оль давно, опираясь на эпиграфические данные, удалось с некоторой долей уверенности установить, что интересующий нас род назывался Саламиниями. Впрочем, пожалуй, наиболее осторожным будет воздержаться от категоричных суждений, тем более что в самом определении сущности афинского рода между различными исследователями нет единства, равно как и в вопросе о том, носили ли все без исключения роды какие-то строго определенные наименования.
Ближайшие предки Алкивиада играли весьма значительную роль в политической жизни Афин. Его прадед, носивший одинаковое с ним имя, был соратником основателя афинской демократии Клисфена. Другой прадед Алкивиада, Клиний, в 480 г. до н. э. отличился в морском сражении с персами при Артемисии. Сын этого последнего Алкивиад (в литературе его обычно называют Алкивиадом Старшим, чтобы отличать от его знаменитого внука) был подвергнут остракизму – изгнанию из Афин на десять лет, а эта мера применялась лишь к наиболее влиятельным политикам, как правило, аристократического статуса. Наконец, отец Алкивиада Клиний принадлежал к ближайшему окружению Перикла. До нас дошел эпиграфический документ – принятый афинским народным собранием в начале 440-х гг. до н. э. по инициативе Клиния декрет, направленный на упорядочение финансового управления Афинской морской державой (Meiggs-Lewis, No. 46). В 447 г. до н. э. Клиний, участвуя в так называемой Первой (или Малой) Пелопоннесской войне, погиб в битве при Коронее.
Что же касается матери Алкивиада Диномахи, то она происходила из рода Алкмеонидов, едва ли не самого знаменитого и влиятельного в Афинах. Отцом Диномахи был Мегакл, видный аристократический лидер эпохи греко-персидских войн (кстати, тоже в свое время подвергшийся остракизму), а ее матерью – Кесира, дочь Клисфена. Таким образом, она являлась двоюродной сестрой Перикла и родной сестрой его первой жены. Иными словами, жизнь и деятельность Алкивиада в известной степени может рассматриваться как часть богатой событиями истории Алкмеонидов. К тому же наш герой оказывался ближайшим родственником Перикла – «афинского олимпийца», самого влиятельного гражданина в полисе. Алкивиад был родным племянником жены Перикла и двоюродным племянником его самого. Поэтому не случайно, что, когда наш герой трех лет от роду остался без отца, его опекуном стал именно Перикл.
Уже с детства и ранней юности Алкивиад зарекомендовал себя блестяще одаренной личностью. Он отличался необыкновенной красотой; от него как бы исходило какое-то непреодолимое очарование, перед которым не могли устоять даже враги и недоброжелатели молодого афинского аристократа. Алкивиад рос в обстановке всеобщего почитания и восхищения, о нем знали все Афины. «Целая толпа знатных афинян окружала Алкивиада, ходила за ним по пятам, предупреждала все его желания», – пишет Плутарх (Алкивиад. 4). Комедиограф Аристофан уже в своих ранних произведениях, созданных в 420-е гг. до н. э. («Пирующие», «Ахарняне», «Осы»), изображает Алкивиада как яркого представителя афинской «золотой молодежи». Естественно, что в таких условиях будущий герой Пелопоннесской войны вырос человеком до крайности избалованным и даже развращенным. Он вел исключительно экстравагантную жизнь, переполненную пьяными кутежами и беспорядочными любовными связями.
Вполне справедливо пишет об Алкивиаде римский биограф Корнелий Непот (Алкивиад. 1): «Был он щедрым, блистательным в обиходе и во всем образе жизни, обходительным, обаятельным и умеющим ловко приноровиться к случаю; и он же в свободное время, когда дела не требовали душевного напряжения, оказывался изнеженным, беспутным, сластолюбивым и разнузданным, так что все дивились, как в одном человеке уживаются такие противоречия и такие разные природные свойства». Больше всего бросалось в глаза непомерное честолюбие и тщеславие Алкивиада, его стремление любыми способами выделиться из массы сограждан, «быть не как все». Это проявлялось даже в мелочах. Так, на своем боевом щите он приказал изобразить не родовую эмблему, как было принято, а Эрота с молнией в руке, сам же щит сделать позолоченным. Для завоевания славы и престижа Алкивиад не останавливался ни перед какими денежными тратами, тем более что он был очень богат. Он неоднократно добровольно принимал на себя разного рода литургии – общественные повинности, налагавшиеся на наиболее состоятельных граждан в пользу государства. Алкивиад чрезвычайно активно участвовал в панэллинских спортивных состязаниях, причем в той дисциплине, которая считалась самой почетной, – в колесничных бегах. Тому же престижу служил и весь стиль жизни Алкивиада, необычайно пышный и роскошный.
