– Чем пахнет? – спросил он. – Лошадьми?
– Точно, – подтвердила Вера. – Тут манеж находится, туристов катают в каретах.
– Я лошадей как-то в цирке понюхал, – проворчал Костя, – до сих пор забыть не могу.
– В цирке лошадей жалко, а тут они живут, как сыр в масле. Но запах, конечно, есть. Придется потерпеть.
– Аппетит отбивает, – добавил Костя недовольно. – Мы скоро придем?
– Уже пришли.
Вера показала на вывеску – медальон с золотыми буквами CENTRAL.
– Хорошо, что мы к самому открытию, – сказала она, взбегая по ступенькам, – тут через час очередь выстроится. Место историческое, туристы фотографироваться ходят.
Фотографировать в кафе действительно было что: и сводчатый потолок, убегающий вверх метров на семь, не меньше, и портреты императорской семьи, и богатая мебель, и витрины с пирожными. Все они стояли заполненные, нетронутые; сидело в «Централе» от силы человек пять. По старинной традиции там предлагали свежие газеты, закрепленные на увесистых деревянных цилиндрах с ручками; кто-то из гостей их действительно читал.
– Ну вот, сейчас приобщишься к венской традиции: сидеть в кафе, читать и вести разговоры. Чему, собственно, и предавались все знаменитые посетители.
– Революцию планировали?
– И это, и войну обсуждали, и психоанализ. Сюда и Фрейд захаживал, и доктор Юнг.
– Красивое место, – согласился Костя, – располагающее. А что здесь едят? Я как-то не привык завтракать пирожными…
– Мы закажем кофе. И несладкое что-нибудь.
Они заняли стол, и к ним поспешил официант, пожилой и солидный. Вера отказалась от меню, сразу сделала заказ. Кофе им подали по-венски: со взбитыми сливками и тертым шоколадом сверху. К нему принесли в графине воду; Вера поведала, что вода в городскую систему Вены поступает с ледников в горах, и считается самой чистой водой из крана в мире. Зато стаканы, в которые ее полагалось наливать, были старенькие, исцарапанные, будто остались со времен Первой мировой.
– Из моего, кажется, сам Фрейд и пил, – заметил Костя, покрутив стакан на свету.
– Очень возможно, – кивнула Вера. – Я бы не удивилась.
Сытный завтрак включал яичницу, хлеб с маслом, тушеные помидоры и бекон; официант поставил в середину стола корзинку с круассанами. На их счет у Веры тоже имелась история: круассаны придумали вовсе не французы – это венцы, веками оборонявшиеся от турок, заимствовали форму выпечки в виде полумесяца.
– Ты еще оперу обещала, – сказал Костя с набитым ртом. – Как только прилетим. Я все помню.
– Опера будет. В пятницу, мой секретарь уже заказал ложу.
– Прямо целую?
– Конечно.
– А что будем слушать?
– «Любовный напиток», Доницетти.
– Какая прелесть! Я в восторге.
Костя подумал, что немного утрирует тон, которым обращается к Вере: как будто она взяла обязательство его развлекать, а он волен одобрить ее или не одобрить. С другой стороны, примерно так оно и было, хоть Костя и не понимал Вериных причин. Может, с его помощью Вера собирается отомстить мужу за измену? Только зачем для этих целей ей понадобился едва знакомый русский – в ее ООН что, мужчин не хватает? Или там сплошная политкорректность и борьба с харассментом? Европейская повестка, все в этом роде? Возможно, возможно…
Кафе постепенно заполнялось, через час свободных столов не осталось совсем, а у дверей выстроилась очередь. Они выпили еще по чашке кофе, Костя полистал газету на деревяшке, чтобы почувствовать себя настоящим белоэмигрантом, и зафиксировал этот опыт в голове – пригодится на будущее. Здесь легко было воображать, что на дворе то ли конец XIX, то ли начало XX века – «Централь» с тех пор не изменился. Интересно, не за их ли столиком Ленин играл в шахматы? А какие пирожные предпочитал дедушка Фрейд?
Тренированная Костина фантазия легко складывала истории, вышивала сюжеты как по канве. А вот с реальностью не получалось – мотивы Веры так и оставались для него скрыты. Отмахнувшись от назойливых мыслей и решив, что со временем все прояснится само собой, Костя расплатился по счету и позвал Веру еще разок прогуляться в Бурггартен – теперь при свете дня.
Железные стулья там нагрело солнце, и на них можно было присесть, полистать каталог, подаренный в галерее. Костя опасался, что вот-вот почувствует усталость от постоянной близости с Верой, начнет раздражаться, но ничего подобного – ему было на удивление спокойно и хорошо. Поэтому, когда она сказала, что завтра весь день проведет на работе, а с ним встретится только вечером, он даже загрустил.
– Но для тебя у меня есть предложение, – утешила его Вера, – побудешь моим эмиссаром.
– В каком смысле? Надеюсь, международный конфликт улаживать не придется?
– Нет. Пойдешь в Музей истории искусств. Когда у меня есть свободное время, я туда обязательно заглядываю. Вот и ты сходи.
– Будут конкретные указания?
– Будут. Зал Брейгелей. Остальное – на твое усмотрение.
– Вас понял.
