«Тут уже попахивает чем-то большим, чем банальный местечковый заговор. Сидящий передо мной седоватый красавчик — не только укрыватель и диверсант, но еще и бандит! Это раз. Болотная Бабка, она же Найрэ, — отравительница, незаконно практикующая погодную магию, если не нечто большее. Это два. И наконец самое главное! Чарская аномалия, о которой пишут все современные учебники по проклятиям, образовалась примерно восемь лет назад. Тогда создавший ее выброс проверяли, но источника так и не нашли. Интересно, а кто проверял-то? Это ж Магуры район. Что, если предположить, что считанные с памяти Харриса события как-то связаны с аномалией? Что, если они могут пролить свет на ее возникновение и, возможно, укажут путь ее нейтрализации? Это же будет эпохальное событие! Мага, совершившего такое, не только занесут в анналы истории и сделают почетным академиком. Его наверняка пригласят в Секретный Совет!»[7]
От головокружительной перспективы у Джея захватило дух. Он нашарил на столе кружку, плеснул туда квасу из кувшина и залпом осушил ее. «Нет, погодите-погодите. В одиночку этого мне не поднять. Инструкция говорит ясно: при таких подозрениях сексот должен немедленно связаться с куратором». Джей на мгновение представил расходящиеся в ядовитой усмешке губы Летиции Бэдвайзер, торжествующий взгляд глаз, таких же скользких и холодных, как жабы на дне колодца. «Нет, эта акула, если возьмется за дело, загребет под себя все, а имени моего даже в сносках к докладной мелким шрифтом не будет. И чего я тогда тут пупок рву? К тому же, что, если мои подозрения насчет аномалии беспочвенны? Я ведь даже не успел выяснить, есть ли у спасенного Харрисом ребенка какие-то задатки волшебника, — а за этим я и в голову к подозреваемому полез».
Поколебавшись, Джей решил раздобыть у ленлорда еще информации. Или это прольет свет на загадку чарского феномена, или он ошибся, и тогда с чистой совестью можно вызывать Летицию: «Пусть вед… то есть великая волшебница сама расхлебывает эту кашу — заговор, междоусобицы, подпольные чародеи…»
Чарская кухня была набита напуганной челядью. Харриса встретили расширенные от ужаса глаза, бледные, у кого-то синяками заплывшие лица, тихие всхлипывания, бормочущие беззвучные молитвы губы. Кто-то из женщин сдавленно взвизгнул, когда скрипнула отворяющаяся дверь. При виде одинокого воина с укутанным в синий плащ ребенком люди несколько расслабились.
— Поесть дайте и воды, — бросил Харрис, устало опускаясь на лавку. Сидевшие на другом ее конце слуги торопливо вскочили, встали к остальным, переминаясь с ноги на ногу.
— Чего желает господин? — услужливо поклонился длинный сутуловатый мужчина с помятым лицом. «Наверное, повар или пекарь», — определил Харрис по запорошенному мукой фартуку. — Солдатики-то ваши самое лучшее уже покра… покушали, — нервно поправился длинный. — Но кое-что еще осталось, — он улыбнулся дрожащими губами.
— Это не мне, — хмуро буркнул Харрис. — Вот ему, — ткнул во все еще стоявшего пугалом посреди кухни мальчишку. — Мне только воды.
— Щас. Щас сделаем, — засуетился длинный, подталкивая в спину двух пухлых кухарок. Женщины с глазами Люка Харрис среди них не заметил. «Значит, Шейн ее раньше нашел. Хорошо».
— В отдельную комнату лохань с горячей водой, побольше. Мыло. Простыней чистых. Ножницы. От блох-вшей, что у вас есть. Одежду и обувь теплую, на дорогу.
— Господин ванну принять изволят? — оторопел длинный. Такая тяга забрызганного кровью воина к чистоплотности, видно, никак не укладывалась у него в голове.
— Не я, он, — дернул подбородком в сторону своего молчаливого спутника Харрис. Мальчишка послал ему в ответ убийственный взгляд, верхняя губа чуть шевельнулась, но он не издал ни звука. Понял, что ли? И что делать, если у пацана водобоязнь? Ладно, это позже. — Скажете солдатам, ленлорд Харрис послал. Если, когда вот он доест, все не будет готово…
Сочинять страшную кару ему не понадобилось, пекарь додумал все сам.
— Сделаем, херре, все сделаем! — затряс руками Помятый. — Сей минут.
Несколько челядских унеслись с поручениями в кладовую, кто-то вылетел с шайкой за дверь. На столе мгновенно возникли кувшин, две керамических кружки, свежей выпечкой пахнущий хлеб, шмат масла, сало, что-то овощное, дымящееся в вынутом из печи горшочке.
— Ну чего встал-то? Садись, лопай, пока дают, — Харрис пояснил свои слова, многозначительно указав сначала на еду, потом на лавку рядом с собой. Мальчишка сел, хоть и как можно дальше от воина, только чтоб до снеди дотянуться. Есть начал жадно, торопясь, масло в рот запихивал ложкой. Может, и правда боялся, что отнимут. Харрис отвел взгляд, выпил воды. — Ты поосторожнее, а то живот прихватит. — Хотя чего он тут распинается, малый все равно не поймет.
Оставшиеся челядские стояли молча, скучившись, как стадо овец, чем-то так же похожие друг на друга своей добротной шерстяной одеждой. Переводили глаза с Харриса на пацана и обратно, соображали, какая между ними связь. Мальчишка вцепился мертвой хваткой в деревянную ложку, отчаянный взгляд обещал быструю смерть любому, подошедшему в пределы досягаемости. «Как звереныш, — подумал Харрис. — Волчонок, посаженный в будку вместо щенка. Только вот волки не живут в неволе».
