Сам же гибрид по имени Морган страшно скучал по Мохаммеду. Вся его вновь обретенная активность была лишь средством убежать от одиночества. Прошедшие несколько месяцев чудесного единения казались безвозвратно ушедшими в прошлое. Зачем же он приложил столько усилий для того, чтобы они ушли?
Свои страдания он держал в тайне. Разлука с Мохаммедом представлялась чем-то вроде перманентного состояния, состояния хронической болезни. Каждые несколько дней от Мохаммеда приходило письмо, но его послания были вежливыми и мало что говорили. Он служил не шпионом, скорее клерком, и все это выглядело довольно скучным и унылым. Место его службы находилось далеко, а перспективы возвращения были крайне неопределенными.
Перед отъездом из Александрии Мохаммед по просьбе Моргана сфотографировался. Морган всегда держал фотографию при себе, часто доставал ее и рассматривал. Мохаммед был одет в европейский костюм – смокинг, белую рубашку с галстуком-бабочкой, но на голову надел свою обычную красную феску. Закинув ногу на ногу и держа в руках отделанную слоновой костью мухобойку, египетский друг Моргана, ужасно серьезный, смотрел с фотографии, словно из прошлого, в самую сердцевину души Моргана, никак не желавшую успокоиться.
Пролетали месяцы, а они все не могли встретиться. И только в мае, через полгода после того, как они с Морганом расстались, Мохаммеду удалось вернуться на пару дней в Александрию. Он остановился в Бакосе у приятеля, и Морган его там навестил. Все еще опасаясь попасться на глаза кому-нибудь из знакомых Моргана, они провели день в Мексе, к западу от города, где купались среди скал и загорали на вершине холма. Все это напомнило Моргану сцену из его «Мориса», где, прогуливая занятия в Кембридже, Морис и Клайв предавались таким же незаконным утехам.
Морган часто думал о «Морисе». Почему он поторопился написать его? Если бы он работал над романом сейчас, то совершенно иначе изобразил бы отношения, составляющие его суть! Тогда его воображение только робкими шагами подбиралось к действительности. С другой стороны, без того, что с ним случилось в Египте, его жизнь была бы жалкой и ничтожной, как плохой роман.
– Бросай работу, – сказал Морган другу. – Возвращайся в Александрию.
– А где мне работать?
– Не имеет значения. Я все тебе дам.
Улыбнувшись, Мохаммед покачал головой. Когда они прощались в парке Эль-Нузха, где им никто не мешал, Мохаммед сказал Моргану:
– Два дня пролетели как две минуты, и все-таки, я думаю, лучше уж так, а не иначе.
– Но почему?
– Если я каждый день встречаюсь с одним другом, – объяснил Мохаммед, – то я могу захотеть встретиться с другим. А мы с тобой будем мечтать о встрече еще шесть месяцев, а потом у нас будет счастье.
Морган боялся, что еще шести месяцев он не выдержит. Будь проклята эта зона ведения военных действий! Мохаммед не мог ее оставить, а Морган не мог туда приехать.
Но когда Мохаммед вскоре оставил работу на армию, то не вернулся в Александрию. Вместо этого он поселился на родине, в Мансурахе. Его посетило сразу двойное горе – вначале умер отец, а потом, двумя днями позже, купаясь в канале, утонул брат.
Мохаммед любил брата. И хотя факт его гибели явно окутывала тайна, Мохаммед отказался от проведения расследования.
– Что толку? – вопрошал он. – Мой брат был всем, что у меня оставалось от моей семьи.
Эта катастрофа заставила Моргана приехать в Мансурах. Мохаммед унаследовал дом, а точнее, как понял Морган, три соединенных вместе маленьких дома. Два дома сдавались; Мохаммед же жил в третьем, который, в общем-то, включал в себя лишь одну обветшавшую комнату, заставленную разнокалиберной мебелью, и стоял на запруженной грязью пристанционной улице, где между лужами сновала домашняя птица.
Когда на вторую ночь они лежали в постели, Мохаммед сказал:
– Я, наверное, женюсь на жене своего брата.
– И это возможно? – спросил Морган.
– Многие так делают, – объяснил Мохаммед. – Не нужно платить выкуп, поэтому так дешевле. Еще там есть ребенок, которому нужен отец.
И через минуту он добавил другим, уже более спокойным голосом:
– Хочу быть счастливым человеком, живущим в родительском доме.
– Я понимаю, – сказал Морган.
Он знал: то, что Морган высказал в виде утверждения, являлось, по сути, просьбой, и в качестве ответа он ждал позволения сделать то, что задумал.
Чуть раньше, тем же вечером, Мохаммед рассказал ему, как в Кантаре, в зоне Суэцкого канала, его соблазнил английский солдат. Этот человек выпросил у Мохаммеда сигарету, а потом привел в свою палатку. То же самое повторилось и на следующий день. Но рассказ не вызвал в душе Моргана ревности – как и известие о том, что Мохаммед собирается жениться. Тела могут соединяться, подчиняясь неверно истолкованным желаниям; но то, что имело реальное значение, было совсем иным, и Морган мучился с поиском слова, которым смог бы это обозначить.
