Баюшки-баю!
Сохрани тебя
И помилуй тебя
Ангел твой —
Сохранитель твой…
Часто певал он колыбельную Констанс – она улыбалась нежно и прикрывала глаза.
Надо петь любовь, надо петь жизнь! Торжественность трагедий, громкословие Ролленя – сейчас они не по душе ему были, а сложносплетения церковного языка просто противны уху.
Весна. Россия. Надежды. Констанс.
Вера, надежда, любовь? Постоянство? Как же все в мире подчинено этим основным чувствам, этим значениям времени и судьбы.
Март, апрель, май! Воздух звенит!
Лето, концерты, Констанс. Концерты, Констанс.
Июнь, июль…
Наконец-то! Князь получил стихи, он рад им, он показывал их при дворе! Все ладится у Куракина; скоро, скоро он отзовет Василия к себе, а пока велит готовить перевод изящной книжицы для русского читателя, для двора, конечно же, в первую очередь, но не скучной, упаси Бог, здесь теперь любят веселиться. Анна Иоанновна – великая государыня! Но только чтоб книжица была с толком, со смыслом.
Видимо, князь опять что-то задумал – вдруг написал Шумахер, просил присылать заметки в «Санкт-Петербургские ведомости», но, главное, растекается в комплиментах, намекает, что князь Александр Борисович очень, очень ему хвалил Тредиаковского. Что бы это значило?
Констанс – она подсказала, подарила ему «Езду в остров Любви» Тальмана. В Париже, когда читал ее, никогда бы не подумал, что придется переводить роман для российского читателя.
А что, чем он плох? Любовь сладчайшая, любовь обманщица, обольстительница, разлучительница, и скрытная и явная, и томная и пылкая, жестокая и нежная, все стороны ее в книге описаны, разобраны и поданы в письмах сперва отчаявшегося юноши, влюбившегося в красавицу Аминту, а затем обманутого и через то помудревшего, все искусы прошедшего, все испытавшего и отвергнувшего утехи любви ради славы, ради будущего. Не зря Констанс подарила книгу, она знает своего Базиля, все видит, роман их клонится к концу.
Роман? Так французы говорят, по-русски – страсть.
Он засел за перевод.
Прав, прав был Роллень – переводчик от творца малым рознится, переводчику хитрее даже и мудрее авторова замысла быть надлежит. Как донести все прелести языка галльского, весь вкус тончайший, не растерять по дороге? Когда в академии переводил «Аргениду», так не задумывался, старался не потерять смысл. Здесь задумался о словах. А если нет подобных слов в русском – что тогда? Записать, как старый Куракин, русскими буквами? Он попробовал, и чудо – новые слова родились! Уверен, они приживутся, они звучат, красиво звучат! Прав Телеман – труд и дерзость! Гамбург научил его слушать и слышать по-новому!
А стихи, как быть со стихами, как сохранить их мелодию? Он переписал дословно строчку, другую и вдруг защелкал пальцами и пропел: тара-тара-тара-ра – тири-тири-рара! Ох, получился, сам собой получился кант – простой, как напев деревенской частушки, музыкальный квадрат.
А сей остров есть Любви,
и так он зовется,
куды всякой человек
в свое время шлется.
Стары и молодыя
князья и подданны,
дабы видеть сей остров,
волили быть странны.
Вот так! Вот так!
Он пел их Констанс, Ботигеру, и они смеялись, находили шутовскую мелодию развеселой, хоть и не понимали языка, вот что важно!
Смешно Василий их пел – тянул губы, поднимал брови, интонация искрится смехом, а глаза добрые, ласкающие слушателей:
…воли-ли быть странны…
Так удавалось переводить предельно точно – в такт деревенской частушки легко вставлялось любое слово.
Прочь, прочь цветистость речей, нет их у Тальмана, не будет и у Тредиаковского – книга о любви, а не о символе веры, и Купидушкам ли, нимфам ли, девицам красным и добрым молодцам говорить велеречиво!
Понеслась работа – не поднять от стола головы. И вот скачут уже с пера коричневые буквы, ложатся на дорогую любекскую бумагу – он переписывает набело.
И наконец-то август. Письмо. Императрица Анна Иоанновна коронована на Москве!
Правительница светлая, августа Росская!
Князь у трона близко-близко! И он зовет, велит писать оду – Ее Величество любит поэзию!
Вот он, миг! Императрица – России спасение и обновление, императрица – защитительница, слабым опора, народам радость, как Матерь Божья – надежда и свет. Воссияет с нею просвещение, взойдет над Россией небывалый восход, ибо дела Великого дяди своего намерена она продолжить – будут слава и почести, виват Анна, трижды виват!
Такое письмо пришло, такое письмо! Все страхи прочь, долгая ночь ушла, солнце засияло! Великий человек Куракин, теперь новое начнется начало – начало начал!
Великая Анна!
Анна ми мати… – напелись школьные вирши.
