– К вам гостья, – сказал портье.
– Кто? – удивился Костя.
– Софья Кауфман.
– Впустите, – со вздохом ответил он.
Соня тихонько постучала в дверь, Костя открыл и встал на пороге.
– Можно войти?
Соня была в вечернем платье, бирюзовом с золотом, и у Кости промелькнула перед глазами Юдифь с картины Климта, которую он смотрел в Верой в Бельведере.
– Что тебе надо? – спросил он, морщась – голова уже начинала болеть, обещая назавтра серьезное похмелье.
Соня сделала вид, что не слышит вопроса: заохала, ощупывая Костино лицо:
– Больно? Очень? Ты чем-нибудь промыл?
Костя убрал от себя ее руки, отступил в номер, и Соня вошла за ним.
– Зачем ты пришла? – повторил он настойчиво. – Я все знаю. Могла не утруждаться.
Соня встала, опираясь спиной о стену; тонкая лямка платья упала с одного плеча.
– Я там была, – призналась она. – У Андреича, когда ты приезжал.
– И что?
– Захотелось тебя увидеть.
– Увидела. Что дальше?
Соня опустила глаза.
– Я хотела попросить прощения. – Ее голос стал хриплым, как будто слова давались Соне с трудом. – Тебя все это не должно было коснуться. Так случайно вышло.
– Случайно? Ославили, значит, на весь мир, выставили мошенником, каким-то казнокрадом, а ты говоришь, случайно? Почему ты молчала на суде?
Соня взмахнула рукой – словно перерубая невидимый канат:
– Мне Игорь Андреевич поставил условие! Если я не стану о нем упоминать, он сделает так, чтобы дело закрыли.
– А то, что на мне пятно останется на всю жизнь, это ерунда, конечно!
– Ты бы предпочел пожертвовать Гуляевым? Да ты хоть понимаешь, что нас с тобой обоих сожрали бы с потрохами? А он все равно бы вывернулся! И что мне оставалось делать? Вот ты – ты бы как на моем месте поступил?
Костя смерил Соню взглядом – уже не гневным, скорее, презрительным.
– В деревню бы уехал. В деревню, к тетке, в глушь, в Саратов. Иди домой, Соня. Я пьяный и спать хочу.
Она сделала шаг ему навстречу, положила тонкие пальцы Косте на грудь.
– Ну прости, – прошептала, наклоняясь к его лицу, – я виновата.
Соня так откровенно напрашивалась на поцелуй, что Костя едва не рассмеялся. Она серьезно надеется сейчас уложить его в постель? После всего, что было?
Он осторожным жестом убрал ее руку:
– Соня, уйди.
– Ты меня не проводишь? – сделала она последнюю попытку.
– Не-а. Тебе тут близко, пешочком пять минут.
Костя развернул ее, легонько подтолкнул в спину. Соня оказалась в коридоре, и он захлопнул за ней дверь. Постоял, упираясь ладонью в стену и наклонив голову, потом, шатаясь, добрел до кровати и рухнул на одеяло лицом вниз.
Проснувшись с утра с головной болью и тошнотой, кое-как собрался и поехал в Третьяковскую галерею. Была у него одна идея, которую следовало проверить, и Костя, купив билет, прошел прямиком в зал Сомова на первом этаже. Под окном там нашелся стул – видимо, для смотрительницы, – но сейчас на нем никого не было, и Костя забрал стул себе. Поставил поближе к арлекину с дамой под радугой и уселся, подперев ладонью подбородок. Долго вглядывался в картину, что-то крутил у себя в голове. Внезапно его тронули за плечо: смотрительница вернулась и требовала свое место обратно.
– Знаете, – сказал ей Костя шепотом, – я маленький открытки собирал. Была такая серия: художественные галереи мира. И там мне попался вот этот самый Сомов.
Смотрительница кивнула, посмотрела на Костю уже снисходительнее, даже с интересом.
– Так вот, мне отец, когда поехал в Москву, репродукцию привез. Большую, по размеру картины. Она у меня до сих пор в комнате висит на стенке. Подвыцвела, правда, но узнать можно.
Смотрительница обвела взглядом зал: они были в нем с Костей вдвоем, основные толпы еще не нахлынули. Вспомнив Верину привычку, он пришел в музей пораньше, к открытию.
– Ладно, посидите пока, – ответила смотрительница таким же шепотом. – Я отойду.
– Спасибо! – улыбнулся Костя.
Ему хотелось продлить удивительный момент, который он сейчас переживал: несмотря на похмелье, на него нахлынуло острое осознание правильности того, что он делает. Связались нити, которые судьба подбрасывала ему в последнее время, все встало на свои места, и от этой ясности он впал в необыкновенное состояние, когда цвета казались яркими и прозрачными, мелкие детали обретали огромное значение, и зубчики каждой его внутренней шестеренки точно зацеплялись за соседнюю.
В подобии затяжного инсайта он соединил руки за головой, потом вытянул их вверх, словно антенну. Первая пара посетителей – отец с дочерью – покосилась в его сторону и бочком прошла мимо, к Кустодиеву. Костя наклонился вправо-влево, так и держа руки над собой, как будто делал гимнастику. Крепко зажмурил глаза, а когда открыл, радуга выплеснулась на него с холста разноцветным потоком. Костя поднес ладонь к картине, но трогать, конечно, не стал – просто провел над поверхностью, защищенной стеклом.