Во время своей поездки Морган гулял с Мохаммедом по эспланаде вдоль Нила. Они вместе навестили друзей Мохаммеда и проехались по реке на лодке. Они сходили к портному и заказали один костюм на двоих; Мохаммеду он будет чуть великоват, а Моргану – немного маловат. По вечерам они мылись на дорожке под лестницей, поливая друг другу водой из таза. Когда же они забрались в постель, то принялись щекотать друг друга и бороться как дети, при этом Мохаммед в шутку кричал, что сейчас убьет своего друга.
Такого рода отношения казались Моргану гораздо более ценными, чем их немногочисленные поспешные физические контакты. Секс в конечном счете можно оставить в стороне или свести к минимуму; чувство же похоронить значительно труднее. Еще в Александрии у них случались минуты, когда они просто сидели и, покуривая, беседовали, как братья, отделенные и отдаленные от остального мира. Пара. И Моргану пришло в голову предположение, что в этом мире, в его прошлом и настоящем, было и есть множество людей, что так же сидели или сидят друг возле друга, окруженные аурой единого невидимого чувства.
Невидимого, но мощного. Любовь – это как цвет, будто аромат, разлитый в воздухе; в руку его не возьмешь, но он существует, он длится. Когда они с Мохаммедом покинут сей мир, думал Морган, следы их близости останутся – словно призрак, навещающий пустую комнату.
К тому же их расставание с каждым днем становилось все реальнее. Наблюдались все признаки того, что война близится к концу. Когда точно наступит мир, было неизвестно, и об этом даже не говорили, но Морган ощущал приближение момента, когда ему придется уехать. Каждый из них пойдет своей особой дорогой, и жизни их разойдутся. Морган надеялся, что, когда это произойдет, жизнь его друга будет полностью устроенной.
В конце концов Мохаммед действительно женился, хотя и не на вдове своего брата, а на ее сестре. Незначительное на первый взгляд изменение в планах на самом деле означало что-то более глубокое – Мохаммед сообщил Моргану, что читал о любви, но не понял, что это такое. Женитьба имела исключительно практический смысл, не становясь из-за этого менее существенной.
– До сих пор, – сказал Мохаммед, – мне казалось, что я не принадлежу этому миру. Теперь каждый день я счастлив.
С Хомом и Масудом Морган научился принимать неизбежное. Все мужчины, которых он любил, в конечном итоге женились. Это нисколько не отменяло того, что было раньше, или того, что, как в случае с Мохаммедом, продолжалось. Поэтому Морган примирился с мыслью о неизбежности их нового положения, пока не произошло нечто, перед чем все его беспокойства оказались ничтожными.
Когда Мохаммед в очередной раз приехал в Александрию, Морган заметил, что его спина выглядит неестественно вогнутой. Но когда он спросил об этом своего друга, тот не смог скрыть раздражения.
– Со мной все нормально, – сказал он. – Просто у меня были проблемы с деньгами. И ничего больше.
Но Морган помнил, как Мохаммед последнее время жаловался на усталость и апатию. Время от времени его лихорадило, потом лихорадка сделалась постоянной, и Морган нисколько не удивился, когда – вскоре после того, как Мохаммед женился, – получил письмо, в котором его друг жаловался, что при кашле у него горлом идет кровь.
Словом, сразу вспыхнувшим в сознании Моргана, было название болезни, унесшей его отца. Лили говорила о ней с уважительным трепетом, и нечто подобное испытывал Морган, когда писал ответное письмо. Писать его оказалось нелегко, зато полученный ответ был предельно лаконичным. Мохаммед понимал, что у него чахотка, хотя доктора и не говорили ему об этом напрямую, боясь огорчить. Болезнь и ее неизбежные последствия его не слишком беспокоили – смерть, как он писал, стала бы для него лучшим средством избавления от этой муки.
Когда Моргана посетило настоящее горе, он вдруг обрел спокойствие. Мягкий в обращении и усердный в деле, он продолжал свою обычную работу, появлялся везде с неизменной улыбкой, но центр его внимания пребывал далеко.
Еще один доктор, оплаченный Морганом, принес ободряющие известия – он полагал, что болезненное состояние было диагностировано вовремя. При достаточном уходе и здоровом образе жизни молодой человек должен справиться с болезнью. Моргану очень хотелось в это верить. И когда в декабре, вскоре после перемирия, он вернулся в Мансурах, ему показалось, что Мохаммед прибавил в весе. Да и настроение его не казалось мрачным. Он воспользовался шансом, предоставляемым экономикой военного времени, а также ссудой от Моргана, чтобы открыть торговлю хлопком, который он покупал в сельской местности, а потом перепродавал дилерам в городе, и работа приносила ему радость и удовольствие.
Да и брак каким-то образом удерживал его в этой жизни. Изменения в нем были очевидными, хотя и недоступными точному определению. Моргану мельком удалось увидеть жену Мохаммеда, Гамилу, очень молодую, хорошенькую, почти девочку, – та покинула комнату, как только Морган вошел. Подобно маленькому лесному существу, она готова была стремглав умчаться при первых признаках опасности. Но с Гамилой Мохаммед казался счастливым, и Морган слышал, как жизнерадостно они смеются, когда его не было с ними, – звук, вызвавший в душе Моргана сложные чувства.