– Мне тоже пора, Генрих. Знаешь, я сегодня прожил прекрасную ночь. Наверное, таких ночей уже не будет. Мне было хорошо. С тобой, с этой девочкой. И водка отличная. В сущности, ты – моя семья.
Генрих сейчас совсем не в форме, засыпает на ходу, зевает. Но пытается отвечать.
– Ох, Робик… А как же Нора? А Тина и Солик? А такса Полли?..
– Жена и дети – это почти я сам, это не интересно. И главное, они обходятся без меня! Не то что ты! Полли – хорошая псина, но она вечно ждет щенков. Ей тоже не до меня.
Генрих и Робик уходят с балкона. Экран телевизора, гудевший всю ночь, ожил, на нем возникла сетка.
Генрих еле стоит.
– Выпей на дорогу.
– И ты, Генрих, перед сном.
Генрих покачивается, тупо смотрит на Робика. Робик разливает последнюю водку и замечает конверт.
– От нее? Без обратного адреса. Почему не вскроешь?
– Это последний патрон.
– Там же может быть адрес. – Генрих молчит. – Тогда я вскрою сам.
Генрих с ревом «Отдай!» валится на Робика, хватает его за горло, они падают на диван. Робик отбивается, встает.
– Псих! Мишугене! Масхар хренов…
А Генрих-то уже спит. Робик укрывает его пледом, с отвращением нюхает сигарные окурки, собирает в кулек, свернутый из газеты, достает из кармана «мерзавчик» водки, пишет на салфетке записку, достает из бумажника несколько денежных купюр, задумывается, добавляет еще одну. Деньги кладет под записку, сверху ставит мерзавчик, уходит. За ним брякает дверь. Ветер с открытого балкона гуляет по комнате, шевелит газеты, колышет ёлочку. В телевизоре возникает заставка: Москва, Кремлевская стена. Раздается мелодия песни «Утро красит нежным светом…»
Генрих Масхарашвили видит сон.
Он в Амстердаме, на Всемирном фестивале дураков, он в костюме Наполеона. Король дураков Джанго Эдвардс – абсолютно голый гигант с бантиком на причинном месте – вручает Масхару золотой лавровый венок. Генрих произносит речь. По ходу речи он играет Наполеона, Муссолини, Гитлера, Сталина, Мао и Ленина. То он фюрер с челкой и усиками, то Муссолини, то Сталин с трубкой, то Мао, то Ленин с кепкой… Он стоит на возвышении и порой как бы застывает, становясь очередной статуей. Время от времени его истуканы валятся с постамента, и тогда клоуны подхватывают его и ставят снова. И Генрих оживает в новой маске. Внезапно в ряду его персонажей возникает Пушкин с Тверского бульвара. Генрих становится в позу поэта, аккуратно опускает неведомо откуда взявшийся цилиндр на правую ягодицу и задумывается.
