, в тесных объятиях замкнувшего нимфу и силящегося ее поцеловать; та же, пылая гневом, извивается и отворачивает лицо, напрягая все свои силы, чтобы вырваться из цепких рук, левой рукой ухватив его за нос, а правой вцепившись ему в густую бороду. Вокруг них изображены три нагих мальчика с удивительной живостью: один из них со всех сил с серпом в руке старается прогнать Приапа, по-детски разжимая его грубые мозолистые пальцы, один за другим; другой яростно зубами впился в его волосатую ногу, подавая третьему товарищу знак, что нужна помощь; а тот между тем упоенно мастерит из соломы и камыша маленькую клетку, чтобы посадить в нее поющих сверчков, и от своей работы не отходит ни на шаг. Однако похотливый божок мало о них заботится, всё крепче прижимая к себе прекрасную нимфу с неуклонным намерением довести начатое до желанного конца. И на этой моей вазе, увитой по кругу зеленой виноградной веткой, можно прочесть короткую надпись, содержащую такие слова:
Кто от корня сего родится,
Тот лихом моим кормится[94].
И я клянусь тебе божествами святых источников, что никогда уста мои не касались ее, но всегда я сберегал ее в чистоте у себя в суме с того часа, когда одна коза и две большие плетеные корзины для молока привлекли внимание одного моряка, что прибыл в наши леса из дальних стран».
Тогда Сельваджо, избранный судьей в этом состязании, не позволил выставлять такие залоги[95], сказав, что будет лучше, если победителю достанется похвала, а проигравшему позор. И молвив так, он дал указание Офелии играть на свирели, повелел Лоджисто начинать, а Эльпино отвечать, соблюдая должную очередность. Посему, только заслышав музыку, Лоджисто начал такими словами:
ЭКЛОГА 4
Кто хочет слышать эти вздохи, рифмы,
Драгие донны, безутешный плач[96]
И как вотще средь ночи я и дня
Исхаживаю здесь за полем поле,[97]
Прочти сие на дубе и на камне,
Которыми окрест полны все долы.
Нет, пастухи, не приютили долы[98]
Зверей иль птиц, не слышавших те рифмы;
Такой пещеры нет, ни щели в камне,
Чтоб их не оглашал мой долгий плач;[99]
Травинки нет, хоть обойди всё поле,
Что не сминал бы день я ото дня.
Несчастный я! Ни часа нет, ни дня,
Чтоб я не замыкался в эти долы,
И не бегу уже я в чисто поле,
Свободный, ловкий; только плачут рифмы,
Живу я словно в пламени, мой плач
Способен жалость вызвать в древе, в камне.[100]
Ручьи, брега, дубравы, горы, камни[101]
Я обыскал, всё ожидая дня,
Когда сдержал бы хоть отчасти плач;
Но знаю я: скрывают наши долы
Один приют, где страждущие рифмы
Лепечут втуне, оглашая поле.
Вы, звери дикие, бродя чрез поле,
Блуждая, где остры утесов камни,
Услышите ли горестные рифмы?
Ответьте, Бога ради: среди дня
Вы слышите ль, как потрясают долы
Мой жаркий вздох и бесконечный плач?
О, тысячи ночей мой длится плач,
Так что, глядишь, болотом станет поле,[102]
Но там, где зеленью покрыты долы,
Услышу некий голос в скальном камне:
«Эльпино, — скажет, — ты дождешься дня,
Когда твои счастливей станут рифмы».
Счастливец тот, кого иные рифмы
Утешут и уймут тоску и плач!
Но, бедный, я брожу день изо дня,
Вам докучая, небо, рощи, поле;
Так верю я, что травы, воды, камни
И птицы не зальют слезами долы.
Услышат ли брега сии и долы
Столь нежные и сладостные рифмы?
Запляшут, верю, и леса, и камни,
Как встарь, когда звучал Орфея плач,[103]
Их чувствовать могли б и в дальнем поле
Голубки, горлицы с рассветом дня.[104]
Однажды я сменю отрады дня
На тесный гроб, который примут долы,
Сплетете вы венки в зеленом поле,
Тогда мой прах твои оплачут рифмы:
«Несчастная душа, удел твой — плач,
Ты тронуть им могла бы даже камни».
