— Дергают и тебя, и Реквиема. Воздействуют на вас обоих.
— На мне крест, Анита, я сам управляю собственным разумом. Этому тоже ты меня учила. Или ты совершенно разучилась охотиться на монстров с тех пор, как стала с ними трахаться?
Я слишком была испугана, чтобы оскорбиться.
— Дольф, ты послушай себя, сделай милость. Они же тебе мысли внушают.
Я своей силой чуть дотронулась до Реквиема, так осторожно, как никогда раньше — и ощутила силу, знакомую на вкус. Это была Мерсия. Если мы все выживем, я спрошу Эдуарда, как он ее упустил.
Но я будто гналась за призраком — ее сила ушла от меня. Она бросила Реквиема и исчезла. Может быть, не хотела рисковать новым метафизическим нокаутом.
Реквием покачнулся, ухватился за стойку и за мою руку, чтобы не упасть.
— Отойди от нее, ну! — скомандовал Дольф.
— Дольф, плохой вампир исчез, — сказала я.
— Дайте мне минуту, и я сделаю, как вы сказали, офицер, — ответил Реквием. — Простите, мне нехорошо.
Он отвернулся от креста, который все еще горел тускло, но ровно. И не из-за Реквиема.
Из дверей медленно возник Эдуард, за ним высился Олаф.
— Ау, лейтенант, что тут такое?
— Этот вампир пытается мне мозги затрахать.
Дольф говорил низким и ровным голосом, но в нем чувствовалась ниточка злости, как вставленный фитиль. Он стоял в стойке, держа пистолет в двух руках, и тот казался в этих руках очень маленьким.
— Анита? — окликнул меня Эдуард.
— С Реквиемом уже все в порядке. На него воздействовал плохой вампир, но перестал.
— Лейтенант Сторр, у нас нет ордера на ликвидацию этого вампира. Убить его сейчас — идти под суд.
Эдуард говорил идеальным голосом своего парня — будто извиняясь, будто подразумевая: стыд и позор, что нельзя перебить всех вампиров, но, черт побери, уж как есть.
Олаф и Эдуард вошли в палату. Эдуард не полез за оружием — и так здесь слишком много стволов. У меня возникла идея.
— Дольф, эта вампирша и на меня воздействовала, когда на мне был крест. Она усиливает твои чувства. Ты ненавидишь вампиров — она раздувает это чувство. Реквием ревнует к Жан-Клоду — она и эту ревность подкармливает.
— Со мной все в порядке, — сказал Дольф.
— Вы собираетесь застрелить невооруженного, ни в чем не повинного гражданина, — сказал Эдуард в лучшей манере своего парня. — Это хорошо, лейтенант?
Дольф нахмурился, дуло в его руке дрогнуло.
— Это он-то ни в чем не повинный?
— Ну, я бы согласился, — сказал Эдуард, — но по закону он все равно гражданин. Убьете его — будете отвечать по суду. Если уж вы собираетесь рушить карьеру ради убийства одного из них, отчего же тогда не нарушить закон всерьез? Утратить значок, спасая невинных людей от кровососа, готового их сожрать. Вот это будет настоящее. — Южный акцент Эдуарда становился все гуще и гуще, чем глубже он входил в палату. Олафу он махнул оставаться возле двери, а сам подбирался к Дольфу.
Дольф будто не замечал. Он просто стоял, хмурился, будто слушал что-то, чего я не слышала. Крест по-прежнему ровно светился белым.
Дольф мотнул головой, будто отмахиваясь от жужжащей твари, направил пистолет в пол и поднял голову. Крест постепенно угасал, но он все время светился недостаточно сильно для такого нападения. Такое впечатление, что силы Мерсии почему-то не включали освященные объекты настолько, насколько должны были бы. Дольф посмотрел сперва на Эдуарда:
— Все о’кей, маршал Форрестер.
Эдуард, изобразив улыбку Теда, сказал:
— Если вам все равно, лейтенант, мне было бы лучше, если бы вы вышли из палаты.
Дольф кивнул, поставил пистолет на предохранитель и протянул его Эдуарду рукояткой вперед. Эдуард позволил себе выразить на лице удивление, а я не пыталась даже скрыть, насколько ошалела от этого. Ни один коп не отдаст оружие добровольно, и уж меньше всех Дольф. Эдуард взял пистолет.
— Вам все еще не совсем хорошо, лейтенант Сторр?
— Сейчас нормально, но если этот вампир пробился ко мне, несмотря на крест, то сможет это повторить. Я вот этого чуть не застрелил, — ткнул он пальцем в сторону Реквиема. — Мне нужно поговорить с маршалом Блейк наедине.
Эдуард обратил к нему полное сомнений лицо:
— Знаете, лейтенант, мне эта мысль не кажется такой уж безупречной.
Дольф посмотрел на меня:
— Нам надо с тобой поговорить.
— Не наедине, — заявил Реквием.
Дольф даже не глянул на него — не сводил с меня темных сердитых глаз.
— Анита?
— Дольф, тот плохой вампир хочет моей смерти. Ты даже без оружия куда сильнее меня. Я бы предпочла, чтобы мы говорили при свидетелях.
Он ткнул пальцем в сторону Реквиема:
— Только без него.
— Хорошо, но кто-то должен быть.
Дольф посмотрел на Эдуарда:
— Кажется, у вас к ним те же чувства, что у меня.
— Они не в числе моих любимых вещей, — ответил Эдуард, чуть-чуть сдвинув маску совсем-уж-своего-парня.
