ладели огромными состояниями и были полны аристократической гордости. «Богатые фортуны не были еще разделены между потомками, не были еще враздробь промотаны… Они принадлежали по большей части людям, коим титул и высокий чин давали хотя и новую, но настоящую знатность… Предшественники Екатерины, как и она сама, как и сын ее, возводя кого-нибудь на высокую степень, давали ему средства не только поддерживать блеск даруемого ему титула, но даже разливать его на своих потомков»[66].
Оценить богатство знати при Николае I (1825–1855) непросто. Традиционной мерой имущества и положения в обществе считалось число принадлежащих аристократу крепостных крестьян. Крепостной труд, как правило, эксплуатировался в одной из двух форм. Крестьяне либо платили помещику деньги (оброк), либо несли трудовую повинность (барщина). Согласно имеющимся данным оброк в среднем увеличился (из расчета на одного мужчину-крепостного) от 3,12 в 1790-х годах до 7,5 к 1840-м и 10–15 серебряных рублей к концу 1850-х годов, однако этот рост, вероятно, почти соответствовал повышавшимся вследствие инфляции ценам. Барщина была земледельцам выгоднее: так, по утверждению ряда экономистов, в царствование Николая I доходы помещиков от поместий, где применялась барщина, были втрое выше, чем от земель, где крестьяне платили оброк. Оброк, однако, требовал незначительных управленческих расходов, тогда как барщина, то есть принудительный труд, как более жестокая форма повинности, требовала большего надзора. Кроме того, поместья, где существовала барщина, обычно были нацелены на получение значительных излишков зерна и, для того, чтобы эта система была действенной, требовался более или менее простой выход на рынки сбыта[67].
Было бы, однако, грубой ошибкой оценивать доход поместий по числу крепостных и применению оброка или барщины. К 1840 — м годам в большинстве губерний имения с крепостными крестьянами стоили не намного дороже незаселенных земель. Доходы от поместий зависели от эффективности управления, плодородности почв, доступа на рынки и наличия промышленных предприятий. Например, в первые три десятилетия девятнадцатого века, от четверти до половины дохода князя Юсупова составляла прибыль, получаемая от заводов. На взгляд одного англичанина, посетившего Россию в конце 1820-х годов, помещики, владевшие крепостными, извлекали тогда огромные доходы из мануфактур[68].
Во время путешествия по Российской империи, А. В. Гаукстгаузен отмечал значительное расхождение в величине прибыли, получаемой от поместий с равным числом крепостных. По его мнению, поместье возле Киева приносило около 20 000 рублей в год, а возле Одессы — 80 000 рублей. При этом земли в окрестностях Киева отнюдь не были плохими, по русским меркам, или непроходимыми зарослями. Стивен Хох, изучавший поместье князя Гагарина «Петровское» под Тамбовом, считал его «очень доходным», хотя ничем не выдающимся среди прочих в этой губернии. Прибыль от имения «Петровское» между 1845 и 1860 годами в среднем составляла 61 000 бумажных рублей (1815 фунтов), а годовая прибыль от этого поместья с обширными лесными угодьями высокой стоимости, с более 1800 крепостными (мужского пола) в 1859 г. чуть превышала один английский фунт из расчета на одного крепостного. Статистические данные Хоха вполне отвечают годовому доходу в 3437 фунтов, который, по имеющимся сведениям, получали в начале 1820-х годов, от имения и 4108 крепостных «душ», принадлежащих семье Головиных в менее плодородной Нижегородской губернии, при том, что в этом хозяйстве имелись ветряная мельница и множество превосходных мест для рыбного промысла. Несравнимо меньший доход давало другое имение Головиных, расположенное в Серьгиевском под Орлом, от которого, по имеющимся сведениям, при 286 крепостных (мужчин) в урожайный год поступал доход до 20 000 рублей. В 1820-х годах среднегодовой доход князя Бориса Куракина от имения, к которому было приписано 5000 крепостных, составлял 541 000 (преимущественно бумажных) рублей (15 000 фунтов), что соответствовало прибыли, получаемой Головиным от орловского имения, а не от нижегородского; возможно, тут имел значение тот факт, что основные поместья Куракина находились в Орловской губернии[69].