Уезжая на работу на следующее утро, Вера уточнила, что в зале Брейгелей у нее есть любимый красный диван, на котором Костя обязательно должен посидеть. Он проводил ее, посмотрел в окно спальни, как в переулке вырулила из подземного гаража Верина служебная машина. Потом собрался, запер замки, проверив несколько раз, все ли сделал правильно, и пешком отправился в сторону Музейного квартала.
В зал Брейгелей его как будто привел внутренний навигатор, он же указал и на диван, о котором говорила Вера – сразу перед «Крестьянской свадьбой». Костя послушно посидел на нем, пытаясь не столько изучить картину, сколько поразмышлять о самой Вере. Вот если бы он ставил про нее спектакль: как объяснил бы актрисе мотивацию героини?
Избалованная выпускница престижного университета встречает богатого взрослого мужчину. Выходит за него замуж, делает успешную карьеру. Узнает об измене. Заводит роман со случайным знакомым, чтобы отвлечься.
А что, если сделать Веру ненадежной рассказчицей? Никакой измены не было, точнее, была, но изменяла она сама? Муж в шоке от ее похождений, требует развода, дает жене время, чтобы выехать из квартиры – месяц, например. Она, в пику ему, привозит домой очередного любовника, держит при себе, соблазняет роскошной жизнью…
Тут же достроился в голове и остаток сюжета: любовника уговаривают убить – о боже! – мужа, завладеть дорогой собственностью, получить долю. Костя остановил себя: чушь и банальность. Детективные сюжеты определенно не его конек.
Он встал с дивана, прошелся по залу туда-сюда, свернул в коридорчик, ведущий к Рубенсу. Полюбовался на полнотелых красавиц и мускулистых богов, увидел лестницу и спустился этажом ниже.
В кафе, выложенном черно-белой мозаикой, попросил себе чаю, покопался в телефоне, читая новости. Слава богу, про него ни слова, скандал забывается. Недельная пауза среди ставшего привычным уныния пойдет ему на пользу. Жаль, конечно, что Вера так занята: она предупредила, что до пятницы будет оставлять его одного на весь день, а встречаться они смогут только вечерами.
Очень быстро у Кости выработались собственные привычки: проводив Веру в офис, он выпивал кофе на Кертнерштрассе и шел бродить без особой цели. Катался на трамвае по Рингу, поражаясь количеству русских в Вене – отовсюду неслась знакомая речь. На всякий случай Костя старался держаться от соотечественников подальше.
Вспомнил про могилу Моцарта, проехался до кладбища Святого Марка. Долго петлял там по дорожкам между кустами – кладбище было живописно-заброшенным, из травы выглядывали херувимы с растрескавшимися каменными крылышками. Памятники из белого песчаника стояли в беспорядке, как будто выросли сами, без всякого планирования. Ветви деревьев распластывались над ними, как зонтики, защищали от солнечного света. Там не было оградок, к которым Костя привык на православных погостах, не было аляповатых искусственных цветов и гранитных мавзолеев. На месте той самой коллективной могилы, о которой упоминала Вера, цвели анютины глазки и ангел опирался о пьедестал простой колонны, обломанной на высоте метра от основания.
В соборе Святого Стефана Костю больше всего поразила крыша с геометрическим узором из черной, бирюзовой и охряной черепицы и имперскими орлами. Внутри шла репетиция хора, и у мальчиков в алых балахонах были неземные благостные лица.
Всю неделю Костя ждал, когда пойдет в оперу и окажется в привычной театральной обстановке, по которой, конечно, сильно скучал.
Собираться начал с обеда: тщательно побрился, подпилил ногти, привел в порядок одежду. Брызнулся парфюмом и оценивающе посмотрел на себя в зеркало. В целом неплохо. С Верой они договорились встретиться уже в театре, и Костя отправился туда, естественно, пешком – до оперы от Вериного дома было рукой подать.
Он встал перед подъездом и начал рассматривать съезжающуюся публику. В основном все пожилые, солидные. Дамы в вечерних платьях и дорогих костюмах, с перстнями, серьгами, браслетами – тут в театр принято наряжаться. Старухи, похожие на высушенных черепах, с уложенными волосами и накрашенными ногтями курили, оживленно беседуя между собой.
Увлекшись наблюдениями, Костя не заметил, как подъехала Вера; увидел ее, только когда она подошла чуть ли не вплотную. Платье изумрудного цвета удивительно ей шло: с открытыми плечами и коротким шлейфом сзади, оно давало возможность продемонстрировать тяжелое золотое ожерелье-ошейник, смуглую кожу тонких рук, гибкую талию и узкие бедра.
– Выглядишь потрясающе! – искренне восхитился он.
Волосы Вера собрала в свободный узел, из него вроде как случайно выбивалось несколько прядей. От нее шел сладкий, пьянящий запах духов, карие глаза сверкали, как звезды. Костя подумал, что такой красивой Веру еще не видел, хотя она с самого начала нравилась ему остро и по-особенному глубоко.
– Пойдем внутрь? – Вера взяла его под локоть. – Десять минут осталось, тебе, наверное, интересно здание посмотреть?
Косте правда было интересно, и они полюбовались статуями на мраморной лестнице, потом росписями центральной галереи, парадным залом, по которому прогуливались зрители в ожидании звонка.