Вспыхнула магниевая пудра, и на импровизированную площадку начала спускаться дама. Собравшиеся в зале репортеры, большей частью настроенные скептически, вытянули шеи, стараясь получше разглядеть знаменитость. Мадам Роуз встала рядом со своим импресарио и посмотрела на них с вызовом. Она была в черном шелковом вечернем костюме без рукавов и туфлях на высоких каблуках. Вокруг головы повязан спадающий на плечи длинный черный шарф. В правый глаз вставлен монокль, во рту сигаретный мундштук. Этим она как бы утверждала: да, это я, ходячий скандал.
Тайсон положил на стол сигару, чтобы дать ей прикурить, затем прошептал что-то на ухо. Она отмахнулась и снова посмотрела на репортеров. Без улыбки. Она вообще редко улыбалась.
Уже несколько месяцев имя мадам Роуз не сходило со страниц прессы. Сообщалось, что она разбивает сердца богатейших мужчин города и разрушает браки. Мадам сама признавалась в этом репортерам «желтых газет». Как тут не стать знаменитостью, если вдобавок ко всему есть необыкновенный дар общаться с духами и достигать подлинной эманации на спиритических сеансах.
Тайсон тоже обладал кое-какими способностями, среди которых следовало бы особо выделить удивительный нюх на моду. Формула его успеха была проста и банальна. Секс + Насилие + Скандал = Деньги. Несмотря на то что в последние годы немало средств было вложено в постановку мюзиклов, он с присущей ему энергией немедленно переключился на спиритические сеансы, поняв, что на этой плодородной почве можно взрастить неплохие плоды. Еще Тайсон умел создавать впечатление очаровательного человека, хотя на самом деле был жестоким и скверно обращался со своим ближайшим окружением. Он взял за руку мадам Роуз, с наслаждением внимая ропоту, наполнившему танцевальный зал отеля «Уолдорф-Астория». На сегодняшней пресс-конференции Тайсон впервые представлял репортерам свой феномен и надеялся выжать из них максимальное количество чернил.
— Позвольте напомнить о вежливости, — произнес он. — Надеюсь, ваши вопросы, обращенные к мадам Роуз, будут корректными. Ведь мы не где-нибудь, а в старом добром Нью-Йорке, известном всему миру своей респектабельностью.
И тут же началось.
— Барнабас, почему на снимках она часто в пижаме? — осведомился долговязый репортер из «Таймс».
— Мисс Роуз, как вы относитесь к свободной любви? — поинтересовалась стоящая неподалеку от него дама из «Трибюн».
Атаки следовали одна за другой.
— Пожалуйста, вот вы, сзади, — показал Тайсон.
— Говорят, вы разрушительница семейных очагов. Правда?
— Это зависит от того, что вы называете семейным очагом, — ответила мадам Роуз, вызвав всеобщий восторг, и глубоко затянулась сигаретой.
— Прокомментируйте слухи насчет вас и владельца ночного клуба Айвора Новелло, — попросил репортер из заднего ряда. — Я слышал, он оставил свою жену.
Мадам Роуз улыбнулась:
— Я не знала, что он был женат.
По залу пробежала волна изумленных ахов и охов. Тайсон широко улыбнулся.
— А как же Валентино? — снова спросила дама из «Трибюн».
— Я уже о нем давно забыла, — пренебрежительно бросила мадам Роуз.
— И Демпси тоже?
— Этого боксера? — Мадам Роуз вскинула брови. — Разумеется.
— А правда, что Дуглас Фербенкс… — начал один репортер.
— Правда, — прервала его мадам Роуз.
Раздались выкрики и свисты.
— Давайте будем вести себя прилично, — возвысил голос Тайсон. Происходящее ему явно нравилось.
— Неужели я не услышу ни одного настоящего вопроса? — вкрадчиво промолвила мадам Роуз.
— Ваше отношение к Мине Крандон[8]? — выкрикнул репортер из «Газетт».
— Думаю, вопрос следовало бы поставить иначе. Опасаюсь ли я конкуренции с ее стороны? Естественно, нет.
— Эйлин Гарретт[9] считает вас мошенницей.
— Бедняжка, она такая завистливая. Мне ее искренне жаль. — Мадам Роуз стряхнула пепел на скатерть. — Мистики и пророки могли вмешиваться в ход событий в критические моменты истории. Умершие имеют возможность обращаться к нам, и наш долг — прислушиваться, учиться у них.
Шум стих, скрипели лишь перья. Репортеры записывали ее слова. Неожиданно откуда-то с задних рядов раздалось:
— Вы поклоняетесь дьяволу?
Тайсон поморщился:
— Ну что за вопрос?
Мадам Роуз застыла в кресле, рыская взглядом по залу.
— Абсурдный вопрос! Конечно, нет. Он идет от невежества, которое я имела в виду.
— Вероятно, я вас с кем-то… перепутал. — Голос принадлежал мужчине, который стоял в самом конце зала, позади фоторепортеров. Лицо было скрыто поднятым воротником пальто. Глаза навыкате затеняли поля английской шляпы.
— Кто вы? — резко спросила мадам Роуз.
— Друг, — последовал ответ. — Семьи. — Последнее слово было произнесено с легким нажимом.
Мадам Роуз побледнела.
