Именно в этих условиях в массовом сознании сформировался масштабный миф о греко-персидских войнах. Следует сказать, что в рамках любой эпохи и любой цивилизации крупный и трудный военный конфликт очень скоро приобретает «мифологическое измерение», становится мощным источником мифотворчества, отчасти спонтанного, отчасти сознательного. Не стали, конечно, исключением и греки. В их последующих представлениях вооруженное столкновение с Ахеменидской державой получило чрезвычайно героизированный, а значит, одномерный облик. Оно выглядело так, как будто бы эллины единым фронтом, сплоченно, сознательно и с полным пониманием последствий поднялись на борьбу против общего врага. Разумеется, были в их среде отступники и предатели, которые потом понесли заслуженную кару.
В действительности, однако, картина была значительно сложнее. Никакого единства между греческими полисами по отношению к персидской угрозе в начале V в. до н. э. не было. Как те полисы, которые решили выступить против персов, так и те, которые не присоединились к их движению, руководствовались отнюдь не идеями общего плана об «эллинах» и «варварах», а конкретно-ситуативными соображениями. Так, для Аргоса «братья»-спартанцы представлялись несравненно более серьезной опасностью, чем далекая Персия. Точно такую же позицию еще во времена Клисфена занимали и Афины, которые готовы были просить помощи у персидского сатрапа против той же Спарты. В Афинах, правда, ситуация впоследствии изменилась, о чем сейчас и пойдет речь.
Развернулась напряженная внутриполитическая борьба по «персидскому вопросу». После свержения тирании и проведения демократических реформ в афинском полисе резко интенсифицировалась общественная жизнь. Следует полагать, что по любому сколько-нибудь важному вопросу в экклесии кипели горячие дебаты. Верх одерживала то одна, то другая сторона, в результате подчас принимались противоречивые, не согласованные друг с другом и не вытекающие друг из друга решения. Это дает повод говорить об определенной непоследовательности внешней политики Афин в начале V в. до н. э. Однако следует помнить о том, что причина непоследовательности – не замешательство или растерянность афинских властных органов, а наличие большого количества мнений, у каждого из которых, естественно, находились свои «лоббисты».
Нам уже приходилось подробно писать о главных политических группировках в Афинах времени начала греко-персидских войн (Суриков, 2001), и здесь мы будем в основном опираться на наши предыдущие разработки. Отношение к Персии было, бесспорно, главным вопросом всей общественной жизни, и вопрос этот, помимо всего прочего, осложнялся двумя специфическими для Афин обстоятельствами (связанными друг с другом). Во-первых, афинское посольство еще в 506 г. до н. э. дало персидскому сатрапу Сард Артаферну «землю и воду», то есть формально признало свою зависимость. С момента этого принципиально важного для персов ритуально-юридического акта Ахемениды должны были рассматривать афинян как подданных. Даже если афинское народное собрание по возвращении послов дезавуировало их действия и не ратифицировало договор, для персов это уже не могло иметь никакого значения. Или, точнее, означало то, что подданные взбунтовались и должны быть (если не сразу, то с течением времени) усмирены. Афины, таким образом, находились в весьма щекотливом положении, которое становилось еще более щекотливым в силу второго обстоятельства: при персидском дворе находился свергнутый тиран Гиппий. Этого дряхлого, но, похоже, еще не утратившего надежд на реванш старца держали там, скорее всего, «для острастки» и в качестве запасного варианта. К тому же ни для кого не было секретом, что в Афинах по-прежнему остается достаточно влиятельной политическая группировка, в которую входили сторонники и даже родственники Гиппия.
Возглавлял эту группировку некий Гиппарх, сын Харма. В том, что он принадлежал к Писистратидам и находился в каком-то родстве с изгнанным тираном, сомневаться не приходится. Этот политик в начале V в. до н. э. настолько усилился, что был даже избран архонтом-эпонимом на 496/495 г. Очевидно, число афинян, с ностальгией вспоминавших о временах тирании, было довольно значительным. Впрочем, вряд ли Гиппарх открыто призывал к отмене реформ Клисфена, реставрации режима единоличной власти и возвращению Гиппия. В источниках об этом ничего не сообщается, да и в целом выглядит маловероятным.
Видную (пожалуй, наиболее видную) роль в политической жизни Афин первых лет V в. до н. э. продолжала играть группировка, ориентировавшаяся на Алкмеонидов. Клисфена в это время, судя по всему, не было уже в живых, и его сторонников возглавлял, как можно утверждать с наибольшей степенью уверенности, его родственник по женской линии Ксантипп (впоследствии – отец Перикла). Алкмеонидов тоже нельзя причислить к решительным противникам Персии. Их позиция по отношению к Ахеменидской державе может быть охарактеризована скорее как умиротворительная. Имея давние и выгодные связи с Востоком, Ахемениды отнюдь не были расположены ссориться с крупнейшим в этом регионе центром силы. Поэтому они в принципе могли идти на коалиции с группировкой Гиппарха, сына Харма, но лишь до определенной черты. Прежде всего последователи Клисфена ни в коем случае не потерпели бы реставрации Гиппия в Афинах.
