– Пока порадовать ничем не могу. Одно могу сказать точно – это Система.
– Доказательства?
– Есть. Прямо-таки автограф от Абрасакса, «я здесь был».
На том конце провода помолчали.
– Мне изначально не нравилась вся эта авантюра. Скажи честно, генерал, как на духу, оно того стоит? На кону миллионы жизней.
– Следуем плану, товарищ Верховный главнокомандующий, – сухо ответил тот. – Доверьтесь нам.
Москва, 1940 год
Не любил он это место. Никогда не любил, просто раньше не признавался в этом даже себе.
Потому что признать – значит смириться с тем, что оно взяло над ним вверх. Одержало победу над вершителем судеб, не покорилось самому Хозяину.
По его приказу, раз за разом перестраивая, ломали стены. Но казалось, это стены ломают его, и, испугавшись этого, пошел на компромисс. Обжил одну комнату, кабинет, только в них и чувствовал себя безопасно.
В силу своего характера, позже, не удержался от мелочной мести. Сам архитектор пошел по 58-й, жена его сгинула в лагерях.
А он попытался и пытался еще.
У дачи вырос второй этаж. Но новые комнаты и коридоры встречали презрением и холодом, даже в летний день, – и отступил, оставив мертвыми все окна, кроме одного.
Особенно тягостно тут становилось зимой. Всегда чудились какие-то тени. Выкрашенные в зеленый стены дома в сумерках казались цвета морской пучины, манящие на самое темное дно болезненный разум вождя народов.
Сняв сапоги, вытянул ноги к обогревателю; каминов боялся – закроют задвижку, и привет.
В дверь кабинета постучали, вяло ответил:
– Войдите.
Зашел адъютант и доложил:
– К вам Лаврентий Павлович, товарищ Сталин.
Он вздохнул и махнул рукой. Адъютант выскочил, через минуту появился Берия.
– Ну что, батоно? Какие вести старику привез?
Сталин сидел в кресле спиной к двери и даже не подумал повернуться. Берия недоуменно уставился на затылок вождя.
«А ведь не отбери у меня сейчас охрана оружие…» – пронеслось в голове за мгновение.
– Знаю, знаю, о чем ты думаешь. И не надейся. Думаешь, товарищ Сталин – старый глупец? Нет, мэгобари, я еще из ума не выжил. Давай докладывай.
– Деканози с нашим пьяницей поболтал. Нужные сведения тот дал. Ну а мы его уже, собственно, списали в расход.
– И как все прошло? – заинтересовался вождь, наконец повернувшись к соратнику. Кивнул в сторону. – Вон кресло, садись, рассказывай.
Берия аккуратно, будто ввинчиваясь седалищем, уселся и снял пенсне. Повертев его в ладонях, спросил:
– Коба, что случилось?
– Ты меня спрашиваешь, что случилось? – переспросил Сталин. – Ты меня спрашиваешь? Кто у нас наркомвнудел? Цоли твоя?
Лаврентий Павлович давно догадался: что-то не так. Сталин позволял себе говорить по-грузински, будучи лишь в сильном гневе, всегда и перед всеми выставляя себя первым из русофилов.
– Коба, я правда не понимаю.
– Ой, не надо, Лаврентий, все знаешь и понимаешь. Давай, дорогой, ты же чекист, – Сталин раскурил трубку, усмехаясь, – покажи навыки сыска, изложи свою версию.
Берия собрал волю в кулак, чтобы ответить. Нервно завертел в руках свое пенсне:
– У тебя был Кнопмус?
– Да, мэгобари, представь себе. И, тихо булькая от смеха, извинился, что передал неверный пароль. Этот архив – пустышка. Можешь раздать его своим мясникам на самокрутки. Теперь объясни, почему ты, нарком внутренних дел, не в курсе ситуации?
– Ладно, я не хотел говорить, но… – он почесал кончик носа, – видишь ли, тобой недовольны.
Сталин зло зашевелил прокуренными усами:
– Да? И кто же? Господь Бог?
– Если бы, Коба. С ним-то еще можно договориться – покаешься, и добро пожаловать в рай. Система недовольна. А с ней переговоров не ведут, ей подчиняются.
Пыхнув дымом, вождь поинтересовался:
– И какое отношение это имеет к архиву?
– Самое прямое. Когда ты отказался начать с Англией войну против Гитлера, они потеряли большие средства на этом, но главное – доверие к тебе. Уверен, что архив не пропал бесследно, есть поверенный в дела Ежова, и сейчас Система ищет его с верным паролем. Иначе они так любезно не дали бы его угрохать.
Натягивая сапоги, Иосиф Виссарионович пробурчал:
– Журнал посещений в тюрьме смотрел? Охрану допрашивал? Возможно, нет никакого поверенного, а кто-то пришел и получил нужную информацию.
– Допрашивать некого, его охраняли наши люди. А тот, кто мог прийти с верным паролем, в журнал записываться не стал бы.
– Кнопмус, – утвердительно прокряхтел Сталин, вставая с кресла, – кто еще у нас умеет такие фокусы вытворять. Но считаю, тут дело намного сложнее. Я уже третий час сижу, думаю, и вот что мне вспомнилось. Был некий парнишка, не помню фамилии, личный педераст Ежова и профессиональный убийца. Выясни, кто он, где он, найди хоть из-под земли, понял? Сориентируй всех на поиски, скажи, что ловим опасного террориста, убившего Кирова. Он, кстати, действительно его убил, это тебе не дурачок Николаев, а мастер своего дела. Если мне не изменяет память, он же пытал Тухачевского с компанией, убил Серго и Чкалова, там много чего на нем не придуманного, а реального. Такую фигуру нельзя оставлять за спиной. Слишком много знает.
