Очарованный его игрой, я словами, приставшими простому человеку, обратился к нему: «Друг, пусть благосклонные нимфы обратят слух к твоему пению, и вредоносные волки не смогут задрать твоих ягнят, и они, нетронутые, с белейшей шерстью, чтобы давали тебе щедрый прибыток; также и мне позволь услаждаться твоей песней, коли не в докуку тебе буду, с тобой и жаркий путь тогда покажется короче[45]. И дабы не полагал, что твои труды пойдут по ветру, знай, что я обладаю посохом из узловатого мирта, у посоха оба конца украшены полированным свинцом, а навершье — вырезанной рукой Каритео (того волопаса, что пришел к нам из плодородных испанских земель) головой барашка с рогами столь удивительной работы, что Торибио, богатейший из всех пастухов, предлагал мне за него пса, преотважного волкодава, но ни лестью, ни уговором меня не преклонил, сколь ни выпрашивал его[46]. Сей посох, коли пожелаешь спеть, будет твоим».
Тогда Монтано, не заставив возобновлять просьбы, приятным голосом начал так:
ЭКЛОГА 2
Под нежных буков сень скорей придите,
Вы, козочки мои, набили чрево,[47]
А солнце жгуче и уже в зените.
Послушайте высокие напевы
В честь белых локонов, очей и дланей
Той, перед кем земные меркнут девы.
Ручей мне вторит сладостью журчаний,
Вы ж травку щиплете с листвой зеленой
И нежными цветами на поляне.
То человек иль камень отдаленный?
Я вижу: спит, простершись, как на ложе,
Он на земле, трудами утомленный.
По росту судя, по плечам, одеже,
То человек, с ним белый пес поджарый.
Увидел я Уранио, похоже.
Да, это он. А у его кифары[48]
Столь звучный лад, что, верю, дивным гласом
Свирель моя как раз ей будет парой.
Нам, козопасам, вор жестокий страшен:
Охоч до брашен, бродит волк в округе.
О сколько, други, от него тревоги!
Есть две дороги: путь готовый, скорый
Лежит чрез горы, та стезя открыта,
Гони бандита! Путь второй змеится,
Где волк таится, никогда не спящий,
В кустах следящий за стадами чутко.
Но мне не жутко — верно, знаю толк я
И чую волка; ну же, козы, ну же!
Вас веткой дюже ловко погоняю,
Пройти я чаю через лес дремучий.
Просить ли случай мне прийти в подмогу,
Чтоб на дорогу выбраться скорее
И не робея? Вам же, козы, нужно
Сплотиться дружно, как обычно, стадом.
Волк, знаю, рядом. Мы его заметим,
Ведь утром этим слышал шум я скверный.
О, пес мой верный Адр, Меламп мой скорый,
Гоните вора и со смелым лаем.
А мы-то знаем, знаем, как ужасно
Коварство волчье, погоняем стадо;
Нам никакая зависть не опасна.
Коль мудр пастух, за крепкою оградой
Он держит скот, прочны его загоны,
Ведь лай собак не сдержит козокрада.
И никогда не терпит он урона:
И шерсть, и млеко вдоволь прибавляются,
Будь зелены леса, будь оголенны.
Он мартовского снега не пугается,
Коз не теряет и беды не чует,
Так что с судьбой в ладу он обретается.
Ему не страшны волки никакие —
Знать, от богатых волк на расстоянье.[50]
А что же нам вредят они, лихие?
Прийти сюда влекло меня желанье
Любовные страданья
Излить, свирелью оглашая высь.
Уранио несчастный, пробудись!
Да что с тобой, очнись!
День с ночью, друг, ты спутал, как ни странно!
Я ночью в этом гроте спал, Монтано,
Но полночью туманной
Я псами был разбужен — лай не молк;
И закричал я: «Волк! Смотрите: волк!
Вперед же, други, волк!»
И до прихода дня забыл о ложе,
Всё стадо по рогам считал я в дрожи,
Под этим вязом всё же
Я наконец-то покорился сну.[51]
Споешь со мною? Первый я начну.
Я песню затяну
Тебе в ответ по твоему уставу.
И как же мне воспеть любовь на славу?
Не горькую ль отраву?[52]
Начну ли так: «Душа моя благая...»?
