– Но, надеюсь, не так плохо?
– Плохо, совсем плохо. С англичанами и с вашей империей фактически покончено. Теперь это лишь дело времени. Вас вытеснят назад, на ваш маленький остров.
– Где ты являешься самым желанным гостем, добавил бы я, – сказал Морган.
Он так расстроился, что едва не плакал.
– Империя не моя собственность, – покачал он головой. – Почему ты не можешь этого признать, Масуд?
– Твоя империя – дружба, Морган. И я это очень хорошо знаю. Я просто шучу. И пожалуйста, помни, что в Индии ты всегда будешь желанным гостем. Хотя, похоже, ты и боишься туда вернуться.
– Ничего подобного!
– В таком случае когда же ты приедешь?
– Не знаю, – ответил Морган. – Пока не время об этом думать. Наверное, не скоро. Я должен позаботиться о матери. На время войны я оставил ее и не могу так быстро уехать вновь.
Но все-таки думать об отъезде он продолжал и вернулся к этому вопросу несколько недель спустя, перед самым отъездом Масуда. Морган отправился в Лондон, чтобы повидаться с ним. Непринужденно болтая, они сидели в саду, принадлежащем их общему другу, когда, казалось бы, совсем забытое чувство вдруг нахлынуло на Моргана.
– Наверное, – сказал он, – я должен снова поехать в Индию, если мне когда-нибудь суждено закончить свой роман.
– Твой роман! – воскликнул Масуд. – Твой индийский роман!
Мысль о нем словно впервые пришла Масуду в голову.
– Как он продвигается? – спросил он. – Ты скоро его закончишь?
– Мой индийский роман безнадежен, – искренне засмеялся Морган. – Мне следовало бы выбросить его.
– Чепуха! Ты умрешь от скромности! Я тебя слишком хорошо знаю. Это гениальная работа, и она почти завершена.
Но роман отнюдь не являлся гениальным произведением и до завершения был страшно далек. За прошедшие шесть лет – с тех пор как он начал «Мориса» – Морган практически не касался своего индийского романа. Правда, незадолго до возвращения в Англию он предпринял серьезную попытку вновь засесть за него, но выдержал лишь несколько дней. Обычно он работал спокойно и методично, но на сей раз слова никак не желали соединяться в более или менее разумные последовательности. В один из наиболее ужасных дней он, сидя в одиночестве в своей мансарде, был готов закричать – столь близким к безумию сделалось его состояние. После чего он вновь отложил роман, казалось, окончательно.
Вместо этого он занялся статьями и книжкой про Александрию. Каждую минуту он был занят, занят работой, но то, что он делал, не относилось к творчеству, и, осознав свое положение, он впал в уныние. Жизнь перевалила за середину, а все у него повторяется изо дня в день, одно и то же. Появилось небольшое брюшко, на голове значительно поредели волосы, а красноватый тон кожи носа стал постоянным. Он понял, что главные силы его уже потрачены, а лучшие времена остались позади. И он не думал, что когда-нибудь закончит свой индийский роман.
И тем не менее, после того как Масуд отплыл домой, роман стал с удвоенной силой беспокоить Моргана. Как и тогда, в Индии, – чем меньшее место в его жизни заполнял Масуд, тем больше требовала книга. Но теперь у него сложились престранные отношения со всем незаконченным материалом. Он разглядывал его словно бы на расстоянии, со всеми плюсами и недостатками. В книге содержалось нечто еще не оформленное, что притягивало его и манило. Но, чтобы продолжить, он должен был бы снова окунуться в этот мир и почти воочию представить его в своем воображении. Как сделать это, Морган не знал.
– Просто возьмите перо и пишите, – посоветовал ему Леонард Вулф.
Немного нашлось бы людей, перед которыми Морган мог обнажить свои писательские раны, но перед Вулфами – мог. Они были так внимательны! Хотя и не всегда его понимали.
– Не так это и просто, – протестовал Морган. – Ну, беру я перо. Я, так сказать, бью по клавишам, но пока произвожу только диссонансы.
– Будьте настойчивы! – учили его. – Ваши проблемы не так необычны.
– Вы думаете? – спрашивал искренне удивленный Морган, который полагал, что хромотой страдает он один.
– Недавно я перечитал свой роман, – продолжил он после минутного молчания. – И потерял всякую надежду.
– Прекратите бороться с самим собой, – увещевал его Вулф. – Нет, в самом деле, вы еще хуже, чем Вирджиния. Вы обязаны закончить роман. Имей я на то полномочия, я бы вам приказал.
Этот разговор был возможен только потому, что Морган с Вулфом остались наедине. Обычно Вулфы были заняты сверх меры, но в тот день многочисленные люди, составлявшие их окружение, куда-то разошлись. Морган знал всех и каждого в своем кругу, и как конкретные личности многие из них ему нравились; но когда они собирались вместе, он обычно уходил в себя. Люди, группировавшиеся вокруг Вулфов, были теснейшим образом связаны отношениями самыми интимными и меняли привязанности и объекты сексуального влечения с такой же легкостью, с какой иные люди меняют шляпы. Они были умны, но каким-то жестоким и язвительным умом, острие которого нередко направлялось как против врагов, так и против друзей. Мог ли Морган обнажить перед ними свои неудачи? Поэтому если и секретничал, то лишь с Леонардом и Вирджинией.