Он поднялся из-за стола, отошел к дальнему окну. Поманил согнутым пальцем то ли пекаря, то ли повара. Тот посерел, но подошел. Глянул в окно. Сразу понял, что зря. Отвернулся, на горле дернулся пару раз крупный кадык.
— Знаешь, кто он, откуда? — тихо спросил Харрис, не глядя на мальчишку. Пекарь удивленно моргнул рыбьими серенькими глазами, потом понял.
— Это вы о малом, херре? — прошептал он в тон Харрису. — Нет, не ведаю.
— А кто ведает?
Длинный выразительно развел руками.
— Звать-то его хоть как?
Длинный наморщил и так морщинистый лоб, старался:
— Кажись, я слышал, детки барские его звали Мтаром… Да, точно Мтаром! — Рыбьи глазки просияли. Не оттого, что длинный вспомнил. Оттого, что начал надеяться.
— Это не имя. Мтар — «полукровка» на тан. Так часто дворняг по деревням кличут. Не людей. Как его настоящее имя?
Пекарь затряс головой, за ней затряслось все его длинное тело, с фартука посыпалась мука:
— Не ведаю, херре. Никак не ведаю.
Харрис поверил.
— За что мальчишку на цепь посадили?
Казалось, это было невозможно, но пекарь стал еще серее, рыбьи глазки забегали, дернулся из воротничка кадык.
— Так за что? — Харрис сделал шажок вперед, подтолкнул незаметно длинного плечом, так чтобы тот встал лицом к окну. Там как раз привязывали на дыбу усатого толстяка в камзоле на голое тело. Усатый лягался и не хотел. Это явно веселило рыжего хладовца без шлема, лениво помахивавшего «утренней звездой».
Пекарь скис, будто стал меньше ростом:
— Вы, может, не поверите, херре, только правда это, Светом клянусь!
— А ты не клянись, — посоветовал серьезно Харрис. — Грех это. Просто рассказывай.
Длинный сглотнул, судорожно дернул шеей, отворачиваясь от окна. Харрис пустил. Знал, что пекарь не соврет.
— Малый собаку ярлову испортил. Волкодава страшного, злющего, как Желтая Хворь. Мтаром его звали, пса-то. Он мяса одного за день столько сжирал…
— Погоди-погоди! — Харрис был несколько сбит с толку. — Как это — «испортил»?!
— Да вот как. — Длинный прятал глаза и теребил концы фартука, словно девка на выданье. — Сказывают, ворожбой, — последнее слово пекарь почти выдохнул собеседнику в ухо. Рыбьи глаза уставились в пол, так что скептического ответного взгляда они не видели.
— Ты ворожбу-то оставь, мил-человек, а расскажи по порядку, что было, — холоду Харрис в голос подпустил умеренно: все-таки жаль, если разговорчивый пекарь раньше времени с перепугу коня двинет.
— Так меня ж там не было. Что я… Я только то говорю, что люди сказывали, — заторопился с оправданиями длинный, терзая мятый фартук.
— А люди сказывают… — поторопил воин, заметив, что пацан уже почти очистил заветный горшочек.
Пекарь снова затерзался:
— Сказывают, ярл-то волкодава своего на малого натравил. Так, забавы у них господские, — Харрис хмыкнул при слове «забавы», но длинный не заметил, его уже понесло: — А мальчонка-то как на псину глянул… Кобель — брык и сдох.
— Вот так прям и сдох? — недоверчиво протянул Харрис, косясь на ничего не подозревавшего, сыто икающего за столом «псодавца».
— Люди сказывают, — с придыханием подтвердил пекарь, скручивая фартук розочкой. — Вот ярл его на цепь-то и посадил. Малого, то есть. Чтоб там и окочурился.
— И долго он так, на цепи, сидел?
Длинный снова нахмурился, подсчитывая что-то на пальцах, даже фартук на волю выпустил:
— Так, выходит, где-то с мая.
Харрис подавил желание сплюнуть, пожалел пол. Привычка. Пекарь скосил глаза на мальчишку, жарко зашептал:
— А уж и били его, и голодом морили, и холодом. Чем жив-то? Вот верно люди говорят — ворожбой! — И праведник осенил себя знаменьем Света.
Воин все-таки стрельнул длинному под ноги густым желтоватым плевком. «Верно, нервное у меня это. Возраст». Шагнул от окна прочь. Цепкие пальцы ухватили за рукав. Взгляд Харриса ожег рыбьи глаза, рукав освободился. Пекарь залепетал:
— А еще сказывают, херре, глаз у него не только на зверя дурной. Вот он и у Теи дочку испортил. Заворожил, заставил себе еду с кухни таскать. Поймали ее да, не разобравшись-то, и прибили.
Ленлорд оцепенел. По спине пробежали острые, холодные коготки.
— А у Теи, случайно, сына еще нет?
— Есть, херре, — ошарашенно воззрились на него рыбьи глаза.
Харрис вдруг понял, отчего они производили такое неприятное впечатление: ресницы у пекаря были очень короткие, светлые, почти не заметные на сером, измученном страхом лице.
— Люком зовут? — Вопрос прозвучал скорее как утверждение.
— А откуда вы…
Харрис уже не слушал. Шагнул на середину кухни. Что-то, наверное, было в его лице, потому что люди от него попятились.