— И так серьезно тоже бывало?
— Да не так это серьезно, как ты говоришь, Ричард. Какие-то разрывы есть, но не то чтобы меня порвали.
— Не вижу разницы.
Я легла в воду, опустилась в нее, расслабив пострадавшие части тела. Как ни странно, болело только внутри. Ноющая боль ушла из мышц, смытая волной секса и ardeur’а. И то хорошо.
— Я хотел тебя поиметь, Анита. Оттрахать изо всей силы. Это я и сделал.
— Правда, было чудесно? — спросила я.
Он кивнул:
— Да, но если тебе так пришлось, подумай, что я мог бы сделать с женщиной, не защищенной вампирскими метками. Просто с человеческой женщиной.
Я опустилась в воду так, чтобы намочить волосы, потом села, чтобы посмотреть на него. Очень у него вид был грустный и потерянный.
— Я слышала про такие случаи, Ричард. Сломанные тазовые кости, раздавленные внутренние органы, пострадавшие, которых потом сшивали хирурги.
— Когда мы с людьми, нам всегда приходится быть осторожными.
— Я слышала.
— А я не знал, можешь ли ты такое перенести, Анита. Не знал, сломаю тебя или нет. И мысль, что я могу тебя трахать до самых таких глубин, которые для прикосновения не предназначены, — мысль эта возбуждала. Я не хотел этого делать, но сама возможность заводила невероятно. Это же психоз?
Я моргнула, не зная, что сказать.
— Совсем не уверена, что это психоз. Ты же этого не сделал? Просто об этом думал, эта мысль тебя возбуждала, но ты же не стал рвать меня пополам, чтобы ее осуществить. Это как жестокие фантазии: в реальности ничего сексуального в них нет, но сама мысль об этом, мысль о насилии в разгар секса — она может резко повысить уровень секса.
— И ты меня не боялась?
— Нет.
— Почему?
— Я знала, что ты не станешь меня травмировать.
Он снял презерватив и сказал:
— На нем кровь.
— Я не травмирована, Ричард. Во всяком случае, не больше, чем мне хотелось.
Честно говоря, может, и больше. Приятная боль между ногами — это хорошо, но начинало болеть уже ближе к пупку. Это означает обычно, что вы переусердствовали. Но Ричарду я не могла этого сказать.
Он посмотрел на меня:
— Ты только что вздрогнула от боли.
Я закрыла глаза, плавая в воде.
— Не понимаю, о чем ты.
Вода шевельнулась — это Ричард влез в ванну. Я села, но он уже стоял надо мной — и что-то было зловещее в том, как он надо мной навис. Почти все время мне удается не замечать, как он огромен во всех смыслах, но иногда — вот как сейчас — он мне это показывал. Он не старался меня запугать — то есть не думаю, что старался. Такой цели, во всяком случае, у него не было.
Неотмирная энергия потекла от него, будто снова нагрели воду. Я отодвинулась, села у стенки ванны. Встать — это бы не помогло, он бы все равно надо мной высился. Кроме того, у меня начало сводить судорогой живот — или то, что ниже, так что непонятно, смогу ли я стоять, не согнувшись. А это не помогло бы. Неужто травма, настоящая травма? Не тот вопрос, который мне бы хотелось задавать по необходимости.
— У тебя серьезные повреждения?
Как-то слишком близко оказался этот вопрос к тому, о чем я только что подумала. Я попыталась вернуть щиты на место — от секса они иногда слетают вмиг.
Ричард встал на колени, уперся руками в стенку по обе стороны от меня. От этого у меня опять внизу напряглось, и это было больно — я чуть не вскрикнула. Смогла сдержаться, но он приблизил ко мне лицо и спросил:
— Тебе больно?
— Ричард, пожалуйста, не надо, — шепнула я.
— Тебе… больно?
Его сила всплеском прошла сквозь меня, и я действительно вскрикнула — не от удовольствия.
— Если не будешь держать силу в узде, можешь пробудить моего волка, — сказала я сквозь стиснутые зубы. Во-первых, мне было больно. Во-вторых я начинала злиться.
Он придвинулся еще ко мне и сделал глубокий вдох — обнюхивал меня. Его сила теплым и влажным жаром обдала меня, и я закрылась щитами, как могла, от него, от его силы, от всего этого. Я представляла себе камень, кирпич, складывающий стену, за которой можно спрятаться и выставить ее на пути у Ричарда.
Он заговорил прямо мне в щеку, обжигая горячим дыханием:
— Боль имеет запах, ты это знаешь?
— Нет. Да.
Я сама себя когда-то учуяла, когда зверь впервые проснулся во мне.
— Тебе… больно?
Он произнес эти слова медленно, с расстановкой, и губы его шевельнулись у моей щеки.
Снова меня ударило судорогой, я сдержалась, чтобы не согнуться пополам. Мне стоило усилий сидеть в воде, когда он ко мне прижимался, и не реагировать. Он намекал, что чует мою боль. Ликантропы часто умеют чуять и ложь. Поэтому я сказала единственную правду:
— Да.
Он меня поцеловал в щеку и сказал:
— Спасибо.
Потом встал и вылез из ванны, взял полотенце из кучи, которая вроде бы тут всегда есть.
— Куда ты? — спросила я, хотя, честно говоря, была готова к его уходу.
— От тебя.
