Генрих смотрит, смотрит на нее.
А она – исчезает.
В глубине спальни Генрих видит коньяк на столике и прислоненный к бутылке конверт, встает с кресла, вынимает из карманов пальто пачку сигарет, спички, оторванную пуговицу, последний металлический гульден. Стаскивает с себя пальто и бросает в кресло. Расстегивает брюки, они спадают сами, Генрих перешагивает через них и идет на балкон. Дело к вечеру и пасмурно. По тротуару еле волочит ноги усталый Валико со свернутым знаменем на плече, заходит в подъезд дома напротив. В окнах светятся огни, там ужинают, смотрят телевизор, ссорятся.
Генрих закуривает. Улица светлеет, становится весенней, утренней. Под деревом напротив появляется мальчишка, он кричит:
– Генрих! Эй, Гено! Масха-а-ар!
– Да, Элисбар, сейчас иду!..
– Захвати мяч. Мя-а-ач!
– Сейчас!
Две мальчишеские фигуры мелькают под платанами, две тени скользят по плитам тротуара.
Спина одного из мальчишек заслоняет все вокруг, потом снова удаляется.
Генрих окликает его:
– Элисбар!
Элисбар оглядывается. Его не узнать: у него борода, он в черной рясе, на груди крест. Генрих и Элисбар встречаются в ограде церкви. Генрих достает из кармана маленький деревянный крестик на ремешке.
– Я привез тебе палисандровый крестик из Иерусалима.
– Не надо, Гено, оставь себе, прошу тебя.
– Элисбар, не обижай. Да и не могу я его носить, ты же знаешь.
Мария появляется из-за спины Генриха.
– Я зайду в церковь.
Она крестится и проходит в храм. Генрих и Элисбар смотрят ей вслед. Она останавливается перед иконой Георгия Победоносца.
Лик его на иконе большой и бледный, с яркими, как бы живыми глазами. Змей, пронзенный копьем, истекает темной, почти черной кровью…
Элисбар стоит с крестиком в руке, кивает на Марию:
– Подари ей.
– У нее нет грехов. А у тебя есть.
Оба смотрят через открытую дверь храма, видят, как Мария ставит зажженную свечу перед образом Богородицы. Генрих снизу вверх заглядывает в глаза Элисбара.
– Слушай, соверши еще один грех. Пусти меня репетировать в базилику. В которой склад был.
– У тебя неприятности?
– Да нет, просто нужен спортивный зал. Я растолстел. Сосо позвал играть Наполеона.
– Ну и как?
– Никак. Но форму я потерял. Каждый день сорок хинкали и три кружки пива… Наполеон же толстяк был… Так пустишь?
Элисбар ведет Генриха и Марию в базилику. Они выходят на площадь, здесь вечный митинг. В центре у ступеней к Дому Правительства сидят голодающие. Генрих и Элисбар пробиваются сквозь толпу, Мария отстает. Элисбар упирается в заграждение:
– Мы здесь не пройдем. Поворачиваем.
– Элисбар, где Мария? – Генрих продирается сквозь толпу. Кричит: – Мария! Где ты?! Мы выходим отсюда, Мария!..
– Я здесь, Генрих!
Видна ее рука.
– Иди обратно, мы возвращаемся! Там не пройти.
Они снова продираются сквозь толпу и снова теряют Марию.
– Мария!
Длинный Элисбар видит ее.
– Успокойся, Генрих, она идет.
Толпа скандирует: «Сво-бо-ду! Сво-бо-ду!»
Генрих, пробиваясь среди орущих людей, поворачивается к Элисбару.
– Слушай, пастырь грешный, ты видишь? Видишь?! Народ сошел с ума.
Отворачивается и снова зовет:
– Мария!
Элисбар, догоняя, кладет ему руку на плечо.
– Гено, ты не прав, народ не сошел с ума.
– Нет, сошел. Мария!
– Она идет, идет. Народ не сошел с ума. Так хочет Бог.
Генрих снова поворачивается к Элисбару.
– И ты тоже спятил. Ты что, забыл мою сестру?
Элисбар останавливается.
– Нет, я не забыл… (Кадры кинохроники пятидесятых годов. Расстрел демонстрантов.)
Генрих и Элисбар стоят лицом к лицу в вопящей толпе, они то шепчут, то кричат, как два идиота.
– Мать и Нино пошли защищать статую Сталина. Мария!..
– Она идет, Гено.
– С отца еще судимость не сняли, его на работу не брали, а они – защищать Сталина!.. Ты помнишь?
– Помню.
– А на улице вот так же сходили с ума, так же орали. Только они орали: «Ленин! Сталин! Мао!»
Генрих складывает руки рупором и кричит в толпу:
– Ленин! Сталин! Мао! Ленин! Сталин! Мао! Ленин! Сталин! Мао!..
На него смотрят, кто-то смеется, узнает его:
– Это же Генрих, клоун! Привет, Масхара!..
Генрих перестает кричать. Смотрит поверх голов на стену ближнего дома.
– Вон они, следы от тех пуль, Элисбар.
Генрих прижимается лбом к плечу Элисбара. Ему нехорошо.
– Помнишь, внесли Нино. Ты помнишь?.. Пятнадцать лет… пятнадцать лет Нино жила инвалидом. И умерла в день своего рождения. Ей исполнилось тридцать. Не было лучше, красивей, добрей моей сестры! Ты помнишь?..
Внезапно отстраняясь от Элисбара Генрих вопит:
– Мария! Да где же она, Элисбар?!
– Я вижу ее, вижу, она уже выбралась, ждет нас у платана.
Генрих без сил, еле жив.
– Элисбар, я не знаю, что со мной, я все время боюсь потерять… эту дуреху… из Соликамска…
– Почему бы тебе не обвенчаться с нею?
