— Реквием! — позвала я.
Он подошел к кровати, туго завернувшись в свой черный плащ — только бледное лицо чуть выглядывает из-под капюшона.
— Да, звезда моя вечерняя?
— Почему это обращение у тебя звучит с каждым разом все язвительнее?
На это он мигнул, закрыв эти живые синие глаза.
— Я приложу все усилия, чтобы говорить это с той интонацией, которую хочу вложить, звезда моя вечерняя.
На этот раз прозвучало нежно и романтично, что тоже мне не понравилось. Однако я промолчала. Пожалуюсь позже, когда пойму, какой от этого будет толк.
— Я уже спросила тебя, где Жан-Клод. Сейчас я спрашиваю снова. Где он и что он делает?
— Разве ты не ощущаешь его?
Я подумала и покачала головой.
— Нет.
Приступ страха ударил в кровь как шампанское и наверняка отразился на лице, потому что Реквием взял меня за руку.
— Он жив и здоров, но изо всех сил закрывается щитами, чтобы не дать Арлекину прочесть мысли твои, или его, или царя волков.
— Значит, их было в городе больше двух, — сказала я.
— Почему ты предположила, что их всего двое?
— Больше я не видела.
— Видела — каким образом?
И снова мне не понравился вопрос и не понравилось, как он был задан.
— А это важно?
— Может быть, и нет. Но Жан-Клод действительно обнаружил их более двух в вашем прекрасном городе.
— Поражена, что Жан-Клод сумел не допустить их к нам ко всем, — сказала я.
— Поражены мы все. — Рука Реквиема на моей руке сжалась и тут же исчезла под черным плащом.
— Расскажи мне с вампирской точки зрения, что я тут пропустила. Кстати, сколько я валялась в отключке?
— Сейчас только ночь того дня, когда тебя ранили. Ты валялась в отключке, как ты это назвала, всего несколько часов.
— Часов, не дней?
— Не дней.
Я потрогала живот — он не болел так, как ему полагалось бы. Я стала задирать больничный халат, в который была одета, но остановилась, глядя на этого мужчину. Он мой любовник, но… вот почему-то при нем мне было не так просто, как при других. При Мике, Натэниеле, Жан-Клоде, Ашере, даже при Джейсоне — я бы просто осмотрела рану. При Ричарде — то ли да, то ли нет. Но при Реквиеме мне было неловко по другим причинам.
— Посмотри на рану, Анита. Я не озверею от вида твоей наготы.
Прозвучало это так, будто я его оскорбила. Поскольку вампир он старый, то одно из двух: либо он специально дал мне услышать эту интонацию, либо так расстроен, что не владеет собой.
Я выбрала компромисс: подняла халат, накрыв нижние конечности простыней.
— Я не животное, Анита. Я могу вынести вид твоей наготы, не впадая в безумие.
Гнев и презрение звучали в голосе так густо, что стало ясно: я его вывела из себя.
— Никогда не сомневалась в твоем самообладании, Реквием, но невозможно при тебе быть голой как ни в чем не бывало. Мне нужно только посмотреть на собственное тело и увидеть, как там рана. Не делая из этого ни ах-какого-события, ни романтики.
— И не было бы ах-какого-события, если бы на моем месте был Жан-Клод?
— Жан-Клод думал бы о деле, а романтику оставил бы на потом.
— Настолько он холоден?
— Настолько он практичен, — ответила я. — Мне это в мужчинах нравится.
— Я знаю, что не нравлюсь тебе, звезда моя вечерняя.
И снова та же густота эмоций в голосе. Я тогда сделала единственное, что могла: перестала обращать на него внимание.
На месте порезов от когтей розовели шрамы. Как будто заживали уже месяц. Я провела рукой по коже — она была гладкая, как будто ее сияние вызвано текстурой.
— Сколько часов?
— Сейчас девять вечера.
— Десять часов, — сказала я тихо, будто себе не веря.
— Около того.
— И так зажило за десять часов?
— Очевидно.
Еще слышалась злость в его голосе, но уже намного меньше.
— Как?
— Должен ли я процитировать: «И в небе и в земле сокрыто больше, Чем снится вашей мудрости, Горацио»? Или достаточно просто сказать, что я не знаю?
— «Не знаю» — достаточно, зато сейчас я хотя бы поняла, что ты цитируешь «Гамлета». А теперь расскажи мне, что случилось, пока я спала?
Он подплыл ближе, легкая улыбка изогнула его губы:
— Твои друзья убили одну вампиршу из Арлекина во сне. Хотя этот высокий, Олаф или Отто, жаловался, что она была мертва. А он хотел, чтобы она дергалась, когда ее режут.
Я поежилась, будто от холода, и опустила халат, потом попыталась не думать об ужасах, связанных с Олафом, и сосредоточиться на деле.
— Их должно было быть двое, вампиров Арлекина.
— Ты признаешь, — сказал он. — Ты признаешь, что послала их убивать вампиров Арлекина.
— А чего такого? Признаю, конечно.
— Жан-Клод сейчас сцепился в споре с советом на тему о том, будет ли Арлекин в своем праве, если перебьет за это нас всех.
— Если они не присылают черную маску, но убивают, и не при самозащите, то это для них означает смертный приговор.
— Кто это тебе сказал?
Я подумала, сознаваться или нет, но потом пожала плечами и сказала:
— Белль Морт.
