– Друзей у меня нет, – бросила Вера чуть резко и, почувствовав это, поправилась: – Я же общаюсь в основном с коллегами. Им экскурсии ни к чему, они и так все здесь живут.
– А родители?
– Мама считает, тут нечего делать.
– Надо же…
Она явно чего-то недоговаривала, но Костя чувствовал, что настаивать не имеет смысла. В целом ситуация его устраивала, он тоже не горел желанием пускаться в откровенность. О чем рассказывать – о своем провале? Нет уж, он лучше помолчит. Рано или поздно правда все равно выплывет наружу, а пока можно просто наслаждаться вкусным ужином, вином и компанией красивой женщины.
Костя откинулся на спинку стула, выдохнул, глядя в окно. Темнота сгущалась, но небо, подсвеченное городскими огнями, оставалось синим.
– Я освободила на завтра день, – сказала Вера, – у нас с тобой большие планы.
– Посветишь меня?
– Пусть лучше будет сюрприз. Ты мне доверяешь?
– О да! – воскликнул он шутливо. – Целиком и полностью.
– Вот и хорошо. Как тебе, кстати, шницель?
Костя многозначительно указал глазами на пустую тарелку:
– Великолепно. Каждый день бы ел!
Вера уловила в его словах иронию.
– Это ты еще не пробовал тафельшпиц.
– Тоже местная кухня?
– Ага. Вареная говядина.
– И все? – изумился Костя. – Просто вареное мясо?
– Ну оно в бульоне. С овощами.
– Это меняет дело.
– Значит, в следующий раз попробуем. И кайзершмаррн.
– Дай угадаю – яйца? Всмятку или вкрутую?
Вера усмехнулась:
– Почти в точку. Бисквит крошат на кусочки и жарят с маслом и орехами. Подают со сливочным кремом. Обычно на завтрак. Рецепт самого кайзера, между прочим.
– Ну если кайзера… – протянул Костя. – Ему виднее.
– Но у нас с тобой будет завтрак не от кайзера, а от Троцкого.
– От кого, извини?
– Троцкого Льва Давидовича. Одно время он тоже жил в Вене, и было у него любимое кафе, куда мы и пойдем.
Покончив с едой, они пересели в кожаные кресла, заказали коктейли. Вере принесли черный матовый бокал с темно-красной жидкостью, в которой плавал цветок; Костя пил из стеклянной птички с соломинкой в хвосте смесь априкот-бренди с просекко. Опьянения он не чувствовал, да и откуда ему было взяться после сытного ужина с дьявольски, если честно, жирным шницелем из экологически чистой свинины откуда-нибудь с Альп?
Пришли официанты, распахнули окна, впуская в уютное нутро ресторана ночную прохладу, и Костя спросил разрешения закурить. Ему разрешили – если не будут жаловаться другие посетители. Жаловаться никто не собирался, и они с Верой выкурили по сигарете, попросили еще коктейль, потом еще и еще…
На улицу вывалились в состоянии вдохновенной эйфории, прошли до Бурггартена, где прогуливались собачники с разной мелочью – болонками, шпицами и йоркширскими терьерами. Побродили у статуи Моцарта с купидонами на постаменте; перед ней на газоне был высажен из какой-то розоватой травки большой скрипичный ключ. Вместо скамей там стояли садовые стулья из крашеного металла, но присесть на них не получилось – слишком холодные. Дошли до памятника Гёте в зеленой патине; Великий, расположившись в массивном кресле, задумчиво глядел в пространство.
Сад освещался прожекторами; последние группы туристов рассаживались по автобусам. На Ринге загадочно шелестели ветвями старые липы и каштаны, отбрасывая на асфальт пятнистые тени. Вера держала Костю под руку; эхо шагов, оттолкнувшись от стен, улетало к звездам.
В квартире их встретили тишина, запах роз, шелест портьер, которые Вера, едва войдя, задернула в гостиной. Она достала из холодильника минеральную воду, налила в два больших стакана.
– А кофе? Можно кофе? – попросил Костя.
Вера пошла варить кофе, согласившись с тем, что если сейчас, не протрезвев, ляжет спать, то назавтра проснется примерно такой же – чуть пьяной. Зашипела кофемашина, Вера нагрела под паром чашки, приготовила обоим двойной эспрессо.
– Слушай, – Костя взял у нее из рук чашку, – а твой муж не объявится экспромтом? Не хотелось бы ставить тебя в неловкое положение.
– Не объявится. Он со своей будущей женой в шале перебрался. То самое, где мне предложение делал. Она у него беременна.
– Так он тебе изменял?
– Получается, да.
– Извини, я не хотел… если тебе неприятно…
– Мне все равно, – Вера посмотрела Косте в глаза. – Честное слово.
Костю разбудило ласковое прикосновение: Вера погладила его по щеке, и он, медленно приоткрыв глаза, увидел ее лицо, склонившееся над ним. Она была уже одета, причесана; на барабане, заменявшем в его комнате тумбочку, хронометр показывал семь часов. Вера ушла от него, когда Костя спал, он и не заметил. И вот вернулась – готовая к выходу в город.
– Если хочешь попасть на Сомова, пока никого нет, поднимайся, – сообщила она деловито, – нас ждут.
– Я готов, – Костя оторвал голову от подушки, – только обуюсь.
Вера шутку не оценила:
– Нас куратор будет встречать. Так что лучше одеться.
