— Не могу. Доволен?
— Да, — ответил он, хотя голос у него был не совсем довольным. — Скажи, что случилось? Зачем тебе помощь Эдуарда?
— Мне нужно говорить с Эдуардом, но я не скажу тебе ни зачем, ни о чем.
— Анита, я не младенец.
— Я знаю.
— Нет, не знаешь, видимо.
Я вздохнула:
— Я знаю, что не младенец, но ты еще не взрослый, Питер. Ты достаточно взрослый для своих шестнадцати лет, но кое-какие темные моменты жизни я бы предпочла держать от тебя подальше хотя бы до восемнадцати. Если Эдуард захочет потом тебе рассказать, это его дело.
— С тем же успехом можешь рассказать и ты, Анита. Если я спрошу, он мне расскажет.
Я только надеялась, что он ошибается, но опасалась, что он говорит правду.
— Если Эдуард захочет, чтобы ты знал, он тебе расскажет, Питер. Я тебе рассказывать не собираюсь, и этот вопрос дальше не обсуждается.
— Вот так плохо? — спросил он, и я услышала первую нотку тревоги.
Черт и еще раз черт. Просто не получается у меня взять верх в разговоре с ним. Их было у нас немного последнее время, но всегда он меня как-то загонял в угол.
— Питер, дай мне Эдуарда к телефону.
— Анита, я умею держаться в драке. Я могу помочь, Анита.
Блин, твою мать. Не победить мне в этом разговоре.
— Я вешаю трубку, Питер.
— Нет, Анита, не надо. Прости, я больше не буду! — Это уже был голос не взрослого циника, а паникующего мальчишки. К такой интонации больше подходил его голос до того, как сломался. — Не вешай трубку, я сейчас Теда позову!
Трубка так стукнулась об дерево, что я отодвинула телефон от уха. Питер тут же появился снова:
— Извини, уронил трубку. Я одеваюсь, иду к ним стучать. Уж если дело такое серьезное, что ты позвонила Эдуарду, то тебе и правда надо с ним говорить. Перестаю ребячиться и даю ему трубку.
Он слегка на меня сердился, но больше всего досадовал. Он хотел помочь, хотел быть взрослым, хотел драться по-настоящему… хрен его знает, что это значит. Чему учит его Эдуард? А надо ли мне это знать? Нет. А буду ли я спрашивать? Да, к сожалению. О Господи, вот только еще одной проблемы мне сейчас не хватало. Подумала я было соврать Эдуарду, сказать, что позвонила поболтать насчет очередного выпуска «Ежеквартального наемника», но уж если я Питеру не смогла соврать, то с Эдуардом мы тут вообще в разных весовых категориях.
10
Я села на край ванны, ожидая, чтобы Эдуард взял трубку. Разговор я решила провести без свидетелей, хотя сказала Жан-Клоду и Мике, кому буду звонить. Жан-Клод только и сказал: «Помощь лишней не будет». По этому одному замечанию можно было судить, что он встревожен. И чем яснее до меня этот факт доходил, тем тревожнее становилось мне.
В телефоне послышался шум, движение, кто-то взял трубку, и голос Эдуарда произнес:
— Питер, повесь вторую трубку. — Через секунду он уже сказал в телефон: — Анита, Питер сказал, что тебе нужна помощь. Помощь по моей линии.
Вот акцент у него совершенно неопределимый. Когда он говорит своим нормальным голосом. Но как по-южному тянет гласные «старина Тед»…
— Я не говорила, что мне нужна помощь.
— Зачем тогда ты звонишь?
— Разве не могу я позвонить просто потрепаться?
Он засмеялся, и смех показался мне почему-то знакомым. Потом я поняла, что это — эхо того смеха, которым смеялся Питер — или наоборот, то было эхо от смеха Эдуарда. Генетически у них ничего общего нет, так откуда же это? Наверное, подражание.
— Ты никогда бы не позвонила просто потрепаться, Анита. Не те у нас с тобой отношения. — Он снова засмеялся, повторяя вполголоса: «Просто потрепаться». Будто ему было так смешно, что и слов не найти.
— Твое снисходительное отношение мне не нужно, спасибо.
Я злилась, а права злиться у меня не было. Я позвонила ему, и на себя теперь злилась. Сильно уже жалела, что позвонила — по очень многим причинам.
— Что случилось? — спросил он, не обращая внимания на оскорбления.
Он слишком хорошо меня знал, чтобы реагировать на мелкую вспышку.
Открыла я рот, закрыла, потом сказала:
— Думаю, с чего начать.
— С опасности, — ответил он.
Вот это Эдуард. Не «с начала», а «с опасности».
— Я звоню с просьбой о помощи, но помощь у меня уже некоторая есть. Не ты, но и не кучка любителей.
Я говорила честно. Крысолюды почти все — отставные военные, отставные полицейские или завязавшие уголовники. И от некоторых гиенолаков — то же ощущение профессионализма. Есть у меня помощь, не надо было Эдуарду звонить.
— Говоришь так, будто пытаешься себя уболтать меня ни о чем не просить.
И в его голосе слышалось любопытство. Любопытство, но никак не тревога.
— Пытаюсь.
— Почему?
— Потому что к телефону подошел Питер.
Резкий вдох.
— Питер, повесь трубку, — сказал Эдуард.
— Если Анита в беде, я хочу знать, в чем дело.
— Повесь трубку, — повторил Эдуард. — И не заставляй меня говорить еще раз.
— Но…
— Без но.
Щелчок.
— Ну, — начала я.
— Подожди.
Я сидела и молчала, гадая, чего мы ждем. Наконец Эдуард сказал:
— Он отключился.
— Он часто слушает телефонные разговоры?
— Нет.
— Откуда ты знаешь?
