Свет погас совсем, и загремели аплодисменты – дирижер вступил в оркестровую яму. Вот он поднялся за пюпитр, развернулся к зрителям и поклонился, взмахнув обеими руками. Ему хлопали долго, шумно, потом снова успокаивались несколько секунд. Наконец палочка вспорхнула в воздух, и вступила первая скрипка. Проиграла увертюра, занавес уплыл вверх, и перед зрителями – перед Верой! – возникла сцена в парке.
Все, что на репетициях было картонным и гипсовым, стало вдруг живым и настоящим: боскеты, деревья, цветы на клумбах и маленький пруд, в котором плавала серебряная луна. Костя почувствовал, как Вера рядом с ним затаила дыхание. В платье с голыми плечами она сама была похожа на оперную героиню; ее так и хотелось поставить в центр сцены. Голова у Кости шла кругом от торжественности момента и близости этой удивительной девушки, единственной на свете.
Он дотронулся до ее руки на бархатном поручне ложи, и Вера не убрала пальцы, только тихонько вздохнула. Распущенные волосы закрывали ее лицо, повернутое к нему в профиль, и Костя не видел его выражения, но угадывал, что оно сейчас сосредоточенное и немного взволнованное.
На сцене уже пели: он, режиссер, даже не заметил, как вышли артисты. Костя как будто растворился в театральном воздухе, стал частью этого вечера, перелетел в декорации, которые сам создавал вместе с художником. С Верой вдвоем они бродили между деревьев, и луна, становясь больше и желтее, освещала им путь. На светлой части неба им сияла волшебная радуга, а звезды осыпались вниз и повисали на тонких нитях, как мотыльки.
Маркиза Виоланта Онести – о какое имя, «онести», честная! – преданная женихом, переодевалась садовницей и отправлялась на его поиски. Теперь ее звали Сандриной, и она была намерена вернуть своего Бельфьоре во что бы то ни стало. В нее, переодетую, влюбился владелец поместья, но она осталась к нему равнодушна. Тем временем над ее женихом нависло обвинение в убийстве и она, разоблачив себя, доказала его невиновность. Мнимая садовница бежала в лес, жених бросился за ней, оба сошли с ума – видимо, от счастья, – и все закончилось свадьбой под неподражаемую моцартовскую музыку.
Зал взорвался аплодисментами, зрители повставали с мест, артисты стали выходить на поклоны. Больше всего хлопали сопрано – садовнице, – потом ее кавалеру Бельфьоре. Дирижер поднялся на сцену; он кланялся публике и высматривал в кулисе Костю, но его там не было.
Он держал Веру за обе руки в своей ложе, в темноте, умолял выслушать его. Ему было не до аплодисментов, не до шумной толпы.
– Иди, – Вера повернулась к нему, – тебя вызывают. Публика требует режиссера.
– Обещай, – торопливо шептал Костя, – нет, поклянись, что никуда не сбежишь!
– Иди, – настаивала она, – нельзя же так!
В ложу постучали, дверь распахнулась, на пороге появился Мейер.
– Константин, – воскликнул он, – вас просят!
Мейер увидел Веру, церемонно поцеловал ей руку и поторопил Костю:
– На сцену, на сцену! Все потом!
Пришлось быстро сбежать по технической лесенке, выйти на сцену, кланяться и принимать цветы. Костя не сводил глаз с ложи, но темнота скрывала Веру от него, и он не мог понять, там она еще или ушла.
Их вызывали раз двенадцать, не меньше, Костя устал от софитов, бьющих в глаза, и насквозь пропотел в своем костюме. Наконец занавес закрылся, публика потекла на улицу, а он бросился назад – по той же лестнице вверх, по ковровой дорожке к ложе, к бархатному барьеру… никого.
Верино кресло стояло пустое, и на нем лежала программка с арлекином и дамой. Костя схватил ее, раскрыл, перевернул – на обороте было написано: Медуза. Он швырнул программку обратно на кресло, кинулся бежать, не разбирая дороги, к служебному выходу.
На улице уже сгущались сумерки, и вся Вена казалась продолжением театральных декораций. На Кертнерштрассе замерли в каменных вазонах гортензии, стриженные шарами, и луна была такая же, как та, что парила над сценой, окутанная тонкой кисеей. Он мчался, охваченный тем же безумием, что и его герои, опьяненный нежной музыкой, взлохмаченный и бледный, как будто в гриме. Люди отступали с его пути, но он их не видел: вокруг Кости были бесплотные тени, и среди них только одна живая, с бьющимся горячим сердцем – Вера, его Вера.
Он едва не проскочил переулок, где находился ресторан, потом резко повернул, поскользнулся, зашатался, но удержался на ногах и увидел ее. Вера сидела на диванчике перед входом, и он сразу охватил взглядом ее всю: длинные ноги, светлые в полумраке, нежные плечи, распущенные волосы и улыбающиеся губы.
Костя подлетел к ней, думал, она встанет и он схватит ее в объятия, но Вера так и осталась сидеть, даже головы не подняла. Он рухнул на диванчик рядом с ней, запыхавшийся и бесконечно счастливый. Понял, что должен был принести ей цветы – сколько букетов ему сегодня подарили, а он все их бросил за кулисами, так спешил. Нет, чужие он бы ей дарить не стал, он купит… где здесь цветочный магазин? Костя хотел вскочить, бежать еще куда-то, потом выпалил неожиданно:
– Как дела?
– Да так себе, – Вера пожала плечами. – А у тебя?