Нет, тут надо не слезно, а громко, радостно, на мотив «вивата»: Анна – надежд надежда, Анна…
Он понял, почему немецкие композиторы пишут внизу под заглавием: «Переложено на музыку» – звучат слова в груди, а уж за ними вспыхивает величальный аккорд.
Солнце, воздух-аэр, благодать с небес нисходит, и торжествует надо всем вензель со славным именем. Парит. Вот такой фейерверк привиделся.
Анна Иоанновна!
Да здравствует днесь императрикс Анна,
На престол седша увенчанна,
Краснейте, солнце и звезд сияюща ныне!
Да здравствует на многа лета,
Порфирою златой одета,
В императорском чине…
Императрикс, именно императрикс, так латинизированно, потому иначе не влезет в такт. Он еще раз проверил его, отбил ладонью и бросился записывать ноты, на которые распадались слова. Петь, петь надо этакие вирши! Вспомнил диспут с Шароном – сегодня бы иезуит был прав, он слышал мелодию в стихе, но преувеличивал, выть актеру не годится.
Не случайно победил тогда в споре Тредиаковский, но кто знает, случись схватиться снова, стал бы, наверное, говорить по-иному. Вот как все поворачивается!
В русской колонии давали бал в честь коронации императрицы. Он готовил хор. Купцы, подьячие, слуги – много набралось люду. Он разложил песнь Анне на двенадцать голосов, чтобы их борение и перехлест подчеркивали особенную торжественность события. И Ботигер, ценитель Ботигер похвалил!
Се благодать всем от небес лиется:
Что днесь венцем Анна вязется.
Бегут к нам из все мочи сатурновы веки!
Мир, обилие, счастье полно
Всегда будет у нас довольно;
Радуйтесь, человеки.
Небо все ныне весело играет,
Солнце на нем лучше катает.
Земля при Анне везде плодовита будет!
Воздух всегда в России здравы.
Переменятся злые нравы,
И всяк нужду избудет.
Так это пелось, так торжественно неслось надо всеми в великий для россиян день!
Скоро скончался август, а с ним и лето. Отгрузили и нагрузили «Славу морскую».
Канат рвется.
Якорь бьется,
Знать, кораблик понесется…
Опять насвистывал свою давешнюю песенку, но только теперь на новый мотив, что украл у столь же задорной немецкой, – ее любил попевать Ботигер, когда бывал в хорошем настроении.
Прощай, Гамбург, прощай, лети навстречу, волна, – в Петербург!
Стрелка буссоли указывает курс – в Петербург! А каков он, новый стольный город? Какова теперь Россия?
Лети, кораблик!
Едет магистр Василий Кириллович Тредиаковский, исполнивший отцовскую мечту, едет пленять, покорять, петь российским новым глаголом. Говорят, солнце улыбается поэтам! Великий Меценат – князь Куракин, обучивший, пригревший на чужбине, поддержит и здесь.
Что черного и злого было – забылось, унеслось с кильватерной струей, завертелось, утонуло в хладном море.
Вот ведь чудо – жизнь, вот ведь чудо!
Чудо – жизнь!
А Констанс? Роман?
Позади, позади, позади!
Летит кораблик на всех парусах, ветрами подгоняемый, стяги трепещут. Ох-ха, врывается в глотку свежий сильный ветер. Солоно на губах.
Ох-ха…
И он, он мчится с ним вместе навстречу новой, блистающей, славной судьбе. Мчится!
Завершился, завершился очередной круг, окончена одиссея, мытарства и ученичество позади – перед ним Россия, надежды, мечты. На прошлом поставлена точка. Она – конец, она – итог, она же и начало нового времени, ворота в него. Тяжелые створки уже растворились и ждут, ждут своего поэта, своего гимнотворца!
Он чувствует, он знает, он не сомневается – наступает, наступает самое, самое счастливое время в его жизни!
31
Известно, что когда кончаем нашу речь,
То точка ставится. Любви не уберечь…
Часть четвертаяПридворный стихотворец. Лучшие годы жизни
1
«Хотя прежде сего на Москве публиковано, дабы всяких чинов люди, как дневным, так и ночным временем, ездили как в санях, так и верхами смирно и никого лошадьми не давили и не топтали, однако ныне ея величеству известно стало, что многие люди ездят в санях резво, и верховые их люди перед ними необыкновенно скачут и, на других наезжая, бьют плетьми и лошадьми топчут…»
Из Полного собрания законов Российской Империи № 5512 от 1730 г.
2
Город вставал рано: по солнцу. А оно было яркое и невероятно теплое в этом сентябре: мелкие лужи сверкали, а в больших и глубоких отражалось небо с редкими облачками и огромным желтым кругом. Лишь со второй половины дня прилетал с залива ветер и гнал тучи, и темнело, и наступала осень. Но первая половина дня была – лето, и всякое живое дыхание ликовало, запасая тепло на зиму – последнее тепло уходящего года. Трава стояла совсем зеленая и сочная, и только, случайно сорвавшиеся, падали на землю листья.