– Я сказал Масуду, – говорил он теперь, – что, вероятно, мне придется вернуться в Индию. Я многое забыл; слишком значительные события произошли в последнее время: Египет, война. Я писал о других вещах. Индия представляется мне весьма смутно.
– Вот и поезжайте! – резко сказал Леонард. – Если именно это вам нужно.
У данного Леонардом совета были такие острые края, что он казался почти материальным объектом. Леонард не любил ходить вокруг да около. Он и сам провел немало лет на Востоке, отлично зная, что это значит.
– Возможно, и поеду, – неуверенно сказал Морган.
Вирджиния сидела рядом и курила сигарету из любимого ею крепчайшего табака. Ее присутствие ощущалось столь мощно, что дух Моргана, казалось, забился глубоко в угол его существа. Тем не менее со временем она ему понравилась – длинное, формой похожее на фонарь лицо, скрывавшее острый ум. Яркими иголками глаз она долго изучала лицо Моргана, а затем произнесла:
– Знаете ли, я не могу представить вас в Индии.
– Но я там уже был. Целых шесть месяцев.
– Знаю, – ответила Вирджиния, – вы писали мне. Но я просто говорю, что не вижу вас в подобных местах. Это моя проблема, не ваша.
Хотя каким-то образом, когда рядом находилась Вирджиния, все проблемы становились его.
Александрийская книга была написана, и Морган не знал, куда себя деть. Он предался ничегонеделанию – занятию, к которому у него был несомненный талант. Однако за сим последовали неизбежные спутники безделья – угрызения совести. Без следа проходил месяц за месяцем.
Конечно, он поддерживал связь с Мохаммедом, но вести, приходившие из Египта, не радовали. Ребенок, которого назвали Морганом, заболел и умер, и само по себе это было печальной новостью. Однако Морган никогда не видел этого ребенка, почему и воспринимал его существование как сказку. Гораздо более реальными и горестными оказались новости, связанные с самим Мохаммедом. Со времени, проведенного в тюрьме, обострилась его предполагаемая чахотка. Кроме того, он сильно нуждался и особенно страдал оттого, что его английский друг не мог помочь ему с работой.
Но что тут можно поделать? Морган прикоснулся к жизни Мохаммеда, но устроить ее был не в силах. Судьба египтянина всецело зависела от его положения и условий существования; они, в свою очередь, определялись принадлежностью к расе и классу, и изменить что-либо здесь было практически невозможно. Морган и сам вернулся в те формы существования, которые его вылепили. И лучше бы ему оставаться дома, по крайней мере теперь. А если он и поедет куда-нибудь в будущем – это будет не Египет.
Оставалась Индия. И хотя Морган пока не мог ехать, Индия звала его на разные голоса. Одним из них был голос Масуда. Между ними с момента приезда Масуда в Англию вновь установились самые нежные отношения. Масуд писал, что отложил денег, чтобы оплатить путешествие Моргана – трогательное предложение, которое Морган, конечно же, не смог бы принять.
Почти в то же самое время с Малькольмом Дарлингом, приехавшим в Англию в отпуск, пришло новое известие. Поминутно исторгая яростные диатрибы по поводу бойни в Амристаре, которой он был почти одержим, Малькольм сообщил, что привез для Моргана свежее приглашение от Их Высочества магараджи. Не пожелает ли Морган бросить все и приехать в Индию, дабы вступить в должность его личного секретаря?
– Он как-то уже просил меня об этом, – сказал Морган. – Но я даже не знаю, что это такое.
– О, индийцы обожают титулы, – ответил Малькольм. – Обычный административный пост, нечто вроде блюстителя конституции, хотя никакой конституции там нет. Его занимал англичанин, но он будет отсутствовать несколько месяцев по состоянию здоровья. Небольшой несчастный случай – он выпал из поезда.
– Я не могу на это пойти, Малькольм. Очень хочу, но не могу.
Сущая правда. Внутренне его тянуло в том направлении – настолько, что со временем Индия сделалась для него настоящей манией. И через несколько месяцев, чувствуя, что совершает измену, он написал в Девас осторожное письмо, осведомляясь, не занят ли еще пост личного секретаря магараджи.
Ответа Морган не ждал. Поэтому рассказал о письме матери. После обеда они сидели вместе в гостиной и читали, и Морган спросил:
– Что мамочка скажет, если Поппи снова уедет?
Мать вздохнула и пальцем заложила место в книге, где читала.
– Все зависит от того, куда.
Морган рассказал ей о Девасе и о возможном приглашении. Внимательно наблюдая за матерью, он не увидел на ее лице следов беспокойства.
– А не может ли это великое царство обойтись без твоих услуг? – спросила она.
– Думаю, может, – ответил Морган. – Но у меня имеется еще один мотив. То есть мой индийский роман.
– О да, – сказала Лили неопределенным тоном.