иво, все были довольны, и народ тоже. Вот только при тебе гниль росла: ответственные посты по наследству или вообще за деньги — ни в какие ворота. И на местах черт знает что творили, как вотчинные бояре, приписки, воровство, а ты — лишь бы никого не обидеть. Рычаги отпустил, на автопилоте. И ведь какую страну я построил, еще на столько лет хватило без управления лететь!
Ну, вот она перестройка. Почитаем. «План Даллеса», козни империалистов, нет, не в них дело, хотя тоже сыграли свою роль. И не какая-то подпольная организация — все эти самиздаты, Солженицыны и прочие лишь бухтели по углам, не имея никакого политического влияния и реальной власти. Самое страшное, что страну и дело социализма сдали свои, которые обязаны были защищать, — верхушка партии. Не «уклон оппозиции» — просто не захотели быть дальше «слугами народа», пожелали в наследственные хозяева, чтобы в швейцарском банке счет и отдых в Ницце! И раньше-то, не имея веры, как там у Ильича, «одни лишь лозунги, без теории и практики», одно лишь желание собственного блага. Оттого с легкостью переметнулись в капиталисты: «Заводовладелец, будь толстым и гордым, бей пролетария в хамскую морду!» Не было никакой интервенции, возвращения «бывших», реставрации того капитализма, — самым гнусным было то, что акулами-эксплуататорами постсоветского контрреволюционного времени стали бывшие партийные и комсомольские руководители!
И ведь тип этот человеческий уже отлично знаком. Помню, еще в двадцатых появились в райкомах и обкомах аккуратные мальчики с портфелями, исполнительные, угодливые, все бумажки в образцовом порядке, значок с Лениным у сердца, правильные речи на собраниях. И обязательное стремление наверх, к большой должности, часто даже не своей, а при каком-то ответственном товарище — секретари, порученцы. По-каторжному говоря, шестерки, подпевалы при ком-то сильном. И ведь сам относился к этому благодушно, признавая, в общем, полезным элементом, обязательным, как тень за плечом. Но если тень не будет знать своего места, сама ничего не имея за душой?
И те времена названы «застоем» именно такими вот тенями. Начиналась карьера детей ответственных товарищей? Мы проходили жизненную школу, мы не рождались вождями, мы начинали в заводских цехах, в армейском строю. Эти же приходили на все готовое, не работая, а прислуживая, как когда-то дети дворян при дворе. По сути, складывалась новая знать! И во что будут верить такие? К чему стремиться? Страшнее всего — куда вести Державу, как бы она ни была сильна?
Ну а народ? Безмолвствовал. Потому что приучен. Партия — авангард. Что-то неладное творилось с идеей. Рисунки, плакаты, карикатуры тех времен, перестройка, сильно похожая на затянувшийся февраль семнадцатого. На одном плакате какие-то люди, наклоняясь, будто от сильного ветра, пытаются удержать флаг, который висит не шевелясь, на другом — Красная площадь, демонстрация, на Мавзолее тогдашний Первый и его свита, плакат под ними, золотом на красном: «Собственность КПСС неприкосновенна!» Зачем народу защищать партию, которая давно уже не защищает народ? Как когда-то эсеровские и меньшевистские Советы и Комитеты после февраля, поначалу чертовски популярные, но стремительно теряющие авторитет вместе с числом желающих за них воевать. Да ведь и пресловутое Учредительное собрание можно отнести туда же!
И доигрались! Как в феврале семнадцатого. Тогда буржуи скинули царя, дескать, будет буржуазная республика с конституцией и парламентом. Народ безмолвствует — хрен вам! Там, в будущем, сначала Первый и верхушка захотели для себя, за ними Партия для себя, но и народ решил, для себя все можно, «берите свободы сколько захотите», не для кого-то, для себя! И все здание распалось по кирпичикам. Бывшая Держава скатилась на уровень какого-нибудь Мадагаскара. Отделяются окраины, причем в некоторых подобных государствах к власти пришли откровенные враги! Разруха как в Гражданскую, заводы стоят, поля пустеют, армия расформируется, инженеры торгуют куриными окорочками, а уголовная мразь становится властью. Такой свободы вы хотели, шахтеры, что касками стучали по мосту: «Дайте нам, плевать откуда, плевать на всех прочих». Берите, ешьте — и подавитесь!»
