– Не отпускай меня, Мария! Не отпускай! Ап!
Генрих делает стойку на одной руке. Мария осторожно отпускает его…
И снова зеркало в спальне, и в нем лицо Генриха. Он сидит, подперев голову, по щеке, по размазанным белилам из обведенного глаза ползет слеза Она пробивает себе русло. Как если бы живой источник пробился на Луне. Звонит телефон. Генрих идет в гостиную, снимает трубку. На экране телевизора надпись «Не забудьте выключить телевизор».
В трубке голос Ии:
– Генрих, ты уже спишь?
– Нет. Но я вижу сны.
– Прости, Генрих. Понимаешь, мне подружка принесла «Вечерку», там эта ужасная статья про тебя. Я решила, что тебе совсем плохо… Генрих, я не поверила ни одному слову! Ты лучше всех, Генрих. Если хочешь, я сейчас приду к тебе.
– Какая статья, чья?
– Ты не читал?.. Ну, там про то, что ты стал халтурщиком, что загребаешь тысячи. Что выступаешь пьяный и устроил дебош. Что тебя поколотили. Ведь это все неправда, Генрих?..
– Ну почему же… А кто написал?
– Генрих, хочешь, я сейчас приду?
– Знаешь, не сейчас. Лучше немного позже.
– Позже? Но ведь уже первый час.
– Да, немного позже… У меня тут не прибрано…
– Хорошо, я попозже.
Генрих оглядывается. Когда он успел так насвинячить?.. Идет в спальню, берет коньяк. Отпивает глоток, достает из-за зеркала конверт, пытается разобраться в почтовом штемпеле.
– Черт его знает! – слышит, как кто-то звонит в дверь. – Ия, это ты? Подожди, я сейчас…
Из-за двери голос Робика.
– Нет, это не Ия, это полиция нравов!
Генрих открывает. Робик вваливается с литровой бутылкой водки и с букетиком фиалок, в зубах у него сигара.
Робик оглядывает Генриха.
– Ты ждешь женщину? Я некстати?
– Нет, ты, пожалуй, как раз кстати. Только сигару выкинь. – Забирает у Робика водку. – Цветочки оставь себе.
Робик продолжает дымить сигарой, идет в комнату, плюхается в кресло, оглядывает стол.
– Поесть у тебя, конечно, нечего?
Пыхтя сигарой встает, идет на кухню.
А Генрих, как может, накрывает на стол: берет из серванта стаканы, открывает водку, наливает. И кричит Робику:
– Ты же хотел, чтоб я не пил и не ел. Чтоб я похудел на полтонны и сделал стойку на указательном пальце.
Робик возвращается из кухни с хлебом, сыром, фруктами.
– Да, Генрих, да. И твердо стоял на двух ногах. Да, да, да. Но ведь ты уже все равно пьян. Кроме того, у тебя есть повод напиться. – Он достает из кармана газету, бросает Генриху. – Ну и последнее. Я хочу, чтоб ты не выпил, а надрался. Чтоб тебе полгода было тошно вспомнить о водке. Чтоб ты испытал отвращение к себе. Чтоб ты понял, что вся чепуха, которую про тебя написали, – чистая правда. Чтоб ты разозлился не на меня и не на Петьку Назарова, а на себя.
– А… Так это Петя…
– Кто же еще. Пе Назаридзе.
Генрих читает газету, грызет яблоко.
– Давно его видел?
Робик дымит сигарой, испытующе смотрит на Генриха.
– Вчера.
– Так это ваше совместное детище?.. – Генрих читает газету. – Вон что…
Робик уклончиво:
– Ну, я бы написал получше.
– Но это же точно твой стиль: «В погоне за длинным рублем наш талантливый артист исколесил полстраны…» И еще: «Тысячные гонорары не добавили ему таланта и трудолюбия…» Ах ты свинья! А это-то!
Хохочет, тычет пальцем в газету.
Робик надевает очки.
– Что там такое? Ну что ты ржешь? – Он читает газету вслух и с подобающим выражением: «Все мы любим нашего Гено, уважаем его способности, вот потому-то и нельзя не упомянуть о последнем скандальном инциденте, происшедшем вчера в Павлодаре на концерте артиста…» Что тут смешного?
– Ты просто сволочь. Ты звонил в Павлодар, все выведал и рассказал Пете, чтоб Петя прочистил мне мозги. Скажешь, нет? И название твое. «Клоуны тоже плачут». Это ж твой любимый сериал!
Генрих берет стакан с водкой, отставив мизинец, ровняет локоть с плечом.
– Ну, как говорят в России, будь! – Выпивает. – Что ты на меня смотришь? Ты понимаешь, что это подло? Нет?.. Что молчишь?
Робик жует.
– Жду, когда ты сбросишь пар.
– Ты принес мне тысячи, которые я огреб? Или мне их потребовать с Пети? Мне надо было набить морду тебе, а не пьяному засранцу в зале.
– Да, конечно, ты был рыцарем и защищал даму! Дама была нетрезва. Но и ты был пьян, а главное – ты упал, когда её хахаль дал тебе в коленку. В таких случаях надо хотя бы не падать. Главное – остаться на ногах.
Генрих вспоминает о колене, рассматривает его. Робик присоединяется к нему, горестно вздыхает:
– Ох, еще немного, и тебе пришлось бы остаток жизни ходить исключительно на руках. Так не больно? А так?
– Больно.
– Ты мне не нравишься, Генрих. Ты почти не злишься. Что с тобой?..
– «Мама, мама, я смертельно болен, у меня пожар сердца».
Наливает себе водку, выпивает.