Генрих оторопело смотрит на Элисбара:
– Да какая же разница?
– Я думаю, ей бы хотелось.
– Но ведь меня даже не крестили!
Они пробираются к огромному платану, у которого ждет Мария. Генрих берет ее за руку, тащит за собой.
– Всё, больше я тебя не отпущу.
– Пусти, Генрих, мне больно, я сама возьму тебя за руку.
Мария берет его руку, заглядывает в глаза.
– Генрих, что значит (говорит по-грузински) «русская шлюха»?
Генрих теряется.
– Ну, это значит… это значит…
– Я так и подумала.
Генрих свирепеет.
– Кто?! Кто это сказал?
– Успокойся, они не хотели меня обидеть. Они думали – я не пойму. Да ведь я и правда не поняла!
Мария улыбается Генриху, начинает смеяться. Генрих хохочет вслед за ней. Элисбар, который ушел вперед, оглядывается на них и тоже начинает смеяться, но быстро перестает. Он с тревогой смотрит на них. А Генрих все хохочет…
…Генрих стоит в трусах на балконе. Уже совсем стемнело. По улице под фонарем проходит патруль. Среди ребят с автоматами – веселый молодой Артур. Обгоняя патруль, бегут ночные спортсмены с фонариками.
Генрих провожает глазами Артура. И вспоминает, где его видел, – утром, на вокзале. Он обыскивал багажники такси на вокзале. Это называется «зачистка».
Генрих уходит с балкона, идет в спальню, берет бутылку и конверт, отпивает глоток коньяка, садится к трюмо, прислоняет конверт к зеркалу. Пристально смотрит на себя. И слышит собственный голос.
– Робик прав. Ленивый клоун хуже бойкого жулика. Надо работать.
Берет из баночки белила, наносит на лицо. Черным обводит глаза. Голос продолжает звучать в нетрезвой его голове.
– Что же мы будем работать?.. Вот это?..
Лицо Генриха вдруг умирает. Оно мертвенно неподвижно, живут только глаза. Он переводит их направо, налево, вверх, вниз. В конце концов снова видит конверт, словно спотыкается о него. Хватает, комкает, чуть не рвет в клочья. Но останавливается, расправляет, ставит за зеркало. Берет салфетку, с отвращением, кое-как стирает грим. Смотрит на свое отражение.
Зеркало мутнеет…
Мария и Генрих в базилике. Белые стены, поломанные стулья. Луч солнечного света падает на пол – на могильные плиты и на спортивный мат. Генрих в трико стоит в стойке на голове, медленно разводя и соединяя ноги. Мария сидит на мате, читает тетрадку. Поднимает голову, смотрит на Генриха.
– Я тебе не мешаю?
– Ты мне помогаешь.
– Как это?
– Я тобой любуюсь. Если бы не ты – не имело бы смысла так долго стоять на голове. Что ты читаешь?
Генрих падает на мат рядом с Марией.
– Сосо дал мне роль.
– Прочти.
Мария читает по тетрадке:
– Багратион кричит: «Хозяйка, принеси воды!» Входит хозяйка. «Держи, барин». В кадре видно, как вода каплет с ковша, пока пьет Багратион.
Генрих печально смотрит на Марию.
– Ну и кого ты играешь?
– Хозяйку.
– Играй лучше воду, Мария! – Генрих с кряхтением снова делает стойку на голове. – Он ухаживает за тобой?
– Багратион?
– Сосо.
– За мной ухаживает Вахтанг, ты же знаешь.
– Послушай, Мария, поклянись мне в верности.
– Клясться – грех.
– Все, что мы с тобою делаем, – грех.
– Ты бы мог мне этого не говорить. Я и так знаю.
– Мария, поклянись. Ты видишь, я стою перед тобой на коленях.
– Ты стоишь на голове.
– Это еще труднее.
– Ну, я так тоже могу! Вот!
Мария делает стойку на голове, юбка падает, закрывая лицо и обнажая ноги.
Входит Элисбар. Застывает в солнечном луче, бьющем из двери. Отворачивается.
– Грешники, я принес вам хлеб и вино.
Ставит у порога узелок, хочет уйти.
Генрих вскакивает на ноги, бежит за Элисбаром.
– Стой, не уходи, Элисбар! Обвенчай нас. Ну, что молчишь?.. Это же церковь. Обвенчай нас здесь, сейчас.
Элисбар неуверенно улыбается.
– Ты же некрещеный. Тебе надо сначала креститься.
– Хорошо, сначала окрести, потом обвенчай. Сейчас же! И скажи ей: жена должна быть верна мужу своему!..
Элисбар беспомощно смотрит на Марию. Мария помогает:
– Я не могу с тобой венчаться, Генрих.
– Почему?
– Потому что я замужем.
– Зачем ты это говоришь? Зачем ты это говоришь сейчас? Ведь ты же разведена. Ты сама говорила. Ты не жена ему.
– Я не разведена. Я просто ушла. Уехала.
Генрих поворачивается к Элисбару:
– Ну, я же говорю! Она не венчалась с ним. Ну, Элисбар!
– Генрих, ты как маленький. И базилика не храм, не церковь. Была когда-то… Ее надо сначала снова освятить.
И Генрих вдруг успокаивается.
– Ну и хорошо. Если так, то я тоже женат. На Манане. И все это – чушь. А вы оба просто ханжи. Бюрократы.
– А ты – сумасшедший.
– Я не сумасшедший. Я дурак. У меня диплом есть. Мне его выдали на фестивале дураков в Амстердаме. Мария, подержи меня за ноги!
Генрих со стонами делает стойку на руках, Мария держит его за ноги. Генрих видит ее лодыжки, колени, видит, как уходит Элисбар.