– Я сам еще не понял, – признался Костя честно. – Но раз ты пришла, все будет хорошо.
К ним подошел швейцар, наклонился к Вере:
– Фрау Эдлингер, ваш столик готов.
Вера с готовностью поднялась, не дав Косте продолжить. Он попытался ее остановить, но она позвала, нахмурив лоб:
– Идем! Давай поедим.
Костя подчинился, пошел за ней и за официантом на второй этаж. Он уже знал и верхний зал «Медузы» с удобными кожаными креслами, и свечи в морских раковинах, и стол, за которым они сидели в первый раз. Костя попросил шампанского, и официант откупорил бутылку, но Вера накрыла свой бокал рукой.
– Мы же празднуем, – возмутился Костя, – ты что!
– Мне воды, – ответила Вера, – просто воды с газом.
Косте почудилась в ее голосе мстительная нотка, и он не понял, за что она сердится на него. Заговорил торопливо:
– Я знаю, я тебя обидел. И я не такой богатый, как твой муж, не могу дарить тебе музейные картины, и замка у меня нет.
– Неправда, – серьезно возразила Вера, – ты подарил мне целую оперу. Это гораздо больше и картины, и замка. Дело не в этом.
– А в чем? – воскликнул Костя. – Что я не узнал Веронику Седых? Ты до сих пор злишься?
Вера покачала головой.
– Значит, мы будем вместе?
– Нет.
– Почему?
– Есть причина.
– Ты передумала разводиться? Только не говори, что ты меня не любишь! Я знаю, что любишь, всегда знал.
– Люблю. С двенадцати лет. Я этого и не скрывала. Но сейчас все изменилось.
– У тебя кто-то есть?
– Есть. Точнее, будет. Ребенок.
Костя отмахнулся, словно она сказала какую-то глупость:
– Послушай меня: я никому не позволю нас разлучить. Я никуда от тебя не уеду. Я хочу быть с тобой, и я…
– Ты меня не слышишь? – Вера наклонилась к нему над столом.
– А? Что? – сбился Костя.
– У меня. Будет. Ребенок.
Костя замер с широко распахнутыми глазами.
– В каком смысле? Ребенок? Чей?
Вера откинулась на спинку кресла и рассмеялась с облегчением.
– Наконец-то! Вот как с тобой говорить, если ты не понимаешь обычных слов?
– Слова я понимаю, – пробормотал Костя, – но ребенок? Это как?
– Как у всех, – Вера пожала плечами.
– Чей?
– Мой.
– А еще?
– А еще одного человека. Который сидит сейчас здесь и несет чушь, потому что растерялся и испуган.
– Ничего я не растерялся, – начал Костя запальчиво и тут же запнулся: – То есть… Ребенок от меня?
Вера кивнула:
– Угу.
– И ты говоришь мне об этом вот так, мимоходом?
– А как я должна была сказать? Оркестр позвать? Фанфары?
– Нет, но это же… Это же грандиозно! Это же значит, что мы с тобой… Что ты со мной…
– Костя, остынь, – попросила Вера, отпивая воду из стакана. – Ребенок ничего не меняет. Я просто хотела, чтобы ты знал.
– Что значит «не меняет»? Нет уж, теперь ты останешься со мной!
– У нас ничего не выйдет, – вздохнула она. – Мы случайно встретились, немного увлеклись, но все закончилось.
Костя открыл рот, чтобы возразить, но она его опередила:
– Если захочешь общаться с ребенком, я не буду мешать. Хотя ты вряд ли захочешь. Для тебя на первом месте твоя работа, и это справедливо.
– А для тебя разве нет?
– И для меня тоже.
– Значит, в этом мы одинаковые. А еще мы любим рисковать. И не боимся неожиданностей. Разве этого мало?
Костя схватил ее руку и крепко сжал.
– Я все это время думал только о тебе! Ты же видела «Садовницу» – она про нас с тобой! Мне казалось, ты должна понять, что для меня значишь! Прошу, не надо мстить мне сейчас за то, что я в детстве не обратил на тебя внимания. Я был эгоистом, самовлюбленным – называй меня как хочешь, все правда! Но теперь совсем другое дело. Ты ведь смогла измениться, так почему я не мог?
– Костя, мне не важно, изменился ты или нет.
Она сидела, выпрямив спину, но руки у него не отнимала.
– Ты нравился мне таким, каким был.
– А сейчас? Сейчас нравлюсь?
– Нравишься, но этого мало.
– Так чего же ты хочешь?
– Я хочу быть уверена в своем будущем. А для этого мне лучше быть одной и решать самой за себя.
– Глупости! – не сдержавшись, выкрикнул Костя. – Ты просто боишься! Боишься, так и скажи!
Вера отшатнулась, глаза у нее заблестели. Тонкие пальцы выскользнули из Костиной ладони.
– Ничего я не боюсь!
Она упрямо сжала губы, уставилась ему в лицо сердитым взглядом.
– Но мне нужна независимость.
– От меня?
– Да!
– Зачем? Зачем она тебе? Что в ней хорошего?
Вера схватилась за голову:
– Господи, я уже жалею, что пошла тогда в ресторан! Осталась бы в гостинице, и ничего бы этого не было. Но нет, ты возник, откуда ни возьмись, и теперь надо вести эти разговоры, что-то делать, решать – только этого мне не хватало!
Костя, до того сосредоточенный исключительно на себе, внезапно ощутил к ней пронзительную жалость.