.
О перипетиях биографии Клисфена, о том, как личность «отца афинской демократии» отразилась на специфике его реформаторской деятельности, сказать практически ничего нельзя. Парадоксальным образом получилось, что о Клисфене мы вообще знаем очень мало; он оказался в известной степени «теневой» фигурой, не привлек к себе внимания авторов последующих эпох. Неизвестно, чтобы в античности кто-то написал или хотя бы пытался составить его жизнеописание; тем более это не представляется возможным в наше время – мы просто не располагаем необходимым материалом. Был ли Клисфен человеком неяркой индивидуальности? В этом позволительно усомниться; во всяком случае, осуществленные им преобразования характеризуют его как неординарного, оригинально мыслившего и поступавшего деятеля. Богата неожиданными поворотами и его судьба. Сложные взаимоотношения с Писистратидами, в ходе которых Клисфен оказывался то в фаворе, то в опале; хитроумная стратагема, позволившая ему с помощью Дельфийского оракула и спартанского войска возвратиться из изгнания на родину и вновь достигнуть влиятельного положения; нестандартный ход в межаристократической борьбе – прямая апелляция ко всему гражданскому коллективу, совершенно изменившая характер афинской политики; ссора с былыми покровителями – спартанцами…
Если не общепринятым, то, во всяком случае, наиболее авторитетным является мнение (насколько можно судить, в целом вполне оправданное), согласно которому именно с деятельности Клисфена необходимо начинать отсчет истории классической афинской демократии. Значительно менее ясен вопрос о конкретных механизмах, посредством которых свершилось столь радикальное изменение политического строя. Что именно сделал Клисфен, отчего Афины после него стали совсем иными, чем были раньше (а в том, что они стали иными, сомневаться не приходится)? Чем больше об этом пишут современные антиковеды, тем сложнее и запутаннее начинает выглядеть проблема. Основная причина подобного положения вещей заключается в том, что важнейшие из имеющихся в нашем распоряжении сообщений о реформах (Геродот, История. V. 66–69; Аристотель, Афинская полития. 21–22), называя вещи своими именами, неудовлетворительны. Ни Геродот, ни Аристотель не дают целостного очерка деятельности Клисфена; более того, на первый взгляд создается впечатление, что оба они главного смысла этой деятельности просто не поняли. Их внимание в наибольшей степени привлекает реформа административного деления афинского полиса, создание новой системы из десяти фил, делящихся на триттии и демы. Бесспорно, значение этого новшества не следует недооценивать; особенно важным представляется нам учреждение дема как первичной единицы полисной структуры. Однако реформа административного устройства сама по себе еще не приводит к появлению демократии. Такого рода реформы известны в греческом мире и до Клисфена, в архаическую эпоху, но ни в одном случае их плодом не стало формирование демократического полиса.
О каких-либо иных преобразованиях Клисфена, помимо реформы фил, Геродот вообще не упоминает. Аристотель же говорит о «других, новых законах», которые издал Клисфен. Может быть, в содержании этих других законов следует видеть «тайну» рождения демократии? В «Афинской политии» эксплицитно отмечаются лишь три из них: учреждение Совета Пятисот, коллегии стратегов, а также закон об остракизме. Что касается этого последнего, то нам уже приходилось писать (Суриков, 2006), что остракизм (десятилетнее изгнание из полиса видных политиков, осуществлявшееся посредством голосования надписанными глиняными черепками), во-первых, не должен вопреки распространенному мнению считаться институтом, характерным исключительно для тех греческих государств, где существовала демократия; во-вторых, Клисфен, скорее всего, не изобрел его, а модифицировал ранее употреблявшуюся в какой-то иной форме процедуру; в-третьих, закон об остракизме был порожден к жизни конкретными перипетиями внутриполитической борьбы в Афинах конца VI в. до н. э., а не принципиальными идейными установками.
Далее, коллегия стратегов – должностных лиц, избиравшихся общим голосованием демоса и наделенных значительными полномочиями, – тоже сама по себе еще не может считаться особенно «демократичной». Напомним в связи с этим, что архонты в Афинах избирались народным голосованием явно еще до реформ Клисфена. К тому же первоначально роль стратегов в политической жизни была далеко не столь велика, какой она стала впоследствии. Даже на полях сражений, то есть в главной сфере своей компетенции, они еще в 490 г. до н. э. подчинялись архонту-полемарху (Геродот, История. VI. 109). Выход стратегов из этого подчинения имел место, очевидно, лишь после реформы 487 г. до н. э., когда архонтов стали избирать по жребию. Наконец, Совет Пятисот тоже не был чем-то абсолютно новым; он появился на свет в результате преобразования Совета Четырехсот, созданного еще Солоном, – преобразования, обусловленного в основном чисто технической причиной, увеличением количества фил (10 вместо 4). Иногда, правда, подчеркивается, что Совет Пятисот отличался от предшествовавшего ему органа тем, что в нем получили представительство все аттические демы (Osborne, 1996, р. 295). Однако, строго говоря, нам ничего не известно о принципах комплектования Совета Четырехсот. Ни в коей мере нельзя исключать, что в нем тоже были представлены низшие административные подразделения полиса (для времени Солона таковыми должны были являться навкрарии).
Часто ссылаются еще на одно свидетельство Аристотеля, но на этот раз уже в «Политике» (1275b25), согласно которому Клисфен ввел в афинский гражданский коллектив каких-то новых граждан, и видят именно в этом одну из главных демократических мер. Но – даже независимо от того, что данный пассаж содержит серьезные проблемы как текстуального, так и содержательного характера, и, соответственно, его интерпретация остается дискуссионной, – расширение гражданского коллектива тоже характерно не только для греческих демократий (пожалуй, даже напротив – устоявшаяся демократия была склонна ограничивать количество граждан: вспомним закон Перикла о гражданстве). К этому средству нередко прибегали в процессе любых политических переворотов. Пользовались им даже тираны (представители как Старшей, так и Младшей тирании), давая права гражданства своим наемникам. Иными словами, ни одна из перечисленных выше реформ сама по себе отнюдь не вела автоматически к установлению демократии. Почему же их совокупность должна была иметь такой результат? По некоему мистическому принципу «перехода количества в качество»? Масштабность перемен остается необъясненной.