– Слушаюсь, мой генерал! – Костя приставил руку к виску в салюте.
Шторы на окне были раздернуты, по потолку бегали солнечные зайчики. Костя прошел в свою ванную, наскоро принял душ, достал из чемодана чистую рубашку.
На Кертнерштрассе, вечно людной, в этот ранний час народу практически не было; кроме них с Верой торопилась куда-то еще пара человек. Вера широко шагала, увлекая Костю за собой, поправляла на тонком носу солнечные очки, рассказывала, сколько сложностей пришлось преодолеть, чтобы собрать выставку.
Путь до «Альбертины» занял каких-то пять минут. Вера свернула к служебному входу, где дежурил охранник. Тот куда-то позвонил, пропустил их с Костей через рамку металлоискателя, и по лестнице к ним спустился куратор: мужчина лет пятидесяти в джинсах и сером жилете поверх черной рубашки.
Вера познакомила его с Костей; куратор предложил показать им выставку лично.
– Хочешь экскурсию? – спросила Вера, оборачиваясь к Косте.
– Необязательно, – ответил он. – Мне бы просто картины посмотреть.
– Согласна. – Вера, похоже, обрадовалась.
Снова перейдя на немецкий, она объяснила куратору, что они справятся сами, тот кивнул и пропустил их вперед, к залам. Когда Костя проходил мимо него, мужчина внезапно дернулся вперед, всматриваясь в его лицо. Заговорил по-английски:
– Вы мне кажетесь знакомым. Я мог вас где-то видеть?
Вера притормозила, оглянулась. Костя замер на месте, не зная, что ответить. Потом решил идти ва-банк:
– Нет, вряд ли. Я живу в России.
– Наверное, показалось, – вздохнул куратор. – Хотя нет, знаю! Вы похожи на одного человека, я забыл фамилию… читал про него в интернете.
Костя поглядел на Веру, словно в поисках спасения, и она немедленно вмешалась:
– Константин только что приехал, вы не могли видеться раньше. Думаю, нам лучше начать, пока мы никому не мешаем. Большое спасибо, что помогли.
Куратор сдался, отступил в сторону. Костя улыбнулся ему, словно прощая ошибку: да, бывает, обознались.
Из служебного холла угольно-черного цвета они поднялись на первый этаж, миновали двух сфинксов, охранявших вход на выставку, и перед ними открылась картина, показавшаяся Косте поистине райской: знакомые полотна и картоны, жеманные барышни, радуги и арлекины.
– Твоя любимая какая? – благоговейным шепотом спросил он Веру.
– На этой выставке или вообще?
– Ну пусть будет на этой.
– Идем, покажу.
Она подвела его к темному холсту в золотой раме, висевшему в углу. Холст был немаленький, шириной метра полтора. Снова дама на коленях у кавалера, но на этот раз в интерьере. Кажется, художник изобразил их в спальне, перед трюмо. Мужчина был молод, лет тридцати, девушка – совсем юная. Он целовал ее в щеку, прикрыв глаза; она как будто немного испуганно смотрела в пространство. Хотя называлась картина «Влюбленные. Вечер», оба выглядели настороженными, а не расслабленными. Одной рукой мужчина перебирал пальцы девушки; их тень, преувеличенно мрачная, падала на обитую тканью стену комнаты. В окно за их спинами затекали сиреневые сумерки, спальню освещала свеча.
– Почему именно эта? – повернулся Костя к Вере.
– Они влюблены, но боятся друг друга. И всего, что вокруг. Им кажется, их любовь могут разрушить. Она непрочная. Но от этого еще более ценная, понимаешь?
Костя, обычно самоуверенный, бросил на Веру задумчивый взгляд.
– А мне кажется, они должны расстаться. И поэтому боятся. Их любовь разрушат они сами.
У Веры пробежал по спине холодок. Забылось солнечное утро за стенами галереи; сумерки с картины как будто заполнили зал. Она потрясла головой, избавляясь от наваждения, отвела глаза от мужчины с девушкой.
– Мы ее доставили из Еревана, из Национальной галереи. Пришлось целые переговоры провести. Почти на правительственном уровне. Но все получилось.
– Я в тебе не сомневался, – одобрил Веру Костя.
– Твоя любимая здесь тоже есть, – сказала она, показывая на проем между окнами. Костя узнал оригинал, с которого была сделана репродукция в его комнате, и обрадовался ему, как старому знакомому.
– Хотел бы ее себе? – поддразнила Вера.
– Ну еще лет триста, и я заработаю на фрагмент эскиза, – отозвался Костя со смехом. – Я же не твой муж…
– И слава богу, – пробормотала Вера себе под нос.
В соседнем простенке висел портрет обнаженного юноши со светлыми волосами и неестественно алыми губами. Называлась картина «Боксер», и Костя, подмигнув, прокомментировал:
– Красавчик!
Выставка занимала несколько просторных залов; чтобы обойти ее всю, потребовалось около часа. Костя успел даже устать от впечатлений. На выходе снова появился куратор и преподнес Косте каталог – на память. Тяжелая книга в суперобложке приятно оттягивала руку, когда они, покинув «Альбертину», направились в сторону следующего пункта Вериной программы: кафе, где сиживали и Троцкий, и Гитлер, и Ленин в их бытность в Вене.
Путь к нему лежал мимо Хофбурга, императорской резиденции, и Костя закрутил головой, отыскивая источник странного резкого запаха, витавшего в самом центре аристократической столицы.