Снова захотелось взвыть. «Почему я не жалел себя, тридцать лет строил, а эти пришли и разрушили. Плевать, что вы там про меня насочиняли. Да, я ломал страну и весь мир через колено, не щадя никого и себя в том числе. Перестраивал по своему идеалу, который все же был — не сытость и комфорт для себя лично (каким богатством я себя окружил, что оставил потомкам?). И все разрушили те, кто решил все проесть и потребить. Причем воспользовались и империалисты, успевшие прибрать к рукам многое из наших богатств, созданных народом, принадлежащих ему!
А вот не дождетесь, кто бы вы ни были! Еще посмотрим — кто кого! Ведь не Апокалипсис же, не конец света, всего лишь контрреволюция! А как с контрреволюцией надлежит поступать, мы хорошо знаем. Как распелись, мерзавцы: «Социализм — это тупиковая ветвь, капитализм есть вершина, русские вообще — отсталый народ»! Там, у себя на диктатуру жалуетесь! Годами безнаказанно выливая помои на страну и народ.
Русские — отсталые и тупые? С этим народом я сумел вывести в Державы разоренную страну, где постоянно был голод! «Хруст французской булки», а крапиву и лебеду на обед не хотите, как в деревнях часто было при царе? Страну, обескровленную двумя войнами и революцией, когда со всех сторон капиталисты готовы были двинуть свои армии, а внутри лишь ждали часа многочисленные скрытые враги, потерявшие все. Тогда, после победного сорок пятого, я слегка расслабился, двигаясь по колее? Теперь — не дождетесь!
И что нужно первым делом? Правильно, кадры, которые все решают».
Звонок Поскребышеву:
— Берия здесь? Приглашай!
«Но вот что важно сейчас, информации от потомков ты получить никак не мог, как заверил меня Головин, информацией по событиям после сорок пятого года никто, кроме меня, пока не владеет. А я вот, первым делом, про тебя — как ты в будущем? И лишь после дал отмашку — Кочеткову не препятствовать, ведь наверняка же доложит тебе по полной, как положено, непосредственному начальнику — но это и к лучшему, время тратить не надо, в курс вводить, ты уже…
И ты мне не по приказу нужен. А по искреннему усердию — в одной лодке плывем».
— Ну, здравствуй, «английский шпион». Как же это ты так Никитке-то на зуб попался? Хватку потеряешь через десять лет?
— Товарищ Сталин, так кто ж знал? Теперь вот…
— Все прочел?
— Что успел, товарищ Сталин.
— Антонова?
— Вот его — да. Прямо «Краткий курс» до двухтысячного. Что ценно — по нашему периоду можем сравнить.
— Это хорошо, что прочел. Значит, понимаешь, что нам грозит. Я, кстати, и твою «перестройку» имею в виду, несостоявшуюся, в пятьдесят третьем. Ведь ты бы дров наломал не меньше Никитки. «Национальные кадры», руководящую роль партии отменить… Как там написано, «единственная польза от Никитки, что он тебе развернуться не дал. А то рванул бы Союз еще тогда».
Берия молчал, склонив голову. И ждал. Сталин продолжил:
— Не быть тебе Первым, Лаврентий. Съедят. Не переживешь ты меня, но вот вторым ты незаменимый. Слова свои беру назад, насчет незаменимых. Но нет у тебя такого, «за Родину, за Сталина», и ничего с этим не сделать. А у меня есть, и потому меня сместить и арестовать нельзя, только убить можно. Но — не тебе, цинично рассуждая: объявят тебя «шпионом» на следующий же день. А вот Хрущев может. Но ведь мы знаем, кто нас обоих убил в той истории. Ну а кто предупрежден, тот вооружен.