Лоджисто, о, услышат реки, камни
Средь радостного, праздничного дня,
Как звонким смехом обернется плач;
Коль не солгут мне эти травы, долы,
Коль не солгут волшебные мне рифмы,
То больше не взойдет пшеница в поле.[105]
Скорее рыб в сухом увижу поле,
И море твердым, и что жидки камни,
Что Титира затмят Эргасто рифмы;
Средь ночи солнце, звезды среди дня,
Чем ели, буки, осеняя долы,
Из уст моих иной услышат плач.[106]
Ты словно тот, кого и гнев, и плач
Питают вечно, это знает поле;
И всё ж надеюсь: ты оставишь долы,
Где вкруг стеной высокой встали камни,[107]
И уповаю, что дождешься дня,
Когда со мной споешь стихи и рифмы.
Тогда лишь рифмы позабудут плач,
Когда свет дня навек покинет поле,
И дрогнут камни, что замкнули долы.
ПРОЗА 5
Уже солнце, намереваясь закатиться, рассеяло по всему западу облака с тысячей различных оттенков: одни фиолетовые, другие лазоревые, третьи желтовато-черные; такой блеск им придавали лучи, отражавшиеся от них, так что облака казались совершенным подобием чистопробного злата. Отчего пастухи в единодушном согласии поднялись со своих мест у прозрачного источника, и двое влюбленных допели свои песни. И как все вместе в удивительной тишине их слушали, так теперь с великим восхищением принялись расхваливать обоих певцов в равной степени, особенно Сельваджо, который не мог выделить из них того, кто был ближе всего к победе; оба, рассудил он, достойны наивысшей похвалы, и его решение не расходилось с общим мнением. И будучи не в состоянии хвалимых превозносить паче, каждый счел, что уже приспело время возвращаться в наше селение, и пошли мы шагом неспешным, рассуждая о многих приятных событиях минувшего дня. И так как мы шли по жестким тропам дикой местности, скорее гористой, чем пологой, этим вечером мы могли предаться только тем бесхитростным забавам, какие позволяла веселой и праздничной компании подобная глухомань.
Прежде всего, по дороге[108], каждый отыскал свой диск и метал его в определенную мишень; того, чей бросок был наиболее удачным, как победителя, проигравший достаточно долго нес на плечах, а все прочие вокруг с радостными криками ему аплодировали, как это пристало на чудесном празднике, который завершался такой игрой. Затем, покончив с этим, взяли кто луки, кто пращи и на ходу извлекали и метали камни, стремясь превзойти друг друга в ловкости и умении. Но спустившись на равнину и оставив за плечами каменистые горы, все решили, что пора бы начать новые развлечения; и вот они то скакали, то метали пастушеские посохи, а то с великой легкостию бросались вперегонки по простиравшимся долинам; того же, кто оказался самым быстрым и первым коснулся обозначенной меты, в награду увенчали листвой бледной оливы и почествовали звуками свирели. Помимо того, как прежде часто случалось, в лесах, где то и дело сновали лисы, а рядом скакали косули, здесь и там преследуемые нашими псами, мы развлекались до тех пор, пока не возвратились в привычные полевые хижины, где ждал нас веселый ужин; и там, после многих игр, когда миновала уже большая часть ночи, усталые от удовольствий, мы предали свои натруженные члены покою.
Еще прекрасная Аврора не прогнала ночные звезды[109], и гребненосный петух не прокукарекал приветствие рождавшемуся дню[110], обозначая час, когда волы, запряженные попарно, возвращаются к привычному труду, как уже некоторые пастухи, раньше всех поднявшиеся, шли будить с помощью хриплого рога всю компанию; и каждый, с этими звуками покинув ленивое ложе, готовился при первых проблесках зорьки к новым увеселениям. Из своих загонов мы погнали на выпас заждавшиеся стада, и с каждым шагом своими колокольчиками в молчащих рощах они пробуждали сонных птиц, а мы шли задумчивые, с удовольствием воображая то место, где сможем удобно их пасти и, не скучая, провести весь предстоящий день. И пока в таких размышлениях мы шли, и кто-то предлагал одно место, кто-то другое, Опико, самый старший и уважаемый меж пастухами, сказал: «Если вы пожелаете сделать меня своим проводником, я приведу вас в одно место, что недалеко отсюда и, как мне кажется, весьма приятное; о нем я не могу не вспоминать ежечасно, поскольку почти вся моя юность прошла там, среди счастливых мелодий и песен; и уже скалы, что мне так знакомы, учат, как отвечать на мои слова и призывы