е немного, и я погибну. Наконец, роскошное апельсиновое дерево[362], выращенное мной с великой заботою, предстало мне вырванным с корнем, с ветвями, цветами и плодами, разбросанными по земле. И вопрошаю я, кто это сделал, а некая нимфа с плачем мне отвечает, что это дерево было срублено по жестокому приговору несправедливых Парок. От этого я премного огорчился и проговорил над обрубком возлюбленного древа: «Что же теперь даст мне желанный покой? под какою сенью я буду петь свои стихи?» И тогда вместо ответа на мои слова мне было указано на растущий в стороне черный могильный кипарис. И от такой жестокой тоски и удрученности, что овладели моим сердцем, не мог я больше выносить оковы этого сна и силою воли их разорвал. И поскольку ничего, что могло бы меня радовать, в моем сновидении не появлялось, и только страх и сомнения сон мог заронить в мое сердце, весь залившийся слезами, я не мог больше спать и, хотя еще была ночь, чтобы смягчить свои муки, я поднялся и вышел в поля, покрытые густым сумраком. И так, шаг за шагом, идя и не ведая, куда мне нужно направляться, я вверился Фортуне, которая привела меня к подножию горы, из-под которой выбивалась большая река с ошеломляющим гулом и ревом, особенно в такой час, когда не было слышно ни малейшего другого шума. Я стоял перед ней довольно долго и дождался, когда Аврора начала багрянить небеса, повсеместно пробуждая всё смертное для дневных трудов[363]. И когда я обратился к ней с кроткою мольбой, прося благоприятствовать моим снам, показалось мне, что она меня мало слушает и того менее заботится о моих словах. Но от ближайшей реки — без того, чтоб я увидел, каким образом это произошло, — в единый миг предстала мне младая дева[364], обликом очаровательная, а жестами и поступью воистину божественная; была она одета в платье из тончайшего шелка, столь сверкающего, что, если бы я не видел его мягкости, я бы решил, что она вся из кристалла; поверх волос, уложенных невиданным образом, носила она зеленую гирлянду, а в руке держала мраморную урну[365] дивной красоты. Подойдя ко мне ближе, она рекла: «Следуй по моим стопам, ибо я Нимфа сей реки», сими словами вызвав во мне такое благоговение и страх одновременно, что, изумленный, не ответив ей и не в силах даже различить, бодрствую ли я или всё еще сплю, я двинулся за ней. И когда пришли мы с ней к берегу реки, тотчас же увидел я, как воды с той и с этой стороны сжимаются, давая место для прохода[366] посередине; это, действительно, странно было видеть, ужасно представить, чудовищно и, скорее, неправдоподобно слышать. Я стал колебаться, идти ли мне с ней дальше, и уже со страху застыл на берегу, но она благосклонно придала мне смелости, взяла за руку и с величайшей любовью предводительствовала мне, сопровождая к середине речного русла. Дальше я следовал за ней, не омочив ног, видя себя окруженным водами, не иначе как если бы шел по узкой равнине меж двумя стоящими напротив крутыми дамбами или двумя невысокими горами.
Наконец достигли мы того грота[367], откуда исходила вся эта речная влага, а затем другого, своды которого (как мне показалось) были целиком из шероховатой пемзы, в ее порах тут и там представали взгляду капли замороженных кристаллов, а внутри его стен, для украшения, помещались разнообразные морские ракушки; землю в этом гроте покрывал ковер из мелкой и густой зелени, с обеих сторон были великолепные седалища и колонны из полупрозрачного стекла, поддерживающие невысокий свод. И там внутри на зеленых коврах увидели мы нескольких нимф, сестер моей провожатой, которые через белые тончайшие сита просеивали золото, отделяя его от мелкозернистого песка. Другие пряли, получая мягчайшую шерсть, которую вместе с шелком различных оттенков сплетали в полотно с удивительным искусством; но для меня изображенное там было несчастнейшим предвестьем грядущих слез. Поскольку, войдя в грот, я обнаружил, что между прочих рукодельных работ, бывших у них, содержалась и та, что изображала злосчастные происшествия с вызывающей жалость Эвридикой[368]: как в белоснежную пяту ужалил ее ядовитый аспид, и она испустила прекрасную душу; как затем, чтобы вызволить ее, спускался в преисподнюю и, вызволяя, потерял ее во второй раз забывчивый супруг. Увы мне, какое потрясение ощутил я в душе своей при виде этой картины, вспомнив свои недавние сны! Я сам не понимал, что мне предвещало мое сердце и, хоть против воли моей, нашел я свои очи влажными от слез и, обнаружив, придал этому зловещий смысл. Но та Нимфа, что вела меня, быть может, из сострадания, извлекла меня оттуда, заставив пройти дальше, в место более просторное и широкое, где видно было множество озер, родников и пещер, заполненных водами, которые дают начало всем рекам, бегущим на поверхности земли. О, чудесное искусство великого Бога! Земля, мне представлявшаяся твердой, оказывается, заключает в своей утробе такие полости! И тогда я перестал удивляться тому, что реки настолько изобильны, что способны неизменно сохранять влагу на протяжении своего вечного течения. Так, совершенно изумленный и подавленный, продвигался я вперед под великое грохотание вод, осматриваясь вокруг себя и не без некоторого страха осознавая, в какой местности я нахожусь. Заметив это смущение, моя Нимфа мне сказала:
«Отбрось всякие мысли и прогони свой страх: не без воли небес ныне идешь ты таким путем[369]. Я хочу, чтобы ты увидел, где берут свое начало реки, названия которых ты слышал много раз. Тот поток, который находится от нас дальше всех, это хладный Танаис; тот другой — великий Дунай; а этот — знаменитый Меандр; а еще другой — древний Пеней; ты видишь Каистр; видишь Ахелой; видишь счастливый Эврот, которому столько раз было дано слушать поющего Аполлона. И поскольку я знаю, что ты хотел бы увидеть свои реки, которые, по счастью, много ближе к тебе, нежели ты полагаешь, знай, что тот поток, которому все остальные воздают высшие почести, это триумфальный Тибр, в отличие от других увенчанный не ивой или тростником, а вечнозелеными лаврами, благодаря непрерывным победам его сыновей. Те два, что ближе всех к нему находятся, это — Лирис и Вольтурно, которые счастливо пересекают плодородные земли твоих предков».