— Ладно, останетесь. — Он посмотрел на Олафа и тех, кто стоял за ним, за дверью. — Нет, только маршалы.
Эдуард что-то сказал Олафу, тот кивнул и начал закрывать дверь.
— Нет, — заявил Дольф. — Вампир тоже уходит.
— Его зовут Реквием, — сказала я.
Реквием стиснул мне руку и улыбнулся, что с ним редко бывает.
— Звезда моя вечерняя, я не оскорблен. Ему отвратительна сама моя суть, как и многим.
Он поднес мою руку к губам, поцеловал, потом поднял с пола плащ и направился к двери.
Остановившись ближе к двери и к Эдуарду, поодаль от Дольфа, но лицом к нему, он сказал:
— «Вот здесь впотьмах о смерти я мечтал,
С ней, безмятежной, я хотел заснуть,
И звал, и нежные слова шептал,
Ночным ознобом наполняя грудь».[5]
— Ты мне угрожаешь? — спросил Дольф очень хладнокровно.
— Нет, — ответила я. — Не думаю, что это угроза тебе.
— Так что же он этим хотел сказать?
— Цитирует Китса, «Ода соловью», мне кажется.
Реквием оглянулся на меня и кивнул, почти полным поклоном. И продолжал смотреть на меня слишком пристальным взглядом. Я не отвернулась, но это потребовало усилий.
— Мне плевать, что он цитирует, Анита. Я хочу знать, что он этим хочет сказать.
— Могу предположить, — ответила я ему, не отводя взгляда от синих-синих глаз Реквиема, — он наполовину жалеет, что ты не спустил курок.
Тогда Реквием поклонился — широким размашистым поклоном, движением плаща подчеркнув театральность жеста. Прекрасная демонстрация тела, волос, всего его. Но у меня перехватило горло и сжало живот. Ему это не понравилось — и я вздрогнула.
Реквием надел плащ, натянул на лицо капюшон, обернулся ко мне полностью этим красивым лицом и произнес:
— «Мне снились рыцари любви, Их боль, их бледность, вопль и хрип: «La belle dame sans merci[6]» — Ты видел, ты погиб!»[7]
Дольф посмотрел на меня, на вампира. Реквием выплыл в дверь — сплошь черный плащ и черная меланхолия. Дольф снова посмотрел на меня.
— Не думаю, что ты ему очень нравишься.
— Не думаю, что в этом состоит наша проблема, — ответила я.
— Определенности хочет, — сказал Эдуард от двери, где стоял, небрежно привалившись к ней. Такую позу он себе позволял, только когда притворялся Тедом Форрестером.
— Ты с ним трахаешься? — спросил Дольф.
Я посмотрела на него так, как он того заслуживал:
— А вот это не твое собачье дело.
— Значит, да. — И на лице его появилось неодобрительное выражение.
Я посмотрела сердито, хотя как-то это не очень получается, когда лежишь на больничной кровати вся в шлангах. Такое ощущение собственной беспомощности, что трудно быть крутой.
— Я сказала то, что хотела сказать, Дольф.
— А ты щетинишься, только когда ответ «да», — сказал он.
И неодобрительный вид начал переходить в сердитый.
— Я всегда щетинюсь, когда меня спрашивают, трахаюсь я там с кем-то или нет. Попробуй спросить, встречаюсь я с ним или, черт побери, нет ли у меня с ним романа. Попробуй быть вежливым. Все равно не твое дело, но я, быть может — только быть может! — тебе отвечу на твой вопрос.
Он набрал полную грудь воздуха — при его грудной клетке это черт-те какой объем, и выдохнул очень медленно. Олаф повыше, но Дольф больше, мясистее, сложен как старомодный борец до тех времен, когда они все ушли в бодибилдинг. Он закрыл глаза и сделал еще один вдох. Выдохнул и сказал.
— Ты права. Ты права.
— Приятно слышать.
— Ты с ним встречаешься?
— Да, я с ним вижусь.
— Что можно делать на свидании с вампиром?
Кажется, это действительно был вопрос. Или так он заглаживал свою прежнюю грубость.
— Да то же самое, что на свидании с любым мужиком, только засосы получаются куда зрелищней.
Секунду до него доходило, а потом он уставился на меня, попытался нахмуриться, но засмеялся и покачал головой.
— Противно мне, что ты встречаешься с монстрами. И что трахаешься с ними, противно. Тебя это компрометирует, Анита. Приходится выбирать, на чьей ты стороне, и не уверен, что каждый раз ты оказываешься на стороне обычных людей.
Я кивнула — оказалось, что живот уже при этом не болит. Еще подзажило, пока мы разговаривали?
— Мне жаль, что у тебя такие чувства.
— Ты не отрицаешь?
— Я не собираюсь злиться и щетиниться. Ты о своих чувствах говоришь спокойно, и я отвечу тебе так же. Я не продаю людей, Дольф. Я многое делаю, чтобы жители нашего прекрасного города стояли и не падали — живые и мертвые, мохнатые и не шерстистые.
— Я слыхал, ты все еще встречаешься с тем учителем, Ричардом Зееманом.
— Ага, — ответила я осторожно, стараясь не напрячься. Насколько мне известно, полиция не знает, что он вервольф. Неужто его могут раскрыть? Я потерла рукой живот, чтобы отвести глаза в сторону и чтобы напряжение в теле, если оно у меня есть, отнесли за счет ран. Я на это надеялась.