– Вас не будут беспокоить, сэр, – шепнул Аллану кондуктор с улыбкой, поднося руку к фуражке.
Аллан с величайшим удовольствием поколотил бы его за это.
– Постойте! – закричал он из окна. – Мне не нужно отдельного вагона.
Но все было уже бесполезно; кондуктор не слышал, паровоз засвистел, и состав помчался в Лондон.
Избранное общество торп-эмброзцев, провожавших уехавших, задержалось на платформе и тотчас же собралось в кружок со станционным смотрителем в центре.
Станционный смотритель, мистер Мак, был человеком популярным в окрестностях города; он имел два больших достоинства, неизменно положительно действующих на большинство англичан: он был старый военный и не употреблял в разговоре много слов. Конклав на платформе непременно захотел знать его мнение, прежде чем поделиться своим собственным. Разумеется, само собой, что со всех сторон посыпались замечания, однако окончательное мнение каждого об этом событии не высказывалось, все споры кончались вопросом к станционному смотрителю:
– Она его поймала, ведь поймала?
– Она вернется «миссис Армадэль», ведь вернется?
– Он лучше выбрал бы мисс Мильрой, ведь лучше?
– Мисс Мильрой выбрала его. Она была у него в большом доме, ведь была?
– Совсем нет. Стыдно портить репутацию девушки. Ее застала гроза поблизости; он был принужден предложить ей убежище, и с тех пор она не подходила к дому. Мисс Гуилт была там без всякой грозы, и мисс Гуилт уехала с ним в Лондон в отдельном вагоне, что вы скажете, мистер Мак?
– Глуп же этот Армадэль со всеми своими деньгами. Влюбился в рыжую, лет на девять старше его! Ей целых тридцать. Вот что я говорю, мистер Мак. А вы что скажете?
– Старше или моложе, а она будет хозяйкой в Торп-Эмброзе, и я скажу, надо смириться с этим приличия ради. Мистер Мак, как человек светский, видит это в таком же свете, как и я, не так ли, сэр?
– Господа! – сказал станционный смотритель своим резким командирским голосом и со своим непроницаемым выражением лица. – Она чертовски красивая женщина. А я, если бы был в летах мистера Армадэля, я такого мнения, что если бы я ей понравился, она могла бы выйти за меня.
Выразив свое мнение, станционный смотритель круто повернул направо и сейчас же заперся, как в крепости, в своей конторе.
Торп-эмброзские граждане посмотрели на запертую дверь и глубокомысленно покачали головами. Мистер Мак обманул их ожидания. Мнение, открыто признающее слабость человеческой натуры, никогда не бывает популярно.
– Это все равно что сказать: мол, каждый из нас мог бы на ней жениться, если бы мы были в летах мистера Армадэля!
Таково было общее впечатление на «конклаве», когда митинг был отложен до другого раза и члены начали расходиться.
Последним ушел старый джентльмен очень медленной походкой, к тому же, видимо, имевший привычку оглядываться вокруг. Остановившись в дверях, этот наблюдательный человек окинул глазами всю платформу и увидел за углом стены пожилого человека, которого до сих пор никто не заметил.
– Господи помилуй! – вскричал старый джентльмен, медленно продвигаясь шаг за шагом вперед. – Неужели это мистер Бэшуд?
Это был Бэшуд. Бэшуд, любопытство которого разгадать тайну внезапного отъезда Аллана в Лондон привело на станцию. Бэшуд, видевший и слышавший из-за угла стены то, что все видели и слышали, и на которого, вероятно, это произвело необыкновенное впечатление. Он стоял, прислонившись к стене, как окаменелый, прижав одну руку к обнаженной голове, а в другой держа шляпу, стоял со слабым румянцем на лице, тусклый взгляд его глаз был обращен в черную глубину туннеля, как будто лондонский поезд исчез в нем только сию минуту.
– У вас голова болит? – спросил старый джентльмен. – Послушайтесь моего совета: ступайте домой и прилягте.
Бэшуд слушал машинально внешне с обычным вниманием и отвечал машинально со своей обычной вежливостью тихим голосом, словно в полудреме:
– Да, сэр, я пойду домой и лягу.
– Вот это хорошо! – заметил старый джентльмен, направляясь к двери. – И примите пилюлю, мистер Бэшуд, примите пилюлю.
Через пять минут сторож, запирая станцию, нашел Бэшуда все еще стоящим с обнаженной головой у стены и все еще смотревшим в черную глубину туннеля, как будто лондонский поезд исчез в нем только сию минуту.
– Ступайте, сэр, домой, – сказал сторож, – я должен запереть станцию. Вы нездоровы? Вам дурно? Выпейте дома немного водки.
Бэшуд отвечал сторожу точно так, как и старому джентльмену:
– Да, я выпью немного водки.
Сторож взял Бэшуда за руку и вывел со станции.
– Найдете здесь, сэр, – сказал он, указывая на кабак, – и очень хорошую водку.
– Я найду здесь, – машинально повторил Бэшуд, – и очень хорошую водку.
Его воля, казалось, была парализована, его действия зависели решительно от того, что другие говорили ему. Он сделал несколько шагов по направлению к питейному дому, пошатнулся и ухватился за фонарный столб. Сторож, последовавший за ним, опять схватил его за руку.