Он меланхолично смотрит в амстердамский, по-карнавальному бурлящий зал. Но это уже другой зал, серый, из серого телевизора, аплодирующий. У прохода сидит молодая женщина в строгом костюме. Генрих узнает в ней Марию. Она встает и все быстрее идет к выходу. Генрих спрыгивает со сцены, бежит за Марией. За ним по серому залу несется его пестрая свита – это клоуны из Амстердама, среди них Джанго, Слава Полунин, Джастин Кейс, Нола Рей, Папа, Леня Лейкин, Кефт, Анварушка… Вот они высыпают на серую улицу, где их не замечают. И понятно – ведь все они попали в кинохронику, идет обстрел города, рушатся дома. Но и трамваи ходят, и мороженщица предлагает свой товар детям, и кафе работают. Вдали улицы мелькает Мария. Ее останавливает веселый Артур с автоматом, проверка документов. Зачистка. Артур рассматривает паспорт Марии, лукаво поднимает бровь, улыбается. В это время рядом беззвучно взлетает на воздух соседний дом, рушится огромная стена. Артур оглядывается, лицо его, как в немых лентах начала века, искажается ужасом и гневом, он стреляет из автомата по бегущей толпе, Мария убегает. И Генрих бежит за ней. Вот она сворачивает за угол, Генрих за нею. И внезапно из кинохроники вваливается в яркий праздничный Париж. По ветру полощутся фантастические знамена, с одним из них – Валико. Улица перегорожена баррикадой, Валико со знаменем стоит на баррикаде, помогает Марии подняться. Она – Свобода на баррикадах. Но баррикаду заволакивает дым, и Мария тонет в нем, Генрих больше не видит ее. И тогда он, снова Наполеон, штурмует баррикаду во главе армии клоунов. Раздается взрыв, треуголка Наполеона летит прочь. Дым рассеивается. Генрих, оглушенный, опаленный, сидит на лавочке у деревянных ворот в провинциальном русском городе. Распахивается пасмурное небо, необъятная даль, на фоне неба – Троицкий собор. Мимо по дороге идет женщина с коромыслом. Генрих шепчет: «Хозяйка, дай напиться». И слышит голос Марии: «Сейчас, барин, сейчас…»
На подушке небритое лицо Генриха с пересохшими, шевелящимися губами. С огромным трудом он открывает глаза, со стоном приподымает голову, смотрит сквозь пальцы. В окно бьет солнце. В телевизоре – глава оппозиции, чистый фюрер, только усы другого фасона. Звонит телефон. Генрих тащится мимо звенящего телефона на кухню, распахивает холодильник, трясущимися руками достает бутылку «Боржоми», открывает прямо о столешницу, пьет из горлышка, до дна. Снова стонет и идет в ванную. По дороге бросает взгляд на будущего фюрера. В мозгу Генриха возникает гул тяжелого транспортного самолета, в полумраке у иллюминаторов сидят солдаты в десантной форме. Видение тут же исчезает. Генрих входит в ванную, открывает кран. Кран гудит, сипит, остается сухим. Генрих опять идет на кухню, умывается «Боржоми». Возвращается в гостиную, садится в кресло, откидывается, стонет:
– Мама…
Звонит телефон. Генрих берет трубку и молчит.
Голос в трубке:
– Алло! Генрих! Алло! Генрих, сыночек, это я, твоя мама. Генрих!.. Ох уж эти наши телефоны! Алло!..
Генрих осторожно вешает трубку.
Берет со стола сигареты, закуривает. Курить противно. Гасит сигарету. Снова звонит телефон. Генрих с неподвижным лицом, как во время тренинга у зеркала, скашивает глаза и рядом с телефоном видит «мерзавчик». Берет бутылочку и читает записку: «Выпей и исцелись. Твой Робик».
Генрих зубами срывает закупорку, наливает водку в стакан и содрогается от отвращения. Готовится выпить, приветствует стаканом диктатора в ящике. И снова на мгновение возникает гул тяжелого самолета. Генрих пьет водку. Рычит.
И потихоньку приходит в себя. Снова звонит телефон.
Генрих хрипит:
– Да, я слушаю.
Слышит голос брата:
– Генрих, это я, Лео. Привет.
– Привет.
– Почему не берешь трубку? Мама не может дозвониться.
– Звонок не проходил… Да и что я ей скажу?
– Она ничего не знает. Зря боишься. Она звонит, чтоб позвать тебя на свадьбу. У дяди Гиви женится сын. Ты пойдешь?
– Я не в форме. Да и худею.
– Ну, от одной свадьбы не растолстел бы. Здорово тебя отделали?
– Никто меня не отделал, Лео. Просто я въехал в харю одному хаму. Он свалился и пнул меня в колено. Хожу с трудом. Сам-то не идешь? Почему?
– Жена опять на гастролях. Может, у тебя и ничего, а у меня – херово. А ты бы все же сходил. Понимаешь, если ты не пойдешь, матери начнут высказывать соболезнования, жалеть тебя. А она ничего не знает… При тебе не начнут. Рассмеши уж их как-нибудь.
– Я подумаю. Во сколько?
– В четыре. Только учти, транспорт не ходит.
– Вижу. Я перед телевизором сижу.