— Вы из какой газеты? — крикнул Тайсон.
Поздно. Дверь хлопнула. Человек ушел. Репортеры зашумели.
— Кто это был?
— Что он имел в виду?
— Этот человек намекал, что вы колдунья?
Мадам Роуз покосилась на Тайсона и встала, оттолкнув назад кресло.
— Я ухожу.
Затрещали вспышки фоторепортеров.
— Господа, на сегодня это все, — объявил Тайсон.
Мадам Роуз начала пониматься по ступенькам. Тайсон попытался поймать ее руку, отмахиваясь от наседающих репортеров.
— Черт возьми, я же сказал — это все.
ГЛАВА 9
«Мария Селеста» прибыла в нью-йоркский порт к четырнадцатому причалу вечером, как и положено по расписанию. Двигаясь по трапу, Дойл не переставал изумляться. В последний раз он был здесь шесть лет назад и теперь не узнавал город. На Манхэттене вырос целый лес небоскребов. Сейчас мегаполис был весь залит электрическим светом.
Он сел в такси «додж».
— В отель «Пени».
— Да, сэр. Добро пожаловать в Нью-Йорк, сэр.
Дойл был настоящим фанатом автомобилей. В Англии для поездок за город он уже купил небольшую «вулси». И вот теперь специально устроился на переднем сиденье, чтобы понаблюдать, как водитель оперирует с автоматическим стартером. Их внедрили совсем недавно в новые машины, и теперь, чтобы завести двигатель, водителям не нужно вылезать и возиться с ручкой. А седан уже плавно влился в поток машин.
Мимо громыхали трамваи, похожие на механизмы пришельцев из романа Г. Уэллса. Между конными экипажами, сейчас довольно редкими, лавировали быстроходные «бриско» и «максвеллы».
На Таймс-сквер Дойла поразили гигантские рекламные щиты, обрамленные тысячами мерцающих лампочек. Сигареты «Лаки страйк» и «Фатима», «Палас-театр» Б. Ф. Кита и «Мистерия на миллион долларов». Из переполненных танцзалов доносились звуки модных фокстротов — «Я всегда гоняюсь за радугой» и «Да, сэр, это моя девушка».
Мир, с грустью размышлял Дойл, очертя голову ринулся в объятия промышленной революции. Казалось, совсем недавно преобладали паровые машины, и вот пожалуйста, улицы заполнили автомобили с бензиновыми двигателями, появились также электрические пишущие машинки, канцелярские скрепки, квантовая теория, силиконовая смола, мультипликационные фильмы, гидравлические центробежные тиски, теория относительности, витамин А, слезоточивый газ, нержавеющая сталь, танки и кондиционеры. Немудрено, что в этом водовороте у цивилизации перехватило дыхание.
Футурологи видели в этой гонке признаки грядущей эпохи всеобщего процветания. Другие же, напротив, считали ее началом конца.
Дойл относился к техническому прогрессу с некоторой осторожностью. Он знал, что научная гениальность еще не означает высокую мораль. А если великое открытие попадет в руки безумца? Сейчас, как никогда, необходимо внимательно наблюдать за происходящим в мире оккультизма, ведь наука и магия, эти вечно ссорящиеся сестры, переплелись настолько, что уже трудно определить, где завершается одна и начинается другая. Человечество все глубже забирается под покров неизвестного. Оно соскабливает что-то там с поверхности и объявляет о находке. Люди гордятся многообразием их мира, анализируют добытые ими сведения о тайнах мироздания и пытаются приспособить к своим нуждам. Они используют открытия для того, чтобы научиться управлять миром, подчинить его себе. Этим занимается наука. Но их назойливое любопытство не остается безнаказанным.
Дойл вспомнил слова одного коллеги:
Я думаю, это большое благо, что человеческое сознание не способно до конца познать самое себя. Мы существуем на безмятежном острове неведения посередине бесконечного черного океана, и нам не следует заплывать слишком далеко. Наук много, и каждая тянет в свою сторону. До настоящего времени они приносили мало вреда, но когда-нибудь, проникнув друг в друга, собрав вместе разрозненные знания, науки откроют нам столь ужасающую реальность и еще более ужасающее положение человечества в ней, что люди либо сойдут с ума от этого убийственного света, либо будут вынуждены спасаться бегством в мир уютной темноты…
Знание, к которому запрещено прикасаться, о котором запрещено даже думать, было для Г. Ф. Лавкрафта[10] и едой, и питьем, единственной причиной его существования. Больше ничего значения не имело, и, уж конечно, никакая там дружба или преданность.
Этот загадочный вундеркинд, наделенный сверх всякой меры острым, как нож, умом вкупе с совершеннейшей памятью, поражал многих. В девятнадцать лет его эрудиция приводила в смущение мастеров оккультизма, старших в четыре раза, а высокомерие и самонадеянность не знали границ. Он не имел обыкновения снисходительно относиться к людской глупости и высказывал мнения в самой резкой форме, не беспокоясь, что задевает чьи-то чувства. Ему на это было наплевать.
На самом же деле гениальный Лавкрафт (в этом и заключался его парадокс) был просто слабым юношей, пребывающим на грани безумия, полностью изолированным от мира. Дойл никогда не питал к нему особой теплоты, но теперь этот парень был ему нужен позарез.