А может быть: «Планида роковая...»?[53]
Любя и обожая,
Полдня вчера я пел о ней в селенье.
Слезами исхожу и ночь, и день я;
Так снег на солнце тает
Иль на ветру мятущиеся тучи.
То рок мой неминучий.
Я знаю, что страдать мне подобает.
Я знаю, что страдать мне подобает,
Как воску от огня
Или костру, что заливают воды;[54]
Я не ищу свободы,
Мучение — отрада для меня.
Мучение — отрада для меня.
Пою я и танцую,
Пою, танцую, а беды не ведаю,
За василиском следую.[55]
Так я приемлю долю роковую.
Так я приемлю долю роковую;
На злачных побережьях
Цветы и травы свежие срываю,
Венки из них сплетаю,
Хоть вызову слезу в глазах медвежьих.
Филлида, ты белей цветов каштана,
Пурпурнее лугов в апреле нежном,
Оленя ты проворней,
Со мною же упорней
Той, что однажды победила Пана[56]
И стала хрупким тростником прибрежным;
В награду мне за тягости такие
Развей по ветру кудри золотые.
Тиррена, ты как роза из бутона,
Ты цветом с чистым молоком сравнилась,[57]
Бежишь резвее лани,
Ты — цель моих желаний,
Но ты жесточе фессалийки оной,
Что первым лавром древле обратилась;[58]
Чтоб ранам сердца исцелиться скоро,
Дай видеть очи, где гнездо Амора.[59]
О пастухи, послушать нас пришли вы,
Кресало отыщите вместе с трутом,
Костер зажгите в поле,
Мне ж — саламандры доля:[60]
Как это чудо, горько и счастливо
Живу в огне я крепнущем и лютом
Со дня того, когда увидел очи,
Горю и леденею дни и ночи.
О пастухи, бегущие от зноя
В спасительную тень, ища прохлады,
Где ток струится синий,
Ко мне придите ныне,
Чтоб неутешных слез моих волною
Оплакал я надежды и отрады,
Которых был лишен, увидев руки,
Обрекшие меня на страсть и муки.
Нисходит ночь, темно на небосклоне,
Завесой мглы покрылись склоны горные;
Луна сияет в ярких звезд короне.
Уже готовы козы, мне покорные,
Покинуть лес, ведь знают, что пора им
В свои загоны двинуться просторные.
Уранио, что время мы теряем?
Пойдем со мной, друзья нас дожидаются,
Тревожатся, небось, что заплутаем.
Друзья, Монтано, вряд ли сокрушаются,
Что медлю я со стадом; и во благо
Заботой обо мне не угнетаются:
Есть хлеб в суме, и есть хмельная влага...
Ты задержись со мной, пойду едва ли я,
Пока не опустеет эта фляга.
А может статься, и гроза не далее.
ПРОЗА 3
Уже смолкли оба пастуха, искусные в пении, когда все поднялись со своих мест, оставив Уранио с его двумя товарищами, и погнали дальше овец, большей частью находившихся под охраной верных и бдительных собак. И хотя развесистые ветви бузины, покрытые благоуханными цветами, заполняли собой всю тропу, как будто оплетая ее, лунный свет был столь чист, что освещал нам дорогу, и было ясно словно днем. И так, продвигаясь шаг за шагом, шли мы сквозь тихую и ясную ночь[61], обсуждая услышанные песни, и толковали друг с другом о том, сколь чудесно и неожиданно начал их Монтано, и о том, с какой уверенностью отвечал ему Уранио; он, почти не спавший до этого и с большим трудом пробудившийся, всё же начал петь, ничем не умалив заслуженной похвалы. Посему каждый из нас возблагодарил милостивых богов за то, что совсем негаданно получили мы великое удовольствие. И пока мы шли и вели такие речи, случилось, что сипло затоковали фазаны в своих жилищах, и мы часто останавливались, чтобы послушать их, прерывая разговоры, казавшиеся нам столь занятными, что, если бы не было этой приятной помехи, мы продолжали бы их по заведенному порядку. В таких развлечениях дошли мы, наконец, до наших хижин, где, сперва подкрепившись сельскими кушаньями, легли спать на привычную солому, с великим нетерпением ожидая наступления следующего дня, когда со всей торжественностью будет справляться веселый праздник в честь богини Палее, чтимой всеми пастухами.