К тому же, помимо «персидского вопроса», весьма животрепещущим в афинской внешней политике оставался вопрос об отношениях со Спартой. В период клисфеновских реформ два сильнейших в Балканской Греции государства находились на грани войны, а временами даже переходили за эту грань. И в дальнейшем афино-спартанские отношения некоторое время не могли нормализоваться. Носителями антиспартанских настроений по преимуществу были Алкмеониды, и в этом они не могли найти общего языка с группировкой Гиппарха. Дело в том, что спартанцы помирились с Гиппием и даже одно время вынашивали планы возвращения его в Афины.
Еще одна политическая группировка, которая на протяжении 490-х гг. до н. э. только начинала формироваться, но уже сразу заявила о себе как о влиятельной силе, возглавлялась молодым перспективным политиком Фемистоклом. Первоначально Фемистокл был близок к Алкмеонидам, однако затем отошел от них. Причинами этого были, во-первых, безусловно, его личные амбиции, нежелание оставаться на заднем плане, во-вторых же, примиренческая позиция Алкмеонидов по отношению к Персидской державе. Фемистокл, очевидно, чутко уловивший настроения широких масс демоса, осознал, что эта позиция будет становиться все более непопулярной, и возглавил ту часть гражданского коллектива, которая была настроена по отношению к персам особенно непримиримо. Что же касается Спарты, то с ней Фемистокла тоже ничего не связывало. Избрание этого политика архонтом-эпонимом на 493/492 г. до н. э. со всей убедительностью продемонстрировало, что теперь с ним нельзя уже было не считаться.
Итак, внутриполитическая жизнь в первые годы молодой афинской демократии была предельно интенсивной и напряженной. При этом не может не броситься в глаза, что главные вопросы, встававшие на «повестку дня», относились вопреки достаточно распространенному мнению отнюдь не к форме правления (крайне затруднительно было бы отыскать в Афинах этого времени принципиальных, «идейных» сторонников демократии, олигархии и т. д.). Главными аспектами борьбы были, с одной стороны, межличностное противостояние крупнейших политических лидеров, в начале V в. до н. э. происходивших еще, как и прежде, исключительно из среды аристократической элиты, а с другой стороны – дискуссия по поводу выбора внешнеполитических ориентаций (главными здесь были, повторим, вопросы о modus vivendi с Персией и Спартой).
В такой-то обстановке, в высшей степени напряженной и от года к году осложняющейся, в афинской политической жизни неожиданно появилось и сразу властно заняло лидирующую позицию новое действующее лицо – точнее, «хорошо забытое старое». Это был Мильтиад. О сложных перипетиях его яркой биографии мы подробно писали в другом месте (Суриков, 2005, с. 270–324). А здесь упомянем лишь о том, что Мильтиад, знатнейший аристократ, выходец из афинского рода Филаидов, был перед этим на протяжении длительного времени тираном на полуострове Херсонес Фракийский. В 493 г. до н. э. его изгнали оттуда персы, и он прибыл в Афины, возвратился на родину после почти тридцатилетнего отсутствия.
Каким-то странным гостем из далекого, полузабытого прошлого должен был представляться Мильтиад своим согражданам. С тех пор, как он молодым еще человеком отправился на Херсонес, в Афинах произошло множество важнейших событий, в корне изменивших весь облик государства: изгнание Гиппия и ликвидация тирании, реформы Клисфена, установление демократии… А теперь по афинским улицам ходил живой тиран, наверняка вызывавший неподдельный интерес у всех, кто его видел.
Афины стали совсем иными – а Мильтиад остался все тем же. Нет сомнения, что он не слишком-то уютно чувствовал себя в новых политических условиях. Давно уже не было в живых большинства его сверстников, тех, с кем он начинал свою карьеру (только где-то далеко, при дворе Дария, по-прежнему подвизался престарелый Гиппий); в городе боролись друг с другом молодые политики, годившиеся ему в сыновья, – Фемистокл, Ксантипп. И властно распоряжался судьбами всех начинаний в государстве набирающий силу демос. Вот с этим Мильтиаду было труднее всего смириться: с тем, что отныне не узкая прослойка аристократов, подобных ему самому, по своему произволу определяет и направляет всю общественную жизнь, что в условиях демократии необходимо в любом деле считаться с мнением рядовых граждан. Это ему было просто непонятно. Однако, хотел он того или не хотел, приходилось сообразовываться с изменившейся обстановкой: другого выхода просто не было.
Уже вскоре Мильтиад становится одним из самых влиятельных афинских политиков (ср. Аристотель, Афинская полития. 28. 2), а может быть, и просто самым влиятельным, затмив и отодвинув на второй план всех остальных участников политической борьбы. Он был избран стратегом и, судя по всему, впоследствии переизбирался, коль скоро в 490 г. до н. э. он тоже занимал эту должность.