Еще Эдуард Мейер высказывал предположение, что Перикл прочил Алкивиада в свои политические преемники, поскольку его собственные сыновья Ксантипп и Парал никакими талантами не блистали. Так или не так (каких-либо позитивных аргументов в защиту этой точки зрения вроде бы нет), несомненно, во всяком случае, что отношение самого Алкивиада к своему опекуну осложнялось некоторыми нюансами. Имела место, в частности, ревность молодого аристократа к лидеру афинского полиса; поклонники Алкивиада нашептывали ему, «что стоит ему взяться за государственные дела, как он разом не только затмит всех прочих военачальников и народных любимцев, но и самого Перикла превзойдет могуществом и славою среди греков» (Плутарх, Алкивиад. 6). Да и в целом Перикл и Алкивиад были слишком уж разными людьми; по отношению к ним можно даже в известной мере говорить о конфликте поколений. Алкивиад решительно не желал принимать тех правил политической жизни в демократических Афинах, которым неукоснительно следовал Перикл. Широко известным стало заявление Алкивиада по поводу тщательной подготовки Перикла к отчетам перед народным собранием: «А не лучше ли было бы ему подумать о том, как вообще не давать отчетов?» (Плутарх, Алкивиад. 7). Ксенофонт (Воспоминания о Сократе. I. 2. 40–46) передает чрезвычайно интересную беседу между Периклом и Алкивиадом, не достигшим еще двадцатилетнего возраста. В ходе этого разговора, предметом которого было определение закона, юноша, пользуясь различными ухищрениями софистической эристики, буквально загоняет «афинского олимпийца» в угол, заставляя того признать, что закон и беззаконие – одно и то же.
Таким образом, Алкивиад уже с молодых лет блестяще владел искусством спора, да и в целом был наделен редким даром красноречия (что имело большое значение в условиях афинской демократии, когда все вопросы государственной жизни решались путем открытого обсуждения и дискуссии). В дополнение к природной одаренности он, естественно, получил прекрасное образование, как и подобало отпрыску знатного рода, готовящемуся к политической деятельности. Юный Алкивиад много общался с подвизавшимися в Афинах софистами, но прежде всего с Сократом.
Характерно, что и впоследствии Алкивиад всегда сохранял теплые и даже восторженные чувства к Сократу. В отличие от другого известного сократовского ученика – своего сверстника Крития, будущего главы «Тридцати тиранов», – он отнюдь не порвал с учителем. При этом следует помнить, что Алкивиада привлекали в учении Сократа прежде всего его элитарные, аристократические и даже антидемократические стороны, в частности, настояние философа на том, что управление государством должно принадлежать не «совершенно невежественным» представителям демоса, а «знающим», «лучшим» людям. Нет надобности говорить, что к этим «лучшим» Алкивиад в первую очередь причислял себя, прекрасно осознавая (и даже, пожалуй, переоценивая) свои многочисленные таланты. Как ни парадоксально, учение Сократа с его проповедью «умеренности» и «самопознания» для Алкивиада оказывалось, наоборот, катализатором властных амбиций. Его огромное властолюбие закономерно влекло за собой подчеркнутую беспринципность, уверенность в том, что для достижения цели подходят любые средства. Подобно «титанам Возрождения» или ницшеанскому «сверхчеловеку», Алкивиад, похоже, искренне считал себя стоящим «по ту сторону добра и зла». Его намерения просто не могли рано или поздно не вступить в острый конфликт с основными принципами афинской демократии, поскольку пределом желаний для Алкивиада могла стать лишь единоличная, тираническая власть в полисе.
Естественно, будучи осторожным, Алкивиад вовсе не торопился раскрывать демосу свои истинные планы. Напротив, выступив на поприще публичной политики, он стремился заслужить репутацию влиятельного защитника народных интересов, и в большинстве случаев это ему удавалось. Главным инструментом политической борьбы в Афинах второй половины V в. до н. э. были гетерии – объединения нескольких десятков граждан во главе с «харизматическим лидером», чаще всего аристократического происхождения. Главой одной из таких гетерий и стал Алкивиад.
Активная политическая деятельность Алкивиада началась в 420 г. до н. э., когда он впервые стал одним из десяти стратегов и затем избирался на эту должность еще пять лет подряд. Должность стратега давала занимавшему ее гражданину ряд важных прерогатив, в том числе право законодательной инициативы и прямой апелляции к народному собранию. Воспользовавшись этим, Алкивиад уже в первый год своего пребывания в должности круто изменил внешнюю политику Афин в «антиспартанскую» сторону – несомненно, в пику своему антагонисту Никию.
416 г. до н. э. ознаменовался блистательной победой в жизни Алкивиада. На Олимпийских играх 416 г. до н. э. он добился такого триумфа в колесничных бегах, какой ни до того, ни после того не выпадал на долю ни одного из греков. Выставив на состязаниях семь колесниц, Алкивиад занял сразу первое, второе и третье места (Eurip. Epinic. fr. 1 Page). Эта невиданная победа стоила ему, конечно, весьма изрядных трат, но зато после нее он мог с полным основанием считать себя самым знаменитым человеком не только в Афинах, но и во всем греческом мире.
С 415 г. до н. э. следует начать отсчет наиболее бурного, богатого событиями и неоднозначного периода жизни и деятельности Алкивиада. Весной этого года он выступил главным инициатором самого грандиозного и самого авантюрного военного предприятия афинян – морской экспедиции на Сицилию. В народном собрании кипели острые дебаты между Алкивиадом и главным противником его плана – осторожным Никием. В конце концов афинский демос принял решение, неожиданное и не слишком дальновидное, но вполне в своем духе: назначить командующими силами вторжения в ранге стратегов-автократоров Алкивиада и Никия, а также третьего полководца – Ламаха, который, очевидно, должен был играть роль компромиссной фигуры, сглаживать неизбежные противоречия между двумя своими коллегами.