С помощью таблиц 2.3, 2.4, 2.5 и 2.6 мы попытаемся дать статистическую картину расселения и структуры русской аристократии середины прошлого века. Сама по себе эта попытка весьма несовершенна не только потому, что данные о количестве крепостных крестьян, приводимая в таблицах, далеко не всегда отражает имущественное состояние помещиков, но также, потому что источники, на основании которых построены таблицы, не лишены недостатков. Материалы, опубликованные Редакционной комиссией, не давали полной картины по Уралу, а, следовательно, главные уральские дворянские семьи — Демидовы и Балашовы — в таблицы не вошли. В них также отсутствуют данные о таких губерниях, как Киевская, Волынская и Подольская; Киевская губерния была центром очень прибыльной для дворянства отрасли — сахароварения, а также районом, где находились, например, крупные имения Бобринских. Балтийские губернии, в которых уже не существовало крепостного права, само собой исключаются из рассмотрения. Поскольку в некоторых губерниях и особенно в С.-Петербургской данные были собраны неполно, а для некоторых уездов даны только фамилии помещиков, то установить распределение землевладельцев по различным уездам и губерниям по приводимым спискам весьма затруднительно. Тем не менее, при всех своих недостатках предоставленные Редакционной комиссией данные лучше, чем какие-либо другие, дают общую картину имущественного состояния русских помещиков накануне падения крепостного права[70].
Таблицы 2.3 [Таблица 2.3] и 2.4 [Таблица 2.4] показывают, что имения дворян, владевших более 2000-ми крепостных в одной губернии, сосредоточены преимущественно в центральном сельскохозяйственном и центральном промышленном районах — в самом сердце Российского государства, а также в трех так называемых «левобережных» украинских губерниях: Черниговской, Полтавской и Харьковской.
Поместья двадцати четырех крупных землевладельцев находились и в волжских губерниях — Пензенской и Саратовской. В «Новороссии» — недавно колонизированных территориях отдаленного юга — крупные помещики встречались гораздо реже и вовсе отсутствовали в так называемых приозерных губерниях — Новгородской, Псковской и С.-Петербургской; правда, некомпетентность, проявленная при сборе информации по столичной губернии, ставит под сомнение любые сколько-нибудь определенные выводы относительно помещиков и принадлежащих им крепостных. Русские магнаты также редко попадались в литовских и белорусских приграничных землях, за исключением Могилева[71].
Даже беглый взгляд на карту, отражающую крепостную собственность крупных землевладельцев, показывает, что их владения простираются от Москвы на юг до «Новороссии», на запад до Могилева и на восток до самой Перми и Урала. К северу от Москвы крупные землевладельцы — явление редкое; и этот обширный регион включает в себя не только крайний север — Олонец и Архангельск — где не было помещичьих (дворянских) землевладений, но также целиком крестьянскую северо-восточную Вятскую губернию. Сюда также входили приозерные губернии — Петербургская, Псковская и Новгородская, — дворянство которых в своем подавляющем большинстве было мелкопоместным и экономически уязвимым. Кроме того, в центральном индустриальном районе к северу от Москвы, а именно, в Костромской, Ярославской и Тверской губерниях, было сравнительно мало имений, принадлежащих крупным помещикам. Но хотя это основное различие между «севером», с одной стороны, и «центром» и «югом», с другой, весьма существенно, не следует забывать, что сами губернии нередко были огромными по площади, и что соотношение между крупными помещиками в разных уездах было иным. Так, даже, например, в Воронежской губернии, которая отмечена большим числом крупных землевладельцев, в пределах Воронежского уезда не встретилось ни одного помещика, во владении которого находилось более 500 крепостных; в Коротякском и Нижнедевицком уездах таковых было по одному; в Острогожском — пятнадцать, среди них несколько весьма крупных; в Бирючах — одиннадцать, в том числе имения графа Д. И. Шереметева, которому только в этом уезде принадлежало 40 000 крепостных.
Чтобы таблицу 2.5 [Таблица 2.5] оценить в более широком контексте, необходимо вспомнить, что в 1858 г. 78 процентов помещиков владело менее 101 крепостным (мужчин), и только у 1382-х собственников было более 1000 крепостных. Поэтому таблица 2.5 рассматривает исключительные случаи, относящиеся к очень небольшой элитной группе помещиков и не типичные для владельцев крепостных «душ». Но даже в пределах этой узкой группы, состоящей всего из 127 человек, прослеживается огромное неравенство в имущественном состоянии. Троим помещикам, каждый из которых владел более 50 000 «душами», вместе принадлежало больше крепостных, чем шестидесяти четырем помещикам, за каждым из которых числилось от 3000 до 5000 душ. Для середины девятнадцатого века эта степень неравенства среди аристократической верхушки России значительно выше, чем в Англии или Германии. Столь же специфической особенностью России является то, что из 127 крупнейших землевладельцев тридцать шесть (28,3 процента) были женщины.
Таблица 2.6 [Таблица 2.6] включает 63 помещика, каждый из которых имел в собственности более 5000 крепостных. Несмотря на то, что в восемнадцатом и девятнадцатом веках в Российском правительстве преобладали выходцы из Германии и, в особенности, из Прибалтики, поражает подавляющее преобладание в этом списке русских фамилий. Самым богатым из вельмож немецкого происхождения был князь Петр фон Сайн-Виттгенштейн-Берлеберг, сын одного из Standesherren, который в эпоху Наполеона стал русским фельдмаршалом и получил в дар огромные земельные владения, но не в собственно России, а в западных пог