— Я знаю… — Он остановился и поправился: — Я думаю, что он этого не делает. Просто ты — особый случай. Он сейчас живет в бывшей комнате Донны. Я разрешил ему оставить у себя телефон, если будет себя хорошо вести. Так что я с ним поговорю.
— Если он в прежней комнате Донны, где же спите вы? То есть, это, конечно, не мое дело, — добавила я.
— Сделали в доме главную спальню.
— Ты переехал к ним?
— Типа того.
— И продал свой дом? — спросила я.
— Нет.
— Понятно. Бэтмен не продаст пещеру летучих мышей.
— Нечто в этом роде.
Но голос его, который вначале звучал более-менее дружелюбно, сейчас дружелюбным не был. Он был пустым; со мной говорил Эдуард периода до знакомства с Донной. Пусть он сейчас говорил о семейных радостях и воспитании подростков, но я не видала более хладнокровного убийцы. И эта его личность никуда не делась. Вряд ли укладывалась у меня в голове мысль, как он смотрит на Бекки, занимающуюся балетом, или сидит с другими родителями, ожидающими своих крошек в пачках.
— Умела бы я врать как следует, сейчас бы сочинила что-нибудь и повесила трубку.
— Почему? — спросил он тем же пустым голосом.
— Потому что, когда на звонок ответил Питер, до меня дошло, что развлечения и игры кончились. Если тебя убьют, они снова потеряют отца. И мне не хочется объяснять его потерю Питеру, Донне или Бекки.
— Особенно Питеру, — заметил он.
— Ага.
— Поскольку врать мне ты не умеешь, Анита, то просто расскажи.
Его голос стал чуть теплее, в нем слышалось чувство. Эдуард ко мне относился хорошо, мы были друзьями. Ему не хватало меня, когда меня не было, а мне — его, но всегда имелся маленький вопрос: что, если как-нибудь мы с ним окажемся по разные стороны одной проблемы, и придется нам в конце концов выяснить, кто же из нас сильнее? Я надеялась, что не настанет такой день, потому что теперь для меня здесь победы нет. Живыми мы будем или мертвыми, но для нас обоих это будет поражением.
— Ты знаешь, кто такие Арлекины? — спросила я.
— Французские клоуны? — Он не стал скрывать недоумения в голосе.
— В другом контексте тебе не приходилось слышать такое название?
— Анита, игра в двадцать вопросов — не в твоем стиле. Говори прямо.
— А интересно, я что одна такая среди внештатных охотников на вампиров, кто в этом вопросе абсолютно непросвещен. Мне чуть лучше теперь, потому что и ты не знаешь. Очевидно, Жан-Клод прав и это действительно огромная и темная тайна.
— Рассказывай.
И я рассказала. Рассказала ту малость, что знала об Арлекине и его банде. Действительно немного.
Он так долго молчал, что я сказала:
— Эдуард, я слышу, как ты там дышишь, но…
— Я здесь, Анита. Я думаю.
— О чем?
— Что ты мне всегда даешь поиграть с самыми лучшими игрушками.
Голос его был уже не пустым, а радостным от предвкушения.
— А если эти игрушки окажутся побольше и покруче тебя и меня?
— Тогда мы погибнем.
— Вот так вот просто. И ты ни о чем не будешь сожалеть?
— Ты про Донну и детей?
— Да. — Я встала и начала расхаживать по ванной.
— Я пожалел бы, что их оставил.
— Тогда не приезжай.
— А если тебя убьют, я всю жизнь буду думать, что мог тебя спасти. Нет, Анита, я приеду, но приеду не один.
— Но только совсем уж психов не привози, ладно?
Он засмеялся — тот смех чистой радости, что я от него слышала не больше шести раз за все семь лет нашего знакомства.
— Обещать не могу, Анита.
— Ладно. Только, Эдуард, я серьезно. Из-за них не хочу, чтобы тебя убили.
— Я не могу перестать быть собой, Анита, только потому что люблю Донну. Или потому, что должен теперь думать о детях.
— А почему? — спросила я, и мне вспомнился разговор, который был у нас с Ричардом, когда я думала, что я беременна. Он думал, что раз так, я перестану быть федеральным маршалом и охотником за вампирами. Я с ним не согласилась.
— Потому что тогда это буду не я, а любят они меня. Пусть Донна и Бекки не знают всего, что знает обо мне Питер, но они знают достаточно. Они знают, что мне пришлось сделать, чтобы спасти детей, когда Райкер их захватил.
Райкер — это был такой очень плохой человек. Он занимался нелегальными археологическими раскопками, и группа любителей — защитников старины, в которой состояла Донна, оказалась у него на пути. Так что не Эдуард и не я высветили этих детишек на радаре у Райкера — приятно знать, что мы не совсем виноваты в том, что случилось. Райкер хотел, чтобы я выполнила для него определенное заклинание. Честно говоря, я недостаточно хороший некромант, чтобы оно получилось, но он бы мне не поверил. Он пытал детей, чтобы заручиться моим и Эдуарда сотрудничеством. У восьмилетней Бекки — тогда ей было шесть, — оказался серьезный перелом кисти, а Питер подвергся сексуальному насилию со стороны охранницы. Нам пришлось смотреть видеозапись. Райкера и всех его людей мы перебили, детей спасли, и Эдуард уговорил меня отдать Питеру мой запасной пистолет. Он тогда решил, что если дело обернется плохо, пусть лучше Питер погибнет, отбиваясь, чем снова попадет в руки врагов. Я не стала спорить — видела, что они с ним сделали. Питер на моих глазах разрядил всю обойму в тело той женщины, что его насиловала. И стрелял из пустого пистолета, пока я его не отобрала. Никогда мне не забыть его глаза, когда он сказал: «Я хотел, чтобы она мучилась».