Действительно, на экране телевизора толпа на проспекте, движение перекрыто.
– Ну пока, Гено. Да, я тут твою знакомую встретил. Марию…
У Генриха перехватывает дыхание, у него словно приступ астмы. Закрывает трубку ладонью.
– Алё, Генрих, тебя опять не слышно!..
– Ты говорил с нею?
– Да нет, просто поздоровался. Она спросила – как ты. Но слушать не стала, сразу ушла. А что?
– Ничего… Ну, пока, Лео. Пока…
Слышны короткие гудки.
Генрих забывает повесить трубку. Тупо смотрит в телевизор. Потом срывается, хватает конверт, вскрывает.
– О, Господи!.. – начинает читать: «Здравствуй, Генрих…» – просматривает письмо с обеих сторон. – Адреса нет!..
Генрих начинает читать с начала, но почти сразу отрывается от письма, смотрит в телевизор, где крупным планом возникает лицо Марии. Генрих опускает глаза к письму и снова осторожно поднимает их, смотрит в ящик. Сейчас показывают общий план, толпу на площади, Мария в красном платье стоит в толпе на проспекте, напротив Дома Правительства. Или не она?.. Генрих комкает письмо, швыряет на стол. Срывает с себя штаны и рубаху, открывает дорожную сумку, вываливает на пол содержимое, одевается во что-то относительно чистое и очень мятое, сует бритву в карман куртки, туда же сгребает мелочь, выходит. По комнате, разгромленной, с включенным телевизором, с болтающейся и пищащей телефонной трубкой, по комнате, пронизанной солнцем, гуляет сквозняк. Письмо Марии на столе шевелится, как живое.
Генрих с мрачной физиономией идет по улице.
ГОЛОС МАРИИ: «Здравствуй, Генрих. Ты, как мне кажется, не станешь читать мое письмо, во всяком случае, не станешь читать его сразу. Но вот же – читаешь.
Моя мамида узнала о тебе. Это ничего, она добрая. Мамида привела свою подругу, которая гадает, как она говорит, по руке и по звездам. Гадалка не стала смотреть мне руку, только спросила, когда ты родился, а я сказала, что не знаю. Не знаю о тебе почти ничего. И знаю всё.
Расставаться с тобой так больно! Но я не нужна здесь, даже тебе.
Гадалка больше не говорила про нас. Она испугалась чего-то. Сказала, что идет год Змеи, а это особенный год. 1905 – революция, 1917– революция, 1929 – голод, 1941 – война, 1953 – Сталин умер, и мою бабушку выпустили из тюрьмы… а дед-то от неё отрёкся… Все это годы Змеи. Вот. Сам понимаешь.
Знаешь, что я подумала? Год Змеи оттого особенный, что и у вас, и у нас особо почитают святого Георгия. А ведь он был змееборец! И Змея не может этого простить.
Оставайся таким, каким я увидела тебя в Соликамске, тогда все в зале умирали со смеху, а ты был так печален, что я запомнила тебя на всю жизнь. Мне кажется, у нас с тобой было счастье.
Потея и отдуваясь, он идет по городу, видит фонтанчик во дворе, умывается, пьет, вытирается носовым платком, выходит на маленькую площадь возле театра марионеток, садится с краю на скамью небольшого амфитеатра в тени ореха, вытягивает ноги. Перед ним зеленая дверь с бронзовой ручкой, а внизу этой двери еще одна, маленькая дверца. Прошлой осенью они здесь были с Марией. И сейчас он слышит ее голос: «Генрих, зачем это? Зачем дверца в двери? У нас такие для кошек делают». И он ей ответил: «А эта – для кукол. Чтобы могли сходить погулять и вернуться». Она попросилась в театр. А ведь никогда у него ничего не просила. И Мария с Генрихом сидели в театре марионеток. Шел спектакль «Песня о Волге». На крохотной сцене всё быстрей и быстрей вращалось зеленое эмалированное ведро с прорезями окошек – это поезд, в нем едут куклы, герои спектакля, быстро-быстро едут по бесконечной стране…