– Пожалуйста, осторожнее! – из-за спины окликнула его смотрительница, подходившая забрать стул.
Косте хотелось наклониться и поцеловать ее, но делать этого, наверное, не стоило, поэтому он просто сказал «спасибо», и пошагал к выходу. Было полное ощущение, что паркет пружинит под ногами, и Костя летит над ним, не встречая сопротивления. В сквере перед Третьяковкой две девочки прыгали со скакалками – а он-то думал, что скакалки остались где-то далеко, в его детстве. За девочками присматривали бабушки, одна поглядела на Костю с интересом и, кажется, с узнаванием. Он прибавил шагу, потом побежал, выгоняя из крови остатки алкоголя. Дышалось легко, тротуар раскручивался вперед, словно волшебный ковер.
Вечером перед вылетом в Вену Костя позвонил Мейеру из аэропорта.
– Ждем, ждем вас, – любезно сказал тот. – Уже знаете, что будете ставить?
– Удивительно, но знаю, – ответил Костя. – Прямо сегодня решил.
– Тогда завтра с утра встречаемся. Все обсудим. Не говорите пока, вдруг еще передумаете.
– Не передумаю, – улыбнулся Костя, – но вы правы. Пускай будет сюрприз.
Встречу Мейер назначил в «Захере», напротив театра, и Костя счел это еще одним звеном в цепи судьбоносных совпадений, начало которой положила Вера.
– С чем же вы к нам пожаловали? – поинтересовался Мейер после приветственного вступления.
Они завтракали; Костя пил крепкий кофе по-венски.
– Это будет еще один Вагнер?
Мейер явно хотел продемонстрировать свою подкованность и прозорливость, но Костя выбил его из седла:
– Нет.
– А кто же? Русские? Чайковский, Римский-Корсаков? Шостакович?
Костя покачал головой:
– Моцарт.
– Вот как… – Мейер напрягся: он явно ожидал другого. Моцарта в Венской опере ставили регулярно, и новый «Дон Жуан» или «Волшебная флейта» ему не требовались.
Колебания отразились у него на лице, и Костя пришел растерявшемуся интенданту на помощь:
– Одно юношеское произведение.
Доминик встрепенулся:
– Любопытно!
– Да, опера, которую он написал в девятнадцать лет. – Костя видел, что Мейер что-то подсчитывает, прикидывает в уме. Наконец тот догадался:
– «Мнимая садовница»! Боже, чудесная вещь! И ее очень давно никто не ставил. Константин, вы гений!
– Не я, а Моцарт, – ответил Костя, улыбаясь.
– И что вас натолкнуло на эту идею? Помнится, там какой-то сюжет с преображениями, герой не узнает героиню, она притворяется другим человеком, и он тоже… Я ничего не путаю?
– Нет, все так и есть. Что натолкнуло? Простое совпадение.
– Не может быть, – Мейер прищурил темные глазки-пуговицы. – Но, если не хотите рассказывать, не надо. Ваш выбор я полностью одобряю.
Костя удовлетворенно выдохнул, взялся за чашку с кофе.
– А сценография? Какое-то видение у вас уже есть?
– Есть, вполне определенное.
– Поделитесь?
– Более того – я вам покажу!
Мейер, заинтригованный донельзя, уставился на него – ох уж эти русские, все превращают в спектакль!
Костя поднял руку и попросил счет. Мейер отобрал у него кожаную папку с чеком, заплатил сам, многократно повторив, что Константин – его гость. Вдвоем они вышли на Филармоникерштрассе, за пару шагов преодолели Альбертинаплатц, и оказались перед галереей.
– Ну вот, смотрите!
Костя рукой указал на рекламный плакат, приглашавший посетить выставку Сомова.
– Я уже был, – растерянно пробормотал Мейер, – выставка очень достойная. Или… Погодите, вы хотите такую сценографию? Ну конечно! Для «Садовницы» подходит идеально! Мало того, какая тонкая аллюзия – у вас с художником совпадают инициалы!
– Значит, вам нравится?
– Безусловно! Вена от Сомова в восторге, очереди на выставку колоссальные. Мы подхватим эту тему, разовьем… я даже знаю, кого из художников вам рекомендовать, у меня потрясающий декораторский цех… а костюмы! Вот где мы сможем развернуться!
От волнения он даже закружился на месте, притопывая ногами в узких лаковых ботинках.
– Не зря я всегда верил в русских артистов! Ваш вкус – это что-то неподражаемое. Наверное, он у русских в крови.
Мейер церемонно протянул Косте руку:
– Добро пожаловать в Венскую оперу! И желаю удачи! Я всецело на вашей стороне, любая помощь, которая потребуется, будет вам оказана. Все, что в моих силах.
Восторженный тон Мейера, обычно выглядевший чрезмерным, в этот раз точно совпадал с Костиным настроением.
– Благодарю!
Они обменялись рукопожатием – у Мейера рука была сухая и горячая, у Кости прохладная, жесткая.
Получив одобрение интенданта, Костя принялся за работу. Его поселили совсем близко к театру, в квартиру на последнем этаже четырехэтажного особнячка с собственным выходом на крышу. Там была садовая мебель: несколько шезлонгов, шпалеры, увитые плетистыми розами, которые уже цвели, большой стол и скамьи для гостей. Костя устраивался за столом с ноутбуком, придумывал мизансцены. К нему приходил дирижер, чтобы обсудить постановку, собирались артисты, с которыми предстояло работать, в том числе несколько русских.