На глазах изумленного подследственного выступили слезы.
– Спасибо, спасибо вам, дорогой…
– Не надо, не благодарите. Это я обязан благодарить за то, что честно и мужественно, как настоящий большевик, выполнили свой долг. Но придется потерпеть еще немного, нужно ради Родины и партии довести игру до конца, понимаете меня?
– Конечно, товарищ Сталин, все, что прикажете.
Иосиф Виссарионович подошел к столу, наклонился к Николаеву, шепча ему на ухо:
– Постараюсь максимально облегчить вам жизнь. Обеспечу питание. Без изысков, чтобы не вызывать подозрение у окружающих, но все же. Список, который вам давал Борисов, вы помните?
Николаев закивал головой.
– Мы поставим нашего надежного следователя, который будет знать о вас, доверьтесь ему.
Выпрямившись, он еще раз внимательно, с прищуром, посмотрел на Николаева и подошел к выходу.
– Сейчас в ваших руках судьба партии и всего народа. Не подведите меня.
Затем постучал в дверь. Когда открыли, еще раз взглянул на Николаева и вышел. В глазах скованного маленького человечка стояли слезы искренней любви.
Уже в кабинете у Кирова, который он временно занял для своих нужд, Сталин сказал Ежову:
– Ты хорошо поработал, молодец. Покормите этого несчастного пару дней курочками, дайте красного вина. Пусть ощутит нашу заботу. Он подпишет все, что нужно.
– Небольшая проблема возникла, Иосиф Виссарионович. Люди Ягоды роют землю и с нами работать не хотят.
– Теперь это твоя забота, Николай Иванович. Направь чекистов в нужное русло. Пусть ищут убийц среди троцкистов-зиновьевцев, других версий слышать не хочу. А с Генрихом я сейчас разберусь.
Он снял трубку коммутатора и потребовал соединить с Ягодой. Тот тоже был в Ленинграде, но находился не в Смольном, а в своей вотчине, в Большом Доме.
– Сталин у аппарата, – сказал вождь, – Генрих Григорьевич, не отвлекаю ли?
Ежов молча сидел на стуле, ждал предстоящего спектакля.
– Так вот. Ваши орлы больно сильно чудить стали, воспарили в небесах. Запомните, не партия для ЧК, а ЧК для партии, надеюсь это понятно?
Он выслушал ответ и закипающим от гнева голосом сказал:
– Слушайте внимательно. Дело Николаева берут под контроль сотрудники аппарата ЦК… Что? Да, ваши люди должны слушаться их во всем. А то смотрите, морду набьем… Я рад, что вы поняли меня, работайте пока, гражданин Ягода.
Сталин раздраженно кинул телефонную трубку. Повернувшись к Ежову, сказал тому резко:
– Будьте готовы занять место наркома в любой момент. Внедряйте своих людей, чтобы этот гадюшник наконец стал нашим и исключительно нашим. Похоже, чекисты забыли свое место в этом грешном мире.
Москва, 1966 год
Как всегда, сухой и подтянутый, Суслов вышел из своей черной «Волги», «ГАЗ-23». Округлыми формами автомобиль чем-то напоминал ему «Победу». Эти новые, словно топором вырубленные машины с резкими гранями кузова не любил.
Неожиданный звонок в Кремль заставил бросить все дела и приехать на встречу. Отказать даже не пришло в голову, хоть и отменил, с некоторым внутренним раздражением, три совещания. Ему не нравилось, что пусть и столь могущественная личность, как Кнопмус, может манипулировать им, словно марионеткой.
По дороге Суслов перечитывал документы, которые интересовали высокого покровителя. Не понимал, что же такого важного могло случиться.
Как правило, виделись не чаще нескольких раз в год, каждая встреча долго готовилась и проходила на нейтральной территории. Было ясно – просто так к себе на личную дачу Кнопмус не стал бы приглашать.
Но больше всего беспокоило чувство нереальности происходящего.
Сейчас Михаил Андреевич с удивлением взирал на обычный дачный домик, выкрашенный зеленой краской, за слегка покосившимся забором. Сначала подумал, что ошибся адресом.
Но тут огромный пес, гулявший по участку, издал странный звук, менее всего походивший на лай, и скрипуче приоткрылась входная дверь. На пороге стоял Кнопмус.
От его вида у Суслова отвисла челюсть. На Юрии Альфредовиче, помимо шлепанцев, были надеты ужасающие потрепанные спортивные штаны со вздувшимися коленками, майка-«алкоголичка» и сверху накинут халат, затасканный настолько, что цвет его определить было невозможно.
Хозяин дома махнул рукой, приглашая к себе, и, оставив открытой дверь, зашел внутрь. Суслов поежился, но вышел из машины и взялся за дверь калитки. Она была какой-то склизкой, вымокшей, и он, достав из кармана платок, брезгливо вытер пальцы.
Идя по скользкой тропинке, то и дело оглядывался на собаку, сидевшую под пожухлыми осенними яблонями. Ее огромная голова была повернута в его сторону так, словно пес с интересом разглядывал весьма забавную букашку своими мерцающими глазами.
Поднявшись по выцветшим ступенькам, он зашел в дом.
На застекленной веранде стоял старый, еще тридцатых годов, фанерный коричневый шкаф, с которого свешивались многочисленные удочки и спиннинги. Слева от шкафа была входная дверь, и Михаил Андреевич несмело взялся за ручку.
