— Не знаю цитаты, — сказала я.
— Речи недостойного монаха, — подсказал он.
— Все равно еще торможу.
Он прижал мою руку к груди, себе под плащ, и синие-синие глаза блеснули в свете флуоресцентных ламп.
— Может быть, вот это поможет: «Нам грустный мир приносит дня светило — Лик прячет с горя в облаках густых. Идем, рассудим обо всем, что было. Одних — прощенье, кара ждет других. Но нет печальней повести на свете…»
Я закончила вместе с ним:
— «…чем повесть о Ромео и Джульетте».
Он засмеялся, и его лицо из маски холодной красоты стало живым, любимым, реальным.
— Чаще смейся, тебе идет, — сказала я.
Смех тихо погас, будто с двумя красноватыми слезинками, скатившимися по идеальной гладкости щек, исчезла вся радость. Когда эти слезинки исчезли в темноте бороды, лицо стало тем же красивым и мрачным.
Я была рада держать его за руку, рада тронуть кого-то, мною любимого, но что-то было в тяжести этого зелено-синего, как море, взгляда, отчего я руку забрала. У меня были другие любовники, которые могли бы на меня так смотреть. Но взгляда этих глаз Реквием не заслужил — или наши отношения стоили большего. Он был Реквием — не веселый и юморной, а любовник из трагедий.
— Где Жан-Клод?
— Ты ожидала его увидеть возле своей постели?
— Может быть.
— Они с Ашером заняты где-то в другом месте. Меня оставили быть при тебе, пока они займутся более важными делами.
Я уставилась на него. Это было нарочно? Он пытается вызвать у меня сомнения в них? Я чуть не сдохла, еще на шлангах, блин, нет, я спрошу.
— Ты хочешь сказать, что они где-то вдвоем занимаются сексом, и это для них важнее меня?
Он опустил глаза — попытался изобразить застенчивость:
— Они ушли вдвоем. Меня оставили о тебе заботиться. Мне кажется, ситуация сама за себя говорит.
— Перестань жеманиться, Реквием, у тебя не получается.
Он посмотрел на меня прямым взглядом этих синих-синих глаз, где чуть-чуть зеленого угадывалось вокруг радужек. Глаза, в которые можно уйти и уплыть — или утонуть. Я опустила глаза — не стала смотреть в них. Обычно мне это просто, но я ранена, ослабела, и мне его настроение не нравилось.
— Вечерняя звезда моя, ты слишком сильно задумалась. Будем радоваться, что ты жива, что живы мы все.
Это навело меня на мысль о другом вопросе. Поскольку он не про Жан-Клода, может быть, Реквием ответит.
— Значит, Питер в порядке?
Лицо его стало пустым, и даже напор желания ушел из его взгляда.
— Он в соседней палате.
— Он в порядке?
— Он выздоровеет.
Позади меня распахнулась дверь, послышался мужской голос:
— Господи, какой же ты мрачный тип!
И вошел Грэхем.
Я всмотрелась в него, ища признаки вмешательства Арлекина, этого ложного панического привыкания. Но нет, та же улыбка, тот же Грэхем. Грэхем, когда он не мрачнеет оттого, что я ему не даю.
— На тебе крест? — спросила я.
Он вытащил из-под рубашки цепочку, а на конце ее был миниатюрный Будда. Я уставилась недоверчиво:
— Ты буддист?
— Ага.
— Не можешь ты быть буддистом, ты же силовик!
— Значит, я плохой буддист, но так меня воспитали, и я в этого пухлого малыша верю.
— А помогает оно тебе, раз ты не следуешь заповедям этой религии?
— Я то же самое мог бы спросить у тебя, Анита.
Прав он или нет?
— Ладно, просто неожиданно для меня, что ты буддист.
— Для моих родителей тоже. Но когда Клодия нам велела надеть освященные предметы, я сообразил, что не верю в еврейского плотника, и не был в этой вере воспитан. — Он встряхнул цепочку с Буддой. — А вот в этого верю.
Я слегка пожала плечами:
— Действует — и ладно.
Он усмехнулся мне:
— Во-первых: Питер выздоровеет, но он поправляется по-человечески медленно.
— Сильно он ранен?
— Примерно как ты, но не так быстро заживает.
Грэхем подошел к Реквиему. Он был в тех же темных штанах и красной рубашке, но почему-то сейчас меня не раздражал. Отвечал на вопросы лучше, чем Реквием, и вообще был сам собой. А вампир был какой-то странный, даже для него.
Мне интересно было, насколько быстро я выздоравливаю, но сперва я хотела узнать про Питера. А чувствовала я себя на удивление хорошо.
— Так вот, я сейчас задам тот же вопрос, и хочу получить прямой ответ. Насколько серьезно ранен Питер?
Грэхем вздохнул:
— Кучу швов наложили — доктор счет потерял. Он поправится, это честно, но останутся мужественные шрамы.
— Черт.
— Все рассказывай, — велел Реквием.
Я посмотрела на Грэхема сердито:
— Ага. Рассказывай все.
— Я к этому подхожу. — Он посмотрел на вампира недобрым взглядом. Реквием слегка кивнул — или поклонился? — и отошел в сторону.
— Давай, Грэхем.
— Врачи предлагают ему пройти новую антиликантропную терапию.
— Ты имеешь в виду прививку?
— Нет, что-то совсем новое. С иголочки, — сказал он будто с отвращением.
— Насколько новое?
— Всего в нескольких городах ведутся испытания. В том числе в Сент-Луисе.