— Хрущева — исполнить?
«Интересно, — подумал Сталин, — если я сейчас разрешу, что мы завтра в приговоре прочтем? Английский шпион — неудобно, сейчас Британия вроде союзник. Троцкист-ревизионист? А что, Никита, если поко паться, троцкист замаскированный и есть! Или просто некролог будет. Даже любопытно, что Лаврентий придумает».
— Не спеши. Не он же один был. Кто-то за ним стоял, на кого-то он опирался. Так что пока мы его трогать не будем. Переведем, конечно, в тыл, чтобы на фронте дров не наломал. Ты подумай, случай какой, мы про заговор знаем, а сами заговорщики пока не… И — следить! Создать особый отдел, о подлинной задаче которого знать будем лишь я и ты. Для прочих — еще одна служба охраны руководящих лиц. А когда рыбка клюнет, подсечем и вытянем, всех! Короче, составь штаты, подбери кандидатуры, и через двое суток доклад предварительный мне на стол.
Еще у нас одно дело осталось незавершенное, Лаврентий. Как продвигается операция «Гриф»?
— Люди на месте, все готово для акции. Осталось только подтвердить ее начало, товарищ Сталин.
— Ну что же, подтверждайте.
Двадцатого декабря в американских газетах напечатали некролог.
«Сегодня в автомобильной катастрофе погиб сенатор от Демократической партии Гарри Трумэн. В восемь сорок пять на Двадцать первой улице в автомобиль, на котором ехал сенатор, врезался бензовоз, за рулем которого сидел пятидесятишестилетний Патрик Страффилд. Как предполагают в полицейском департаменте, у водителя бензовоза случился сердечный приступ и неуправляемый бензовоз врезался в автомобиль сенатора Трумэна. При столкновении автомобили загорелись, произошел грандиозный пожар. Жар был такой силы, что оплавились некоторые металлические части автомобилей, все находившиеся в них люди погибли».
Глава двадцать перваяЙоканьга, декабрь 1942 года
Пока мои спецы во главе с Сан Санычем что-то пытались предпринять в Москве по поводу усиления боеспособности Красной армии и по обеспечению нас всем необходимым для выхода нашей лодки на боевые задания, мы еще раз вышли на коммуникации противника совместно с подлодками Северного флота. Это случилось через неделю после отбытия наших товарищей в Москву. На этот раз, когда мы были на коммуникациях противника, нас попросили навести на какой-либо конвой или просто на корабли противника отряд надводных кораблей, в составе лидера «Баку» и эсминца «Разумный», на котором только что закончился ремонт, и надо было проверить его в боевой обстановке. А вот достойных целей для эсминцев не было, и нам ничего не оставалось делать, как навести их на подвернувшиеся два противолодочных корабля, переделанные из китобойцев. Но эсминцы, имея пятикратный перевес в артиллерии, чуть не упустили противни ка, который немного не успел скрыться среди островков прибрежных вод. Все же один из кораблей успел выкинуться на берег, а другой затонул, не дойдя с полумили до него. В этой стычке нашим кораблям пришлось не сладко, «Баку» поймал стопятимиллиметровый снаряд в полубак, как раз перед носовым орудием, другой прошил трубу насквозь, еще несколько разорвалось рядом с бортом, который посекло осколками. Из экипажа один погиб и четверо были ранены. На «Разум ном» от нескольких разорвавшихся поблизости с кораблем снарядов тоже посекло борта и был тяжело ранен осколком один матрос. В этом бою вылезли все недостатки боевой подготовки как наводчиков, так и самих КПД, расход снарядов был большим. Из-за боязни, что корабли получат повреждения, стрельба велась с большого расстояния и на высокой скорости. А что было бы, встреться они с равнозначным противником? После боя корабли пос