Театр абсурда продолжился. Справа от двери на обычной деревенской кухне за газовой плитой стоял Кнопмус. Судя по запаху и характерному бульканью, в маленькой алюминиевой кастрюльке варились сосиски.
Кнопмус, державший многие годы в страхе всю партийную элиту Союза, варил сосиски! Это было невозможно себе представить.
– Хотите перекусить, Михаил Андреевич? – поинтересовался тот.
– Спасибо, воздержусь, – ответил гость.
– Вы не на партсобрании, выражайтесь, как нормальный человек, – попросил Юрий Альфредович.
Оглядевшись, Суслов взял выкрашенную белой масляной краской табуретку и присел за стол. Повертев в руках жестяную кружку с остатками чая, поинтересовался:
– Правительство спонсирует столь роскошный пир или вы устраиваете его за свой счет?
Кнопмус слил в раковину закипевшую воду, достал из шкафчика тарелку, вывалил на нее содержимое и вытащил из ящичка вилку. Усевшись за стол, с небольшим замахом вонзил ее в сосиску, так, что кожица хрустнула, выпуская из нутра горячий сок. На секунду зажмурился, а потом стал уплетать, хитро поглядывая на собеседника. Разделавшись с едой, отодвинул посуду и сказал со вздохом:
– Вы приземленный донельзя человек, Михаил Андреевич, хоть и с чувством юмора. В этом есть свои плюсы и минусы. Плохо то, что не понимаете маленьких человеческих радостей. Хорошо то, что и не интересуетесь роскошью. Конечно, вы карьерист, но бессребреник. Последний из мастодонтов в Системе. Ладно. Не стану больше мучить, пойдемте.
Поднявшись, Юрий Альфредович направился в большую комнату, и Суслов последовал за ним. Посреди комнаты они остановились.
– Сейчас я посвящу вас в одну из величайших тайн нашего времени. Ничему не удивляйтесь. Дышать старайтесь глубоко. Опасности для вас никакой нет, и ничего страшного не случится, – объяснял Кнопмус, наклонившись к полу и открывая люк в подпол.
Они спустились по ступенькам в довольно большой погреб. Пахло мышами, и было пусто. Лишь в углу на земляном полу нелепо высился старый холодильник.
– Прошу, – гостеприимно указал на него рукой Юрий Альфредович.
– Это… какой-то розыгрыш? – Кровь прилила к лицу, ноздри члена Политбюро раздувались от едва сдерживаемого негодования.
– Боитесь испачкаться? Здесь все стерильно. Полезайте внутрь, – со сталью в голосе приказал Кнопмус.
Это был старый «ЗИС-Москва», еще пятидесятых годов выпуска. Белая эмалированная дверь с вертикальной серебристой потертой ручкой. Суслов вновь достал платок и протер ее. Затем открыл и удивился.
Внутри виделось весьма обширное пространство, будто дно его уходило в землю. Когда он аккуратно забрался внутрь, Кнопмус подошел, прикрыл за ним дверь.
Оглядевшись, Суслов не увидел ничего примечательного. Светлая маленькая комната, напоминающая размерами деревенский нужник.
Внезапно заложило уши, закружилась голова. Но через секунду это прошло.
Ленинград, 1934 год
Как и Сталин, Кнопмус облюбовал один из кабинетов Смольного, но этажом ниже. Настоящий хозяин кабинета сейчас сидел, с огромным интересом изучая крошечное пятнышко на стене и не замечая ничего и никого вокруг.
Рядом со столом, с которого бесцеремонно были сброшены на пол все канцелярские принадлежности, необходимые любому бюрократу, стоял настоящий великан с удивительно добродушным лицом. У ног его лежал лобастый пес.
– Мой Абрасакс, не понимаю, зачем я понадобился? – поинтересовался гигант.
– Да вон его спроси, – кивнул Кнопмус на собаку. – Замучил уже Зафаэля вечными придирками, а теперь заявил, старый прохиндей, мол, кроме как с тобой или со мной, работать ни с кем не хочет. Говорит, если будет долгосрочный проект, то только под руководством Гериона, иначе он – пас. У меня на ближайшие годы иные планы, пришлось оторвать тебя от цветников со зверинцами, уж извини.
Пес недовольно дернул головой и выдал скорбную щелкающую тираду.
– И все равно будешь пока жить в Хранилище, не спорь, – хлопнул ладонью по столу Кнопмус, – если решил, что переберешься в зоопарк Гериона, то накось-выкусь, как теперь выражаются. Я помню тебя еще мохнатой псиной и знаю как облупленного. Хотел поработать? Работай. Но там, где нужно.
– Мой Абрасакс, – прогудел здоровяк, – вы не спросили моего мнения по этому поводу, равно как и не рассказали, к какому проекту хотите привлечь.
Собака сердито взглянула на Гериона, поднялась и с демонстративным презрением начала чесаться. Затем пару раз злобно цокнула и легла обратно.
– Понимаю, на твоем месте я бы тоже обиделся, – покивал головой Кнопмус, – но, блохастый, ты же знаешь Гериона, он у нас принципиальный. Как Кирова убивать – так это, конечно, ежовские террористы из «Первомая», но вот, если что-то надо сделать во имя всеобщего блага, тут он – первый, наш благодетель Герион. Спасибочки.
Встав из-за стола, Юрий Альфредович демонстративно поклонился здоровяку в ноги. Затем в задумчивости подошел к пускавшему слюни у стены хозяину кабинета.