— Испытания на несовершеннолетних запрещены, Грэхем.
— Несовершеннолетних? Я думал, Питеру восемнадцать.
Черт, ведь наверняка Питер Блэк скрывает свое настоящее имя.
— Да, как-то я не сообразила.
— Если ему восемнадцать, он может дать разрешение.
Грэхем глянул на меня с любопытством, будто хотел спросить, почему я думала, что Питеру нет восемнадцати. А может, и он сам так думал.
— Дать разрешение на что конкретно? — спросила я.
— Ему предлагают вакцину.
— Так вакцину от ликантропии уже много лет дают, Грэхем.
— Не ту, которую когда-то использовали в колледже. Ту прекратили применять где-то десять лет назад, когда из-за плохой партии нескольких милейших студентов колледжа превратили в монстров.
Он не вспомнил Ричарда, который был одним из этих студентов. Может быть, он не знает, тогда не мне рассказывать. Я промолчала.
— Теперь применяют вакцины убитые, а та была живая, — сказала я.
— Ты получала? — спросил он.
Я не сдержала улыбки:
— Нет.
— Мало кто вызвался бы добровольцем, — сказал он.
— Ага, по Вашингтону гуляет законопроект, хотят сделать вакцинацию подростков от ликантропии обязательной. Утверждается, что теперь это безопасно.
— Утверждается. — По интонация Грэхема было ясно, как мало он в это верит.
Я покачала головой, слишком резко повернулась — и в животе стрельнула боль. Выздоровела я, значит, не до конца. Сделав глубокий вдох и долгий выдох, я успокоилась и заставила себя не особо двигаться. Так оно лучше.
— Но Питер уже подвергся нападению. А прививка эффективна только до того.
— Ему хотят ввести живую культуру.
— Как? — почти заорала я.
— Вот так, — ответил Грэхем.
— Но он же заболеет той ликантропией, что будет в шприце!
— Не заболеет, если у него уже есть тигриная ликантропия.
— Что?
— Бывали пациенты, укушенные в одну ночь разными зверями. Два различных штамма друг друга нейтрализуют. Пациенты эти не заболели и остались людьми.
— Но ведь нет полной уверенности, что тигриная ликантропия у него есть?
— Нет. Кошачьи штаммы менее заразны, чем собачьи.
— И даже нельзя провести надежный тест на кошачью ликантропию раньше, чем через семьдесят два часа. Если ему сделают укол, а в тигра он превращаться не собирается, то он превратится в того зверя, чей штамм будет в уколе.
— Вот это и есть коллизия, — сказал Грэхем.
— Коллизия, — повторил Реквием лишь слегка насмешливо.
Грэхем посмотрел на него не самым дружелюбным взглядом:
— Я вот учусь культурной речи, а ты надо мной смеешься. Вместо того, чтобы поощрять.
Реквием поклонился — полностью, изящно, выставив руку вперед. В эту руку просто просилась шляпа с пером, иначе жест выглядел незаконченным. Реквием выпрямился.
— Я прошу прощения, Грэхем, потому что ты совершенно прав. Твои усилия я нахожу достохвальными. Я поступил неучтиво и приношу свои извинения.
— Вот почему, когда ты извиняешься, такое чувство, будто ты издеваешься опять? — спросил Грэхем.
— Ребята, к делу. Что там с Питером?
— Там с ним Тед Форрестер, федеральный маршал. — Произнесено было с интонацией «Супермен, человек-из-стали». Он поможет ему принять решение.
— Но с ним может быть все в порядке, и укол тогда гарантированно даст то, чего они не хотят.
Грэхем пожал плечами:
— Я ж говорю, вещь новая.
— Экспериментальная, — уточнила я.
— И это тоже, — кивнул он.
— Какой вид ликантропии ему хотят ввести?
— Не хотят говорить, но, вероятно, какая-то из кошачьих, и не тигр.
— Будем надеяться, — сказала я. — Вакцины делают большими партиями. Они точно знают, что там за кошка?
Грэхем посмотрел на меня так, будто до него только что дошло.
— Ты же не хочешь сказать, что ему второй раз вгонят тигра? Это ж тогда он точно тигром станет.
— Именно. Кто-нибудь спрашивал, какой там вид кошачьих?
Судя по лицу Грэхема, он не знал, чтобы кто-нибудь задавал такой вопрос. Я посмотрела на Реквиема:
— Я был рядом с твоей постелью, мальчика не видел.
— Грэхем, пойди спроси. И пусть Тед знает, о чем я спросила.
Грэхем даже спорить не стал — кивнул и пошел к двери. Отлично. Потому что я теперь знала, где я. В подвале бывшей больницы, но нижние этажи переоборудовали в место содержания подозреваемых на вампиризм тел, если не было уверенности, что ими займутся до наступления темноты. А еще тут держат жертв нападения ликантропов или самих раненых оборотней, пока они не смогут покинуть здание. А то можно их силой поместить в государственную тюрьму… пардон, в «безопасное убежище». Вроде бы скоро в Верховном суде будет слушаться дело по инициативе АКЛУ — сколько и какие именно конституционные права нарушают эти «убежища». Помещают туда по добровольному согласию — во всяком случае, начиная с восемнадцати лет. Оборотням говорят, что их выпустят, как только они научатся управлять своим зверем, но получается так, что кто туда попал, уже оттуда не выходит. Обычно в больницах есть изоляторы для раненых оборотней и вампиров, но в них посылают, если есть серьезные основания для беспокойства. Как же мы, черт побери, сюда попали?