– Это произошло… произошло…
Ему было тридцать семь лет.
Все последующие дни единственным оставшимся у него чувством была печаль. Ни сожалений, ни раскаяния. Вступи он на эту дорожку, как он полагал, в нормальном возрасте, когда он был молод, легко возбудим и страстен, он мог бы испытывать и сожаления, и угрызения совести. Но и счастье его тогда было бы более полным. Однако теперь что-то безвозвратно ушло; Морган жил жизнью скорее духовной, а не телесной, жизнью холодной, несколько однобокой, исключительно внутренней (почему люди думают, что их связывает только плоть?).
В любом случае его голод не был утолен. Даже в те моменты, когда тело Моргана испытывало удовлетворение, душа его жаждала любви. Эти несколько минут у кромки моря дали ему нечто и сейчас же забрали назад. И не было никакой возможности совершить обратное движение, ведь он даже не знал имени этого молодого человека. Не оставила его и печаль; лишь трансформировалась в общее мрачное настроение, в чувство несостоятельности, принявшее весьма прихотливое выражение во время званого обеда, когда его вырвало. Слава богу, здесь легко было поставить диагноз: у него признали желтуху и отправили подлечиться в офицерское отделение Главного госпиталя. И хотя болезнь с течением времени отступила, недомогание духа осталось неизлеченным.
К тому времени он жил в Египте уже полтора года, но все еще не научился любить эту страну. Бывали вечера, когда, вернувшись один в свою комнату, он чувствовал смертельную усталость. «Неужели теперь всегда будет так?» День за днем тянулась привычная череда событий, похожих одно на другое. Отупляющая власть привычек, начисто лишенных чувства. Время от времени на него нападал страх – а вдруг единственными значимыми вещами, которые он вывезет отсюда, будут умение плавать и пользоваться телефоном?
Но теперь у него хотя бы было приличное жилище. Через приятеля его свели с некоей Ирэн, гречанкой, говорившей по-итальянски, владелицей двух пансионатов в Рамлехе на востоке города, где проживали большинство иностранцев. Его работа почти ежедневно заставляла его приезжать сюда, поскольку большинство крупных зданий в этом районе снимал Красный Крест под госпитали. Теперь Морган путешествовал в обратном направлении – назад, на площадь Святого Марка, где он писал и передавал начальству свои отчеты.
Ездить на трамвае было скучным занятием – потерянное время, которое не вернуть. Но во время одной из поездок, когда холодным зимним вечером Морган направлялся домой, он вдруг отвлекся от своих тусклых мыслей, осознав, что над ним склонился некий молодой человек в форме кондуктора. Морган полез было в карман за билетом, но молодой человек остановил его жестом руки.
– Простите, пожалуйста, – сказал он. – Вы не могли бы подняться?
– Прошу прощения?
– Мое пальто – под вашим сиденьем. Мне очень жаль, что я вас потревожил.
Морган быстро встал, с тем чтобы молодой человек смог извлечь свое пальто. Когда он надел его, Морган заметил:
– Да, сегодня прохладно.
И они улыбнулись друг другу.
Трамвай почти доехал до Саба Паша, где заканчивался маршрут, но в оставшиеся несколько минут Морган кое-что осознал. Он оставался в трамвае один и, оказывается, погрузившись в свои невеселые мысли, не узнал своего недавнего знакомого. Но теперь он вспомнил, что они уже виделись. Первый раз это было полгода назад, когда с платформы он увидел промелькнувшую мимо красивую голову в красной феске и сверкнувшие белоснежные зубы. «Красив», – подумал он тогда. Утро было солнечным, и Морган осознал, насколько его свежесть оживилась этим мимолетным образом красоты.
С тех пор ему иногда удавалось наблюдать за молодым человеком, и его поражало изящество, с которым тот исполнял свои обязанности: он аккуратно ступал по полу вагона, стараясь не задевать ноги пассажиров, в отличие от прочих кондукторов, смело шагавших прямо по ним. С таким же изяществом он прощался на конечной остановке со своим приятелем-солдатом. Обрамленный дверью вагона, эпизод прощания нес в себе явный чувственный компонент – кондуктор последовательно дотронулся до каждой пуговицы солдатского кителя, словно играл на каком-то музыкальном инструменте.
Так бывает: некое особенное лицо вдруг выплывает из толпы. То, что Морган чувствовал, не могло быть облечено в слова; единственным спасением оставались общие места.
В тот раз он был с Робином Фернессом.
– У этого парня африканская кровь, – сказал он ему. – Явно негритянская.
Робин медленно кивнул головой, глядя искоса, и ответил задумчиво:
– Да.
Воспоминания, несколько постыдные, вновь стали волновать Моргана, одновременно он любовался кондуктором: молодой человек, должно быть, не старше двадцати, с красиво сформированной круглой головой, полными губами и темными глазами, в которых сквозит живое чувство. Есть особенная привлекательность в блаженной минуте, когда тобой овладевает любопытство, и Морган понял, что такая минута настала. Но он не смог придумать ни одной подходящей реплики, а потому они просто кивнули друг другу, и молодой человек присоединился к двум другим кондукторам, ехавшим на подножке трамвая. Пару раз они еще взглянули в сторону друг друга, но потом резко отвели взгляды.
