– Кто это?
– Это члены моего кружка…
Затем все пошли провожать мужа до его санатория. Многие женщины раскланиваются с ним.
– А кто это? – спрашивает жена.
– А это кружки моего члена.
– Фаина Георгиевна, на что похожа женщина, если ее поставить вверх ногами?
– На копилку.
– А мужчина?
– На вешалку.
Анекдот, авторство которого приписывают Раневской.
Разгадывают кроссворд:
– Женский половой орган из пяти букв?
– По вертикали или по горизонтали?
– По горизонтали.
– Тогда ротик.
Объясняя, почему презерватив белого цвета, Раневская говорила:
– Потому, что белый цвет полнит.
Юноша с девушкой сидят на лавочке. Юноша очень стеснительный, а девушке очень хочется, чтобы он ее поцеловал. Тогда она говорит:
– Ой, у меня щека болит.
Юноша целует ее в щечку.
– Ну как, теперь болит?
– Нет, не болит.
Через некоторое время опять:
– Ой, у меня шейка болит!
Юноша целует ее в шейку.
– Ну как, болит?
– Нет, не болит.
Сидевшая рядом Раневская поинтересовалась у юноши:
– Молодой человек, вы от геморроя не лечите?
– Сколько раз в жизни краснеет женщина?
– Четыре: в первую брачную ночь, когда в первый раз изменяет, когда в первый раз берет деньги, когда в первый раз дает деньги.
– А мужчина?
– Два раза: первый раз – когда не может второй, второй – когда не может первый.
Слава Богу, что я не мужчина, а то была бы еще импотенция
Здоровье – это когда у вас каждый день болит в другом месте.
Чем я занимаюсь? Симулирую здоровье.
Ночью болит все, а больше всего совесть.
Нет болезни мучительнее тоски.
Склероз нельзя вылечить, но о нем можно забыть.
Если больной очень хочет жить, врачи бессильны.
– Вы заболели, Фаина Георгиевна?
– Нет, я просто так выгляжу.
На вопрос одного из актеров, справлявшихся по телефону у Раневской о ее здоровье, она отвечает:
– Дорогой мой, такой кошмар! Голова болит, зубы ни к черту, сердце жмет, кашляю ужасно, печень, почки, желудок – все ноет! Суставы ломит, еле хожу… Слава богу, что я не мужчина, а то была бы еще импотенция!
Медсестра, лечившая Раневскую, рассказала, как однажды Фаина Георгиевна принесла на анализ мочу в термосе. Сестра удивилась, почему именно в термосе, надо было в баночке. Hа что великая актриса возмущенно пробасила: «Ох, ни хрена себе! А кто вчера сказал: неси прямо с утра, теплую?!»
Прихожу в поликлинику и жалуюсь:
– Доктор, у меня что-то в последнее время вкуса нет.
Тот обращается к медсестре:
– Дайте Фаине Георгиевне семнадцатую пробирку.
Я попробовала.
– Это же говно.
– Всё в порядке. Вкус появился.
Проходит несколько дней, я опять появляюсь в кабинете этого врача:
– Доктор, вкус-то появился, но с памятью всё хуже и хуже.
Доктор обращается к медсестре:
– Дайте Фаине Георгиевне пробирку номер семнадцать.
– Там же говно! – ору я.
– Всё в порядке. Вот и память вернулась.
Фаина Георгиевна много курила, и когда известный художник-карикатурист Иосиф Игин пришел к ней, чтобы нарисовать ее, она так и вышла – погруженной в клубы дыма на темном фоне. Врачи удивлялись ее легким:
– Чем же вы дышите?
– Пушкиным, – отвечала она.
Вавочка, я дарю тебе этот огурчик!…Хочешь ешь его, а хочешь живи с ним
Не наблюдаю в моей дворняге тупости, которой угнетают меня друзья-неандертальцы. А где теперь взять других?
Я обязана друзьям, которые оказывают мне честь своим посещением, и глубоко благодарна друзьям, которые лишают меня этой чести. У них у всех друзья такие же, как они сами, – контактны, дружат на почве покупок, почти живут в комиссионных лавках, ходят друг к другу в гости. Как я завидую им – безмозглым!
Фаина Георгиевна сдружилась с Еленой Сергеевной уже после смерти Булгакова и помогала как могла. Ведь ничего не издавалось, ничего не ставилось. Однажды вдова сказала:
– Фаина, я вам верю. Клянусь, как только вы скажете, что пора оставить косметику, я немедленно подчинюсь.
– Не помню, какая вожжа мне попала под хвост, но как-то я позвонила Елене Сергеевне и произнесла одно зловещее слово: «Пора!» Очевидно, в свои сорок с гаком я в очередной раз решила: любви ждать нечего, жизнь кончилась, и надо перестать ее раскрашивать.
Булгакова встретила мое решение без прежнего энтузиазма:
– Наверное, вы правы. Но можно отложить принятие обета до новогоднего карнавала?
Устроила она это действо у себя в квартире. Не такие просторы, как на воландовском балу, но Маргарита всегда умела устроить из комнаток праздничные залы. «Вход без маскарадных костюмов строго воспрещен!» – это она объявила заранее. Я, правда, пришла в обычном платье, но мне тут же выдали накидку со звездами а-ля Метерлинк, напялили на голову шляпу-гнездо, в котором сидела птица с хищным клювом. Поначалу я не находила себе места, танцевать не хотелось, интриговать тоже. Профессор Дорлиак что-то обсуждала с подругой, тоже в «домино». Сережка Булгаков в наполеоновской треуголке болтал что-то ужасно глупое. Стало жутко, когда в квартиру вползли опоздавшие Славы – Рихтер и Ростропович. Медленно вползли в костюмах крокодилов – отличные им сделали в театре Образцова: с зеленой пупырчатой кожей, с когтистыми лапами. Дамы визжали и поднимали ноги, профессор Дорлиак норовила залезть на стол.