– Вы уже пили! – воскликнул он, с внезапно пробудившимся участием. – Чего? Пиво?
Бэшуд своим тихим голосом повторил последнее слово. Время подходило к обеду сторожа. Но когда простолюдин-англичанин приметит пьяного, его сочувствие к нему делается безграничным. Сторож перестал думать о своем обеде и заботливо помог Бэшуду дойти до питейного дома.
– Крепкая водка снова поставит вас на ноги, – шепнул сострадательный помощник упившегося человеческого рода.
Если бы Бэшуд действительно был пьян, действие средства, предложенного сторожем, было бы чудесным. Но как только рюмка была осушена, крепкий напиток сделал свое дело: ослабленная нервная система Бэшуда, ошеломленная ударом, обрушившимся на нее, взбудоражилась, как лошадь от удара шпорами; слабый румянец на щеках, тусклый взгляд глаз исчезли. Сделав над собой усилие, Бэшуд вернулся к действительности настолько, что даже поблагодарил сторожа и спросил, не хочет ли он сам чего-нибудь выпить. Этот достойный человек с удовольствием принял дозу горького лекарства – в виде предохранительного средства от простуды – и пошел домой обедать, как только могут ходить люди, которые физически разгорячены стаканчиком водки, а нравственно возвышены исполнением доброго дела.
Все еще необычно расстроенный, но осознавший теперь, куда он должен направиться, Бэшуд в свою очередь через несколько минут вышел из питейного дома. Он шел машинально и в своей поношенной черной одежде казался пятном на белой поверхности, освещенной солнцем дороги. Именно таким Мидуинтер увидел его в тот день, когда они встретились в первый раз. Дойдя до того места, где нужно было выбирать между дорогой, которая вела в город, и той, которая вела в большой дом, он остановился, будучи не в состоянии решить, куда идти, и даже не думая об этом.
– Я отомщу ей! – прошептал он, все еще предаваясь своему ревнивому бешенству от поступка женщины, обманувшей его. – Я отомщу ей, – повторил он громче, – даже если бы мне пришлось истратить мои последние деньги!
Несколько развратных женщин проходили по дороге в город и услышали его слова.
– Ах ты старый негодяй! – закричали они с чрезмерной вольностью своей профессии. – Что бы ни сделала она, тебе поделом!
Резкость их голосов испугала его, понял ли он слова или нет. Он ушел от дальнейших оскорблений на более уединенную дорогу, которая вела к большому дому. В тихом месте близ дороги он остановился и сел. Бэшуд снял шляпу и приподнял молодящий его парик со своей плешивой головы, стараясь в отчаянии разрушить твердое убеждение, страшно тяготившее его душу, – убеждение, что мисс Гуилт с умыслом обманывала его с начала до конца. Но все было бесполезно. Никакие усилия не могли переубедить его, не могли освободить и от одной созревшей идеи, вызванной этим убеждением, – идеи мщения. Он встал, надел шляпу и быстро пошел вперед, потом повернулся, не зная почему, и медленно пошел назад.
– Если бы я одевался щеголеватее, – говорил с отчаянием бедняга, – если бы я был несколько смелее с нею, она, может быть, не посмотрела бы на то, что я стар!
Припадок гнева вновь охватил его. Он сжал кулак и свирепо погрозил им в воздухе.
– Я отомщу ей, – повторил он, – я отомщу ей, если бы даже мне пришлось истратить мои последние деньги.
То влияние, которое она приобрела над ним, странно выражалось в том, что его мстительное чувство за нанесенную обиду не могло перенестись от нее на человека, которого он считал своим соперником. И в бешенстве, как в любви, его душа и тело принадлежали мисс Гуилт.
Через минуту стук колес, приближавшихся сзади, испугал его. Он обернулся. К нему быстро подъезжал Педгифт-старший, точно так, как это было ранее, в тот раз, когда он подслушивал под окном большого дома и когда стряпчий прямо обвинил его в любопытстве насчет мисс Гуилт!
В одно мгновение это воспоминание ворвалось в его душу. Мнение о мисс Гуилт, высказанное стряпчим мистеру Аллану при расставании с ним, которое он услышал, пришло ему на память вместе с саркастическим одобрением Педгифта насчет розысков, на которые его собственное любопытство может решиться.
«Я могу еще быть с нею, – подумал он, – если мистер Педгифт поможет мне!»
– Постойте, сэр! – закричал он, когда гиг поравнялся с ним. – Если вы позволите, сэр, я хотел бы поговорить с вами.
Педгифт-старший замедлил бег своей прыткой лошади и сказал, не останавливаясь:
– Приходите в контору через полчаса. Сейчас я занят.
Не ожидая ответа, не замечая поклона Бэшуда, он погнал лошадь и через минуту исчез из глаз.
Бэшуд опять присел в тенистом местечке у дороги. Он, по-видимому, был не способен чувствовать никакой другой обиды, кроме той, которую ему нанесла мисс Гуилт. Он не только не сердился, он даже был рад бесцеремонному обращению Педгифта с ним.
– Через полчаса, – сказал он безропотно. – Довольно времени, чтоб успокоиться, а мне это нужно. Мистер Педгифт поступил с большой добротой, хотя, может быть, без намерения.