На следующее утро Морган ждал своего нового знакомого на конечной остановке, держа под мышкой номер «Панча». У него созрел, хоть и не до конца, план показать молодому человеку картинки в журнале, что могло бы стать поводом к разговору. Но молодого кондуктора не было видно, и только спустя несколько дней среди толчеи и давки он прошел мимо Моргана. Египтянин приветствовал Моргана полукивком, на первый взгляд ироническим; англичанин же махнул в ответ рукой.
Теперь его интерес пробудился в полной мере. Морган часами болтался на конечной остановке, ожидая своего шанса. Но ему все не везло, и лишь совершенно случайно как-то вечером он оказался в нужном ему трамвае. Они сразу узнали друг друга. Когда Морган попытался заплатить за проезд, кондуктор запротестовал:
– Нет-нет! Этого не можно случиться.
– Но почему?
– Вы никогда не платить. Если вы не хотеть этот пиастр в вашей руке, тогда бросить его на дорогу или дать бедному человеку. Я его не брать.
– Почему вы так добры ко мне?
– Мне понравиться ваша манера. Вы сказать мне спасибо, я говорить спасибо вам.
Морган не мог вспомнить, когда это он благодарил кондуктора, но ничего на сей счет не сказал. Только спросил:
– Как вас зовут?
– Я Мохаммед эль-Адл, – ответил молодой человек.
Он произнес свое имя с подчеркнутым достоинством – так, словно боялся, что ему не поверят. Морган ждал, что юноша, в свою очередь, спросит, как его зовут, но вопрос так и не прозвучал.
– Вы говорите по-английски? – наконец сказал он.
– Совсем мало. Практика делать лучше.
– Вы гораздо успешнее, чем я. Я совсем не знаю арабского. А хотел бы на нем говорить.
– Почему?
Морган не знал, что сказать, а потому ответил наудачу:
– Чтобы читать «Elf Lela wah Lela», «Тысячу и одну ночь».
– О, они были написать известный философ. Правильно?
Мохаммед ошибался, но это был их первый разговор, и Моргану не хотелось поправлять его. Их встреча впилась в душу Моргана как заноза, вызвав острую непрекращающуюся боль. Из всей безымянной толпы, ежедневно снующей вокруг, он выбрал одного и единственного египтянина.
Теперь он иной раз по часу стоял среди шума и грохота конечной остановки в Рамлехе, ожидая, пока нужный ему трамвай войдет в поворотный круг. Смесь восторга и паники овладевала им, когда он видел, как Мохаммед эль-Адл, склонившись над своей рабочей записной книжкой, спешил в офис, где первым делом показывал маленькую бело-голубую овальную бляху, что висела у него на груди.
Когда же Моргану удалось столкнуться со своим новым другом вновь, тот спросил:
– Вы ищете меня?
– Да.
– Я сказать вам точно!
И он выдал всю необходимую пассажиру информацию – о маршрутах трамваев, о времени их прибытия.
– Но если вы ехать со мной, – добавил Мохаммад эль-Адл, – вы никогда не платить.
Вопрос платы за проезд никуда не ушел. Вскоре, путешествуя в трамвае Мохаммеда, Морган предложил ему сигарету.
– Я редко курю, – сказал юноша, мягким движением принимая ее. – Мое министерство финансов не позволяет.
Он проговорил это с юмором, но его слова встревожили Моргана. Похоже, они скрывали нечто иное. Ему нужны деньги? Он блюдет прежде всего свой интерес?
– Сегодня, – сказал Морган, – я плачу за билет. И не нужно сдачи.
Но Мохаммед сжал кулак, монеты покатились по полу, и Моргану пришлось едва не на коленях собирать их. Теперь юноша согласился их взять, монеты скользнули в его карман, и он поехал дальше, надувшись.
– Ну вот так-то лучше, – сказал Морган. – Теперь вы сможете купить себе английскую книгу.
– Сумма слишком маленький для книга, – ответил молодой человек.
Этот ответ еще больше запутал дело. Совершенно очевидно, между ними – в финансовом отношении – пролегла пропасть, и Морган был на той ее стороне, где жилось лучше и комфортнее. В следующий раз, когда он поехал на трамвае и Мохаммед отказался принять плату за проезд, он поблагодарил того за доброту кивком головы.
Однажды утром, когда Морган направлялся в офис Красного Креста, молодой кондуктор спросил:
– Я хочу задать вопрос о магометанах. Ответить, пожалуйста, правда, сэр.
– Я попытаюсь, – сказал Морган.
Но трамвай уже прибыл на конечную остановку, и остаток разговора был перенесен на вечер.
Вечером же Мохаммед сказал:
– Я хочу спросить так. Почему английские люди ненавидеть магометан?
И Морган увидел перед собой другое лицо – лицо Масуда.
– Но это не так, – ответил он.
– Они ненавидеть, – покачал головой Мохаммед. – Потому что я слышать, как один солдат говорить другому: «Это мечеть для трахнутых (прошу простить, сэр) магометан».