— И когда наша красивая смерть с тобой говорила?
— Приходила в видении.
— Когда?
— Когда мы трое умирали. Она мне помогла набрать энергии, которой на троих хватило.
— Зачем ей помогать Жан-Клоду?
Будь тут Жан-Клод, я бы рассказала правду, всю правду, но тут был не он. Реквием же — ну, обычное для него странное поведение. А я не знала, захочет ли Белль, чтобы мусолили и обсуждали ее слова.
— Кто знает, почему Белль делает то или иное?
— Ты лжешь мне. Она сказала тебе причину.
Он знает, что я вру. Этого только не хватало.
— Оборотни мне говорили, что они уже не чуют нюхом, когда я лгу. И даже ритм дыхания не меняется.
— Я не нюхаю запах и не слушаю твое тело, Анита. Я просто чувствую ложь. Почему ты не говоришь мне правду?
— Я расскажу Жан-Клоду, и если он скажет, что можно, тогда расскажу.
— Значит, у тебя от меня есть секреты.
— Знаешь, Реквием, у нас тут черт знает что творится, а ты занят своими ранеными чувствами вместо вопросов жизни и смерти.
Он кивнул:
— Я сегодня будто с содранной шкурой, весь расклеенный. Еще в кабинете Жан-Клода началось.
— Тогда мы были под воздействием, — напомнила я.
— Но я не могу надеть освященный предмет, звезда моя вечерняя, и нет мне убежища от того, что сделал со мной Арлекин.
— Арлекины сейчас на тебя воздействуют?
— Нет, но мне показали некоторую правду обо мне, и не могу притворяться перед собой, будто не знаю того, что узнал.
— Ты говоришь на себя непохоже, Реквием.
— Правда? — спросил он, и снова слишком много эмоций прозвучало в его голосе. Мне хотелось, чтобы вернулся Грэхем или вообще кто-нибудь пришел. Пусть Реквием считает, что не находится под воздействием, но я ручаться готова была, что вампиры Арлекина прямо сейчас буквочки переставляют у него в мозгу.
Он расстегнул плащ и сбросил его на пол. Я видела этот жест в его исполнении на сцене «Запретного плода» в конце стриптиза. Но сейчас он был вполне одет — в элегантные серые брюки и васильковую рубашку, от которое его глаза становились синее любой синевы. Я много видела голубых глаз, но такого цвета ни у кого не бывало. Ошеломительно синий цвет, из-за которого Белль Морт и хотела включить его в свою коллекцию синеглазых любовников. Длинные черные волосы красиво спадали за плечи.
— Я бы не ушел от тебя ни ради каких дел, звезда моя. Если бы ты только любила меня, как я тебя люблю, не было бы у меня ничего более важного в мире.
— Грэхем! — позвала я. Не заорала, но почти.
Испугалась? Да, малость. Может быть, некромантией я бы и могла вышибить арлекинов из Реквиема, но последняя такая попытка мне чуть жизни не стоила. И надо оправиться от одного нападения, прежде чем подставляться под новые раны. Эгоистично, но ничего не поделаешь.
Дверь открылась, но это был не Грэхем. Это был даже не Эдуард. Это был Дольф, лейтенант Рудольф Сторр, глава Региональной Группы Расследования… и параноик насчет всего, что как-то похоже на монстра. Хреново.
35
Реквием даже не обернулся. Он только сказал:
— Оставь нас.
Но сказал это «голосом», тем нагруженным силой голосом, который бывает у вампиров. Голос, который должен околдовывать и чаровать.
У Дольфа крест на шее вспыхнул, высветив гало вокруг Реквиема. Самого Дольфа я видела за Реквиемом, потому что он на восемь дюймов повыше нашего шестифутового вампира. И выражение его лица мне не понравилось.
— Дольф, это мой друг. Наши противники его зачаровали.
В моем голосе было теперь больше страха, чем тогда, когда я звала Грэхема. А испугало меня лицо Дольфа.
— Не может один вампир зачаровать другого, — сказал Дольф.
По движениям его рук я еще раньше, чем он вышел из-за Реквиема, поняла, что он вытащил пистолет — он встал так, чтобы в случае стрельбы не попасть в меня. Крест на нем светился ровным белым светом, не слишком ярко — все-таки нехороший вампир не находился в одной комнате с нами.
— Эти вампиры могут, клянусь, Дольф. Реквиема контролирует кто-то из плохих парней.
— Вот это со мной и происходит? — спросил Реквием.
Казалось, что он сбит с толку.
— Он вампир, Анита. Он сам из них.
— Тебе мозги промывают, Реквием, — сказала я и протянула ему руку.
— Не трогай его, — предупредил Дольф.
Его пистолет был наведен на цель.
Рука Реквиема сомкнулась на моей, и кожа его была прохладна на ощупь, будто он еще был голоден. Но он уже питался в этот день, я чувствовала его силу.
— Дольф, если ты сейчас его застрелишь вот просто так, это будет убийство. Он ничего дурного не сделал.
Я набрала как воздуху своей собственной силы, силы некроманта и попыталась осторожно «посмотреть» на Реквиема. Если меня снова метафизикой бросит через всю комнату, Дольф может счесть Реквиема в этом виновным — и застрелить его.
— Ты меня учила, что если крест на мне светится, меня кто-то дергает за ниточки.