По лицу Берии было видно, что его раздирают противоречивые чувства.
– Послушай, Коба. Не лез бы ты сейчас на рожон. Было, – нарком перешел на шепот, – заседание глав Системы. Тебе дали год на то, чтобы вступить в войну. Или… сам понимаешь. – Он выразительно провел ладонью по горлу. – Идти против них сейчас неразумно, черт с этим архивом.
Подойдя к окну, Сталин отодвинул штору и устремил взгляд поверх деревьев.
– Делай, как я сказал. А знаешь, когда-то, еще в начале пути, меня тоже приглашали на заседание глав. Скажи, Лаврентий, кто лежит на алтаре? Инесса Арманд?
– Нет, – осклабившись ответил тот, – теперь на алтаре та, которая подала неверный знак. Суламифь.
Москва – Ленинград, 1971 год
Бывает так, что возникает ощущение дежавю.
Скажем, ходит многие годы человек на одну и ту же работу, по одной и той же дороге и однажды вздрагивает, понимая – а ведь было это уже день назад.
Вот точно так же сидит на скамейке старичок и читает книжку в потрепанном красном переплете, а вон и голубь справа от него. Сейчас сзади подбежит пудель.
И верно, выскакивает пес, вслед за которым с криками бежит вприпрыжку маленькая девочка.
По телу человека пробегает дрожь, и он, тряхнув головой, побледневший, спешит себе дальше на службу, стараясь не глядеть по сторонам.
…Аркадий никогда не был мистиком, не верил ни в бога, ни в дьявола. Но сегодня дежавю настигло и его.
Будучи человеком прагматичным и рациональным, Стругацкий стал анализировать: с чего бы вдруг?
Наблюдение первое.
Абсолютно пустое купе.
Наблюдение второе.
Несмотря на конец марта, неожиданно повалил снег, и за окном теперь вьются снежинки. Как той самой зимой, которую заставил его вспомнить однажды Высоцкий. Значит, надо ждать гостей.
А вернее, гостя.
Он уже успел задремать, когда на станции Бологое дверь купе наконец открылась, и вошел скуластый мужчина с маленькими темными глазами под тяжелыми бровями. Отряхивая от снега синее кашемировое пальто, заметил Аркадия:
– Полагаю, представления излишни? Ты, видимо, заждался? Увы, раньше никак не мог, слишком уж много дел сейчас.
Стругацкий совершенно спокойно, даже с иронией, глянул на гостя:
– Правильно полагаете. Кстати, как к вам лучше обращаться? Юрий Альфредович? Товарищ Кнопмус?
– Да вроде, когда виделись в последний раз, договорились обо всем. Я для тебя Юра, а ты для меня Арк, и мы давно перешли на «ты».
– Как-то неловко называть того, чьи возможности фактически безграничны, Юрой, – заметил Аркадий.
– Я присяду? – спросил Кнопмус и уселся за столик. Достал из внутреннего кармана фляжку, две металлические рюмки и разлил коньяк.
– Давай за встречу. Будешь?
– Яд, мудрецом тебе предложенный, возьми; из рук же дурака не принимай бальзама, – пробормотал Стругацкий, стопку взял и, отсалютовав собеседнику, выпил. – Ну а теперь, друг Юра, расскажи, зачем вам понадобился Аркадий Стругацкий?
– Собственно, мне показалось, что нужен сейчас как раз я тебе, а не наоборот. Наслышан о возникших проблемах.
– Подозреваю, что ты их мне и создал. И, видимо, хочешь сделать какое-то заманчивое предложение. Ну где надо кровью расписаться?
– Не стану ни подтверждать, ни опровергать подобное суждение. При твоем уме неудивительно, что эта история выстроилась в некую теорию заговора. Однако, поверь, все намного проще, чем ты думаешь. Все настолько банально, что даже скучно рассказывать об этом. Все проще, Арк, все проще.
– Куда уж проще. Янтарные дворцы в московском метро, генералы КГБ на заклание, путешествие в неведомые страны, если не миры… И во главе подобной чертовщины мой старый друг Юра, – саркастически заметил писатель, – только не заводи ту же шарманку, что Зафаэль, пожалуйста, хватит этих полунамеков и недоговоренностей.
Кнопмус вздохнул:
– Да никаких намеков, Арк. Все лежит на поверхности, только ты почему-то не хочешь сложить два и два. Еще во время прошлой встречи, кстати, сам сказал, что не поверишь ни одному слову. Ладно. Выдвигай свои версии.
– Стоп. Ты хочешь сказать, что Зафаэль и ты – один и тот же человек?
– Нет. Один и тот же Разум. Тела разные. Но тот, кто когда-то был Зафаэлем, при необходимости обладает свободой воли и может быть самим собой. Взамен на право пользования его телом и разумом он получил вечную жизнь. Когда вы путешествовали много лет назад вместе, это был он, в прошлый раз – частично он, частично я.
– Допустим. А теперь начнем с самого начала. Как тебя зовут на самом деле?
Кнопмус налил и себе, и Стругацкому, выпил.
Аркадий сидел, вертя в пальцах серебристую рюмку, отделанную искусной гравировкой.
– Эмиль. Эмиль Фар-Але.