— Да, лейтенант Сторр был бы так же в тебе разочарован, если бы ты спала только с людьми.
— Мне кажется, он видит себя чем-то вроде моего приемного отца.
— А ты кем его видишь?
— Мой начальник — в определенном смысле. Когда-то был моим другом — я так думала.
— Ты села — тебе не больно?
Я задумалась, прислушалась к своим ощущениям, выискивая, нет ли боли. Глубоко вдохнула, всей диафрагмой.
— Тянет кое-где, но не болит. Такое же тянущее ощущение, как когда не растягивается рубцовая ткань. Тебе оно знакомо?
— Знакомо.
— У тебя же нет таких жутких шрамов, как у меня?
— Про это знает только Донна, — улыбнулся он.
— А как там Питер, на самом-то деле?
— Держится храбро.
— Да Эдуард, я же не про то. Ему будут делать инъекцию или нет?
— Продолжают обсуждать.
— Ты должен сказать Донне.
— Она была бы за инъекцию.
— По закону решение принимает она.
— Одна из причин, по которым мы его сделали Питером Блэком — это чтобы он мог принимать решения. Я говорил с твоими мохнатыми друзьями — тигриную ликантропию сложнее всего подцепить. И она одна из немногих, которые держатся в семьях и могут быть унаследованы.
— Для меня это новость.
— Очевидно, тигры хранят это как семейную тайну. Я говорил с единственной в этом городе тигрицей.
— Кристиной.
Он кивнул:
— Ты знала, что она сбежала в город, где тигров нет, чтобы ее не вынудили породниться с неким кланом тигров-оборотней?
— Не знала… хотя постой, помню, Кристина говорила, что Соледад вынуждена была приехать в Сент-Луис, чтобы избежать брака по сговору. Говорила, что тигры предпочитают вступать в браки среди своих.
— Такова была у нее легенда.
— И хорошая была легенда?
— Отличная. Я видел ее документы — с виду настоящие. Великолепно подделаны — я в этом разбираюсь.
— Не сомневаюсь.
Он глянул на меня — выглянул настоящий Эдуард из глаз Теда Форрестера. Всегда первыми к настоящему виду у него возвращаются глаза. Интересное явление — примерно то же происходит обычно у ликантропов при превращении.
— Спасибо, что послала тогда к нам Грэхема. У них как раз в той инъекции был тигр — стандарт такой, потому что это наиболее редкий штамм. Сейчас послали за новым, чтобы был не тигр.
— Он согласится на укол?
— А ты бы на его месте как поступила?
Я подумала.
— Меня как раз спрашивать не стоит, Эдуард. Меня достаточно часто грызли, и я рисковала без прививки. Пока что все обошлось.
— Такой инъекции тогда не существовало. Ты бы согласилась тогда?
— Я не могу принимать решение за тебя или за Питера. Он не мой ребенок.
— По рассказам других оборотней выходит, что лучше быть кем угодно, только не тигром.
— Почему так?
— Я уже сказал: они настаивают на браках внутри клана, чтобы все были в родстве. Они найдут Питера и будут предлагать ему своих девушек, пытаясь заманить к себе. Если не получится, за ними числятся и похищения.
— Противозаконно, — сказала я.
— Они почти всех своих детей учат дома, не в школе.
— Крайний изоляционизм.
— Питера идея стать тигром-оборотнем совершенно не привлекает. Он не очень любит людей, которые ему говорят, что делать и чего не делать.
— Ему шестнадцать, — напомнила я. — В этом возрасте мало кто любит, чтобы им командовали.
— Не думаю, что он это перерастет.
— Он слушается приказов твоих и Клодии.
— Он слушается тех, кого уважает, а это уважение надо заслужить. Я не дам какому-нибудь тигриному клану наложить на него лапы, Анита.
— Они не смогут тебя заставить, и Питера тоже. Кристина живет в Сент-Луисе уже несколько лет, и ее ни разу не беспокоили — насколько мне известно.
— В Соединенных Штатах известны четыре клана тигров, и все они держатся особняком. В их культуре есть различение между чистокровным — наследственная ликантропия, и атакованными. Получить тигриную ликантропию — это рассматривается как награда за отлично сделанную работу. Давать ее тому, кого не ценишь — грех.
— Похоже по описанию на вампиров. У них примерно такое же отношение к слугам-людям и подвластным зверям. Но я прилично видела такого, когда теми и другими становились насильно, а не добровольно.
— А ты добровольно? — спросил он, и глаза его были сейчас совсем Эдуардовыми.
Я вздохнула:
— Скажу я «нет», ты начнешь думать какие-то глупости?
— Нет, ты его любишь. Я этого не понимаю, но вижу.
— А я про тебя с Донной не понимаю.
— Знаю.
— Сперва я не желала, но как-то это произошло. Хотя к теперешнему состоянию никто меня не вынуждал.
— Ходят слухи, что ты и есть власть за кулисами. Та, кто дергает за ниточки.
— Не всякому слуху верь.
— Если бы я верил им всем, то побоялся бы находиться с тобой наедине.
Я уставилась на него, пытаясь прочитать что-нибудь по этому непроницаемому лицу.
— Мне лучше не знать, что говорят обо мне за моей спиной?
— Лучше не знать.
Я кивнула:
— Хорошо, тогда зови доктора — посмотрим, могу ли я стоять и двигаться.