Перед полуночью появилась актриса, всю жизнь играющая старух. Этому секрету разгадки нет, – вы смеялись, едва увидя ее. Она пришла в невообразимом костюме под названием «Урожай»: колосья торчат из венка во все стороны, платье увешано баранками разного калибра и цвета. Баранки-бусы на шее, баранки-серьги в ушах и даже одна баранка в носу…
– Я только что с сельскохозяйственной выставки. Первое место во всесоюзном конкурсе мое!
Я подумала: «Пельтцер – гениальна!» А это, конечно, была она – другой такой старухи у нас нет. Тогда еще не отменили хлебные карточки, и Таню хотелось тут же начать обкусывать. Насмеялись мы на целый год не случайно: страшнее наступающего 1946 года я не припомню.
С Любовью Орловой они были, можно сказать, приятельницами, но и в ее адрес Раневская позволяла себе шуточки. От безобидной:
– Шкаф Любови Петровны так забит нарядами, что моль, живущая в нем, никак не может научиться летать.
До колкого передразнивания:
– Ну что, в самом деле, Чаплин, Чаплин… Какой раз хочу посмотреть, во что одета его жена, а она опять в своем беременном платье! Поездка прошла совершенно впустую.
Фаина Раневская и Варвара Сошальская были заняты в спектакле «Правда хорошо, а счастье лучше». Раневской уже было за восемьдесят, а Сошальской к восьмидесяти.
Однажды на репетиции Сошальская плохо себя почувствовала: в ночь перед репетицией не спала, подскочило давление… В общем, все ужасно. Раневская пошла в буфет, чтобы купить ей шоколадку или что-нибудь сладкое, дабы поднять подруге настроение. В буфете продавались здоровенные парниковые огурцы, в ту пору впервые среди зимы появившиеся в Москве.
Фаина Георгиевна немедленно купила огурец невообразимых размеров, положила в карман передника – она играла служанку – и отправилась на сцену. В тот момент, когда нужно было подать что-то барыне Сошальской, – Раневская вытащила из кармана огурец:
– Вавочка, посмотри, какой огурчик я тебе принесла…
– Спасибо тебе, Фуфочка! – обрадовалась Сошальская.
Уходя со сцены, Раневская очень хитро подмигнула и уточнила:
– Вавочка, я дарю тебе этот огурчик. Хочешь – ешь его, хочешь – живи с ним…
Пришлось режиссеру объявить перерыв, поскольку после этой фразы присутствующие просто полегли от хохота и репетировать уже никто не мог…
К соседу, Риме Кармену, не пойду. К Галине Сергеевне (Улановой) можно, но вдруг ей из-за меня придется менять планы? Вот, пожалуй, к кому можно смело идти, так это к Лиде Смирновой. Мне будет рада искренне, без притворства. Когда мы с ней снимались в михалковском дерьме «У них есть Родина», мы так дружно страдали по своим возлюбленным – слезы лились в четыре ручья!
Избранные письма друзьям и подругам
Раневская писала своим близким и друзьям под копирку, поэтому многие письма сохранились в ее архиве.
А.А. Ахматовой:
Спасибо, дорогая, за Вашу заботу и внимание и за поздравление, которое пришло на третий день после операции, точно в день моего рождения, в понедельник.
Несмотря на то, что я нахожусь в лучшей больнице Союза, я все же побывала в Дантовом аду, подробности которого давно известны.
Вот что значит операция в мои годы со слабым сердцем. На вторые сутки было совсем плохо, и вероятнее всего, что если бы я была в другой больнице, то уже не могла бы диктовать это письмо.
Опухоль мне удалили, профессор Очкин предполагает, что она была незлокачественной, но сейчас она находится на исследовании. В ночь перед операцией у меня долго сидел Качалов В.И. и мы говорили о Вас.
Я очень терзаюсь кашлем, вызванным наркозом. Глубоко кашлять с разрезанным животом непередаваемая пытка. Передайте привет моим подругам.
У меня больше нет сил диктовать, дайте им прочитать мое письмо. Сестра, которая пишет под мою диктовку, очень хорошо за мной ухаживает, помогает мне. Я просила Таню Тэсс Вам дать знать о результате операции. Обнимаю Вас крепко и благодарю.
В.И. Качалов Ф.Г. Раневской:
Грустно стало за Вас, что такое безрадостное и тяжелое для Вас выпало лето, не давшее Вам ни отдыха, ни утешения…
Не падайте духом. Фаина, не теряйте веры в свои большие силы, в свои прекраснейшие качества – берегите свое здоровье. Больше всего думается – именно теперь, в эту Вашу неудачную, несчастливую полосу жизни, – больше всего думается о здоровье.
Только о своем здоровье и думайте. Больше ни о чем пока! Все остальное приложится – раз будет здоровье, право же, это не пошляческая сентенция. Ваша «сила» внутри Вас, Ваше «счастье» в Вас самой и Вашем таланте, который, конечно, победит, не может не победить всякое сопротивление внешних фактов, пробьется через всяческое сопротивление, через всякое «невезение» и всякие «незадачи» очных ставок с подкидышами через головы Судаковых и Поповых, назло всем старухам зловещим Малого театра. Только нужно, чтобы Вы были здоровы и крепки, терпеливы и уверены в себе. Главное – здоровье.