От следующего приступа боли я позволила себе согнуться. И не стала делать вид, что мне не больно. Он хочет быть сволочью — пожалуйста. Когда я подняла голову, Ричард уже завернулся в полотенце вокруг пояса. Всю свою потустороннюю энергию он вобрал в себя, и если закрыл свою наготу, то закрыл больше, чем тело.
— Я пошлю за врачом.
— Нет, пока не надо.
— Почему?
— Потому что еще может пройти.
Он наморщил лоб:
— Ты говоришь так, будто такое уже бывало.
— У меня бывали схватки, хотя и не такие сильные, но они проходили.
— Мика.
Это имя прозвучало как ругательство.
— Да.
Надоело мне щадить его самолюбие. Честно говоря, сейчас мне и сам Ричард малость надоел.
— Он всюду меня опережает.
— Ничего Мика не делал такого, чего у тебя не было бы возможности сделать раньше.
— Опять моя вина?
— Опять твой выбор.
Я не смогла скрыть напряжения в голосе. Ладно, пусть знает, как мне больно.
— Ох, как мне это нравится, — сказал он.
Я нахмурилась, прижимая руки к животу:
— Что?
— Вот эта сдавленность твоего голоса. Последний раз я ее слышал у Райны.
— О чем ты? — нахмурилась я сильнее.
— Ты знаешь, что Райна была садисткой и бог один знает, кем только не была, но она еще и любила боль. Она любила грубый секс с обеих сторон: и чтобы она, и чтобы ее.
Сильнее нахмуриться я уже не могла, и потому сказала:
— Я это знаю. У меня некоторые ее воспоминания, если ты помнишь.
— Это да, в тебе ее мунин. Ее призрачная память.
Мунины — это память предков у вервольфов. Когда умирает волк, стая разъедает усопшего по кусочкам, и он уходит в вечную память группы. По-настоящему, а не ритуально — хотя вервольфы редко умеют «говорить» так напрямую, как я с мунином Райны. Считается, что мунин дает доступ к памяти предков, возможность посоветоваться с вековой мудростью, но Райна изо всех сил старалась мною овладеть. Но я почти научилась всегда держать ее в себе. Она в этом смысле не была как мои звери или как ardeur. Я умела держать ее в клетке. Правда, когда я использовала ее силы, был риск, что она вырвется.
— Ты с ее помощью вылечила ожог от креста на руке. Может быть, она и сейчас поможет тебе исцелиться?
Я посмотрела на Ричарда. Крестообразный ожог на руке был у меня блестящим шрамом на века. Целительский дар Райны я сумела сохранить в себе — этот дар был одной из причин, что Ричард решил сделать ее мунином, а не бросил ее тело гнить. Пусть она была садисткой, пусть пыталась убить нас обоих, но сила у нее была огромная. И поэтому иногда мне удавалось использовать ее способности для лечения себя и других, но каждый раз за это надо было дорого платить. Или болью, или сексом, а то и тем, и другим.
Я покачала головой:
— Вряд ли удачная мысль использовать ее прямо сейчас.
— Ты видела воспоминания обо мне с нею?
— Кое-какие. Я старалась тут же от них уйти.
— То, что мы делали сегодня, последний раз мне удалось сделать с нею..
Он смотрел на меня с лицом почти умиротворенным и ждал.
— Тебе ее не хватает?
— Мне не хватает кое-чего, с ней связанного. Ты вспомни, Анита, я был девственником. Я не понимал, насколько необычно то, чему она меня учит.
— Не с чем было сравнить?
— Вот именно.
— Есть другие позиции, Ричард, где ты можешь дать волю своей дикости и это не приведет к таким травмам. И отчасти дело в том, что ты не делаешь это так грубо во время ardeur’а. Потому что ardeur лишает меня способности защищаться.
— Ты не понимаешь, Анита? То, что я тебе сделал больно — мне это и мерзко, и желанно. Мне желанен этот сдавленный от боли твой голос. Меня возбуждает мысль о том, что это мое тело такое с тобой сделало. Вот возбуждает и все. Что я такой большой, такой мощный, такой бурный, что сейчас тебе внутри больно. Ты права, если травмы достаточно серьезны для больницы, ничего приятного для меня не будет. И я не буду радоваться. Райна попыталась научить меня радоваться такому, но в конце концов ей для этого пришлось обратиться к Габриэлю.
Габриэль командовал местными леопардами-оборотнями, пока я его не убила. Он в тот момент пытался меня изнасиловать и убить перед снимающей кинокамерой. Райна была тогда не на сцене, она его только подзуживала. Отличная была парочка в этом нижнем круге ада. И их обоих я отправила в ад одновременно в ту ночь. Вот такое вот двойное свидание.
— Да, Габриэль это любил настолько, что был серийным убийцей.
— И Райна тоже, — сказал Ричард. — Хотя не ее тело, не в худших вариантах.
— Мне говорили, что хороший доминант бондажа и покорности никогда не просит у покорных того, чего они сами не сделали бы добровольно со своим телом.
— Таково правило, — согласился Ричард, — но мы же оба знаем, что Райна не была хорошим доминантом.
— Да уж, — согласилась я.
— Схватки легче? — спросил он.
— Да, а откуда ты знаешь?
— У тебя лицо становится спокойнее, ты уже не хватаешься так за живот. И я видел, как с такой же болью справляется Райна, часто видел. Она говорила, что ей во мне нравится именно это: что я умею бывать грубым именно так, как ей хочется, и насколько ей хочется.