— Анита, прошло только десять часов. Не может быть, чтобы ты уже совсем выздоровела.
— Заодно и узнаем.
— Если ты можешь так быстро выздоравливать, то это некоторые из слухов подтверждает.
— Тебе про меня в полиции сказали?
— Там не все знают о нашей дружбе.
— Так что за слухи?
— Что ты оборотень.
— Среди моих ближайших друзей есть оборотни, — сказала я.
— В смысле?
— В смысле, что зови доктора. Я не собираюсь валяться в постели, чтобы люди не дай бог не подумали то, что они уже думают. На самом деле даже некоторые оборотни уже считают меня одной из них — по ощущению от моей энергии.
— Тебе чем-то повредит еще остаться в постели?
— Какая тебе разница, что меня будут считать оборотнем?
— Разница в том, что когда Питер увидит тебя на ногах, то почувствует свою слабость. А он хочет быть весь из себя такой мачо.
— Если врачи скажут, что я слишком еще больна и не могу передвигаться, я останусь в постели. Я-то уж точно не мачо.
— Нет. Но у Питера такие же раны, как у тебя, и он знает, как они ощущаются.
— У него раны не заживают быстрее нормы?
— Вроде бы нет. А что?
— Признак не стопроцентный, но часто бывает, что когда жертва заболевает ликантропией, раны заживают не по-человечески быстро.
— Всегда?
— Нет, но бывает. Смертельные раны заживают быстрее. А не столь критичные — иногда да, иногда нет.
— Что мне сказать Питеру про инъекцию?
Я покачала головой:
— Этого решения я принимать не могу. И не буду.
Я глядела на него, изучала лицо, где не было ни жизнерадостности Теда, ни холода Эдуарда. А была в этом лице настоящая боль и, быть может, вина. Так как я думала, что глупо было тащить Питера в эту кашу, я ничем не могла ему помочь. Питер не был готов к таким серьезным делам. И самый тут стыд и срам, что через пару лет он уже вполне был бы.
— Ты думаешь, что я зря его привез и что он не был готов.
— Слушай, я тебе это сказала сразу, когда его увидела. Тебе не пришлось читать мои мысли, Эдуард, я обычно говорю тебе, что думаю.
— Ладно, так что ты думаешь?
— Ну, блин… — Я вздохнула. — Хорошо. Конечно, не надо было тебе его сюда тащить. В бою он произвел на меня хорошее впечатление — держался и помнил, чему его учили. Через пару-тройку лет, если он захотел бы пойти по стопам отца — вперед. Но ему еще учиться и учиться. Слегка ему надо будет закалиться перед тем, как ты снова бросишь его в стаю волков.
Эдуард кивнул:
— Я оказался слаб. А никогда раньше я слабым не был, Анита. Донна, Бекки, Питер — они сделали меня слабым. Они мне помешали, заставили дрогнуть.
— Они ничего тебе не сделали, Эдуард. Твое отношение к ним, твои чувства к ним — вот что тебя переменило.
— Не уверен, что в лучшую сторону.
Я снова вздохнула:
— Знакомое чувство.
— Я допустил, чтобы тебя ранили.
— Я не об этом. — Я снова легла на кровать. Сидеть было не больно, но и не особо комфортно. — Я хотела сказать, что когда любишь кого-то, это тебя меняет. И меня тоже изменило. Я в чем-то стала мягче, в чем-то жестче. Но не скомпрометировала себя так сильно, как ты.
— В каком смысле?
— Я не пытаюсь жить ни с кем, скрывая, кто я такая. Не вожу восьмилетнюю девочку на балет.
— У меня расписание не такое жесткое, как у Донны.
— Да понятно. Она там занята своей метафизической лавочкой, помню, но я не об этом. Я о том, что я не пытаюсь вести нормальную жизнь. И не пытаюсь даже притворяться, что моя суть и мои занятия — вещь нормальная.
— Будь у тебя дети, ты бы должна была попытаться.
Я кивнула:
— Переполох с беременностью месяц назад заставил меня об этом подумать. Но я не представляю себе, что когда-нибудь забеременею намеренно. Если это произойдет случайно — разберемся, но моя такая жизнь с младенцами несовместима.
— Ты хочешь сказать, что и моя тоже.
Голос его прозвучал грустно, чего я не ожидала.
— Нет, я хочу сказать, что этого я не знаю. У меня не выйдет, потому что я женщина. Это я бы вынашивала ребенка — упаси меня боже — и кормила бы. Чистая биология затрудняет мне работу с пистолетами и деторождение одновременно.
— И я не могу жениться на Донне?
У меня в голове просто вопило: «Нет, нет, нет!» Но вслух я сказала:
— Опять-таки не могу ответить. Слушай, Эдуард, у меня со своей жизнью полные непонятки, я не могу еще и твоей управлять.
Он глянул на меня. Взгляд был Эдуарда, но что-то в этих глазах уже не было холодным, оно было теплым, даже жарким. Я видела, как собирается в этих глазах сила личности, умеющей убивать. Но зачем?
— Эдуард, — сказала я тихо. — Не делай прямо сейчас ничего такого, о чем пожалеешь потом.
— Мы убьем вампира, который это сделал, — сказал он.
— Это конечно. Я говорю, не принимай никаких поспешных решений насчет Донны и детей. Я мало знаю, но знаю одно: если Питер начнет покрываться шерстью, ты им будешь нужен даже больше, чем раньше.