Ее слова пробудили в душе моей столь жгучее желание, что я не мог больше хранить молчание и сказал ей так: «О верная моя водительница, о прекраснейшая Нимфа, если среди стольких великих рек и мой малый Себето может иметь какое-то значение, я прошу тебя, покажи мне его». И она в ответ: «Ты его увидишь отчетливо, когда мы к нему приблизимся, пока же его не можешь видеть из-за его низкого уровня». Она еще хотела сказать мне что-то, но умолкла. При всём этом наши шаги не замедлялись, мы продолжали путь, преодолевая эту великую пустоту, которая иной раз сужалась до самой узкой теснины, а иногда расширялась до размеров широких и открытых равнин; где горы, где долины попадались нам, ничем не отличавшиеся от тех, что мы видим на поверхности земной.
«Ты бы удивился, — сказала Нимфа, — если бы услышал от меня, что сейчас над твоей головой находится море и что именно здесь влюбленный Алфей, не смешиваясь с ним, по тайному пути притек в сладостные объятия сицилийской Аретузы?» Разговаривая так, издалека мы начали различать большой огонь и почувствовали едкий запах серы. Видя меня остановившегося в изумлении, она сказала: «Страдания пораженных молнией гигантов, пытавшихся штурмовать небо — тому причина; они, придавленные тяжелейшими горами, всё еще выдыхают небесный огонь, которым были низвергнуты. Отсюда и происходит, что в то время как другие подземные пещеры изобилуют текучими водами, то эти пылают вечно живым огнем. И если бы я не опасалась, что это вызовет в тебе, быть может, сильнейший испуг, я бы тебе показала гордеца Энкелада, распростертого под великой Тринакрией и извергающего огонь из жерла Монджибелло; и подобным же образом пылающую кузню Вулкана, где нагие циклопы на звонких наковальнях выковывают громы Юпитеру; а после, под знаменитой Энарией, которую вы, смертные, именуете Искией, ты бы увидел яростного Тифея, от которого кипящие Байские воды, как и ваши серные горы, принимают свой жар. Также еще под великим Везувием я бы заставила тебя внимать ужасающему реву гиганта Алкионея; хотя уверена, что ты его услышишь, когда мы будем приближаться к твоему Себето. Было время, когда себе во вред великий его ощутили все окрестности, тогда бурным пламенем и пеплом покрылись все близлежащие края, как об этом до сей поры наглядно свидетельствуют расплавленные и сожженные камни. Кто бы мог поверить, что народы, виллы и славнейшие города погребены под ними? Как случилось в действительности, не только те места, что покрыты были раскаленной пемзой и обломками горы, но и те, что мы видим пред собою, и этот, без всякого сомнения, великолепный город, некогда в твоих землях называемый Помпеями и орошаемый водами студеного Сарно, в результате землетрясения был в одночасье поглощен землей, ушедшей из-под него, думается, как раз там, где был он основан. Воистину странный и страшный способ смерти, когда видишь, как живые люди в один миг исключаются из числа живых! Все приходят к единому концу, к смерти, и не властны пересечь ее пределы». Когда прозвучали эти слова, мы уже приближались к тому городу[370], о котором она говорила, и можно было почти отчетливо различать его башни, дома, театры и храмы. Меня удивляла быстрота нашего перемещения, ибо за столь короткий промежуток времени удалось нам добраться сюда из Аркадии; однако становилось очевидным, что нас толкала сила превыше человеческой. И вот мало-помалу стали мы различать волнистую зыбь Себето. Увидев радость на моем лице, Нимфа испустила глубокий вздох и, обра-тясь ко мне, вся исполненная жалости, сказала: «Теперь ты можешь идти один» и растаяла, не появляясь больше пред моими очами. И я остался в полном одиночестве, весь испуганный и печальный и, видя себя без провожатой, едва бы имел духу хоть двинуться с места, если бы пред очами моими не явился возлюбленный ручеек. Не в долгом времени приблизившись к нему, я пошел дальше, жаждущими глазами ища, не найду ли где исток, от коего он катит свои воды, ибо с каждым шагом мне казалось, что его течение ускоряется и достигает всё большей силы. Так, направляясь по тайному каналу, ходил я туда и сюда и наконец достиг одного фота, углубленного в жестком туфе, там я увидел сидящего на земле досточтимого бога