– Эй, эй, Генрих, послушай, я пришел специально, чтобы ты не пил один. – Пьёт и закусывает. Засовывает в рот подряд сливы, хлеб, сыр, плюет косточки, все это с чмоканьем и сопением.
Генрих морщится, как от боли.
– Ради бога, хотя бы не чавкай!
– Мне уйти?
Генрих встает, берет со стола газету со статьей о себе. На первой странице толпа у Дома Правительства, флаги, флаги, флаги… Масхар мрачно разглядывает своего импресарио.
– Послушай, Робик, мы никому не нужны.
Робик такого не ожидал и обижен.
– Как это – МЫ, почему это МЫ?
– Хорошо, Я, Я! Я никому не нужен. Но ведь если я не нужен, то и ты не нужен.
– Ну, допустим… А с чего ты это взял?
– Ты что, не видишь? Они же все сошли с ума. Наливай. – Робик наливает водку. – Они решили, что если они всё поменяют местами, то мир действительно изменится. Больно умные. И еще они думают, что стрелять из настоящих автоматов настоящими пулями, стрелять в живого человека – можно! А ведь Бог – не велит. Своего Бога совсем забыли. – Генрих горестно морщит белое чумазое лицо, он очень пьян и хочет еще выпить. – За дураков!
Пьет. И продолжает.
– Боже мой, Робик, как я люблю дураков!.. Вокруг моего квартала по ночам бегают дураки с фонариками. Это совы.
– Кто-кто?
– Совы. Не спят по ночам, они так устроены. И бегают. Чтоб под утро наконец-то уснуть. Они абсолютно никого не хотят убивать. А есть еще жаворонки. Они начинают в пять утра, когда совы засыпают. Я их обожаю. Они бы меня поняли.
– Почему?
– Потому что я тоже дурак. Если б они пришли на мой концерт, они бы плакали от счастья. Но они бегают. И все они старики. А эти, новые, умные… Они… чудовища. Они думают, что можно приставить автомат к моей пояснице. Что это – смешно. Знаешь, я никогда не имел такого успеха, как в этот раз в Павлодаре. Когда у меня потекла кровь из носа, зал завопил от восторга. А если б меня убили – это был бы триумф. Наливай.
Робик наливает. И спрашивает:
– Что же мне делать, Генрих?
– Вылетать в трубу, мой милый!.. – Берёт стакан. – Нет. – Ставит стакан. – Тебе надо открыть школу гладиаторов.
– Хорошая мысль. А тебе? Тебе что?
– Стать гладиатором. – Берет стакан. – Нет. – Снова ставит стакан. – Нет. Нет. Мне нужна Мария. Только Мария.
Робика словно осенило:
– А-а-а-а-а!.. Так это всё из-за той русской девчушки? Ну, ты даешь! Из-за Марии… В твои-то годы… Вообще-то она хороша. Она мне понравилась. А я ей нет. Еще бы! Я твой эксплуататор. А на самом деле я – твое второе «я». Альтер эго. Тебе без меня нельзя. Конечно, я тоже должен как-то жить. Потому я и забочусь о тебе. Скажи, а почему ты не заботишься обо мне?
– Ты заботишься за двоих. Я вообще не умею заботиться.
– Вот-вот-вот… Не умеешь.
– Может, потому она и ушла?!
Эта мысль впервые приходит Генриху в голову.
– Я не умею заботиться!.. – Начинает хромая ходить по комнате, его пошатывает, он опрокидывает цветы. – Я умею только любить. А ведь она – одинокая женщина в чужом городе. У нее однажды болел зуб. Я ее очень жалел. У меня даже у самого заболел зуб. Но где же я возьму зубного врача? Да я и не подумал!
– Ну и как?
– Что – как?
– Ей вырвали зуб? Знаешь, у меня есть один доктор…
– Не знаю. Я вообще ничего о ней не знаю.
– А тебе вырвали?
– Нет, сам прошел.
– Где она жила?
– У тетки. Она называла ее мамида. Скажет: «Я живу у мамиды»… И махнет вот так рукой.
– За Домом Правительства, что ли?
– Похоже. Я ни разу не провожал ее до дому.
– Ну ты и фрукт. И она… любит тебя?
– Да. Очень!
– Она тебе говорила? Или ты сам догадался?
Генрих смотрит невесть куда и улыбается как идиот:
– Сам.
Робик наливает водку по стаканам.
– Ну, если она тебя любит, она вернется. Выпьем за это. Однажды раздастся звонок в дверь, и она войдет как ни в чем не бывало.
Пьют.
Раздается звонок в дверь.
Робик напуган. Он пуглив и не любит совпадений.
– Это она!
Надежда вмиг сменяется у Генриха апатией.
– Нет. У нее же есть ключ.
Проходит несколько секунд. И становится слышно, как в скважине поворачивается ключ. Генрих и Робик встают.
Входит Ия.
Она очень мила и красива. Робик сражен.
– Ия… – Генрих замечает, что стоит перед ней в трусах. – Извини.
Он берет брюки с пола, начинает их тут же надевать, соображает, что лучше бы это делать в спальне, упрыгивает туда на здоровой ноге.
– Это вы меня простите. Я открыла своим ключом, потому что испугалась. Генрих сказал, что будет дома, а на звонок никто не ответил.
– Что вы, что вы, сударыня! – Робик впадает в бестолковую суету гостеприимства. – Вы видите – мы счастливы. Прошу вас, будьте как дома. Здесь не слишком-то прибрано, но мы это сейчас…
Сгребает со стола сливовые косточки и огрызки, роняет пепельницу, лезет за нею под стол.
Генрих кричит Робику из глубины спальни:
– Водку не опрокинь! – Возвращается из кухни с бутылкой, подаренной Ией.
– У меня осталось немного коньяка. Ия, выпей с нами. Садись.