Тяжесть в голове опять заставила его снять шляпу, он положил ее на колени, погрузившись в глубокое раздумье; голова его была склонена, а дрожащие пальцы левой руки рассеянно барабанили по тулье шляпы. Если бы Педгифт-старший, увидев его сидящим тут, мог заглянуть в будущее, это однообразное постукиванье по шляпе имело бы силу, но очень было оно слабо, чтобы остановить стряпчего на дороге. Это была слабая, морщинистая рука исхудалого, жалкого старика, но, употребляя собственное выражение Педгифта при его прощальном предсказании Аллану, этой руке было предназначено «бросить свет на мисс Гуилт».
Глава XIIIСердце старика
Аккуратно в назначенное время, по истечении получаса, о Бэшуде доложили в конторе, как о человеке, желающем видеть мистера Педгифта по его собственному назначению.
Стряпчий с досадой поднял глаза от бумаг: он совершенно забыл встречу на дороге.
– Узнай, что ему нужно, – сказал Педгифт-старший Педгифту-младшему, работавшему в одной комнате с ним, – и, если нет ничего важного, вели ему прийти в другое время.
Педгифт-младший быстро вышел и также быстро вернулся.
– Ну что? – спросил отец.
– Он непонятнее обыкновенного, – отвечал сын, – я ничего не мог от него добиться, кроме того, что он непременно хочет видеть вас. Мое мнение, – продолжал Педгифт-младший со своей обычной насмешливой серьезностью, – что с ним сейчас случится припадок и что он пожелает вас отблагодарить за постоянную доброту к нему, соизволив сообщить вам свои собственные воззрения на этот счет.
Педгифт-старший обыкновенно отплачивал всем, включая и своего сына, их же собственным оружием.
– Потрудись вспомнить, Аугустус, – возразил он, – что мой кабинет не зал суда. За плохой шуткой не всегда здесь следует взрыв хохота. Проси сюда мистера Бэшуда.
Мистер Бэшуд вошел, а Педгифт-младший вышел.
– Вам не надо пускать ему кровь, сэр, – шепнул неисправимый шутник, проходя за спинкой отцовского кресла. – Бутылки с горячей водой к подошвам, горчичник на живот – вот современное лечение.
– Садитесь, Бэшуд, – сказал Педгифт-старший, когда они остались одни, – и не забывайте, что время – деньги. Расскажите все, что бы это там ни было, как можно скорее, как можно короче.
Эти предварительные наставления, резко, но не грубо сказанные, скорее увеличили, чем уменьшили мучительное волнение, которое испытывал Бэшуд. Он пролепетал какие-то непонятные слова, задрожал еще более обыкновенного, поблагодарив Педгифта и прибавил извинение, что беспокоит своего патрона в деловые часы.
– Всем здесь известно, мистер Педгифт, что время ваше драгоценно. О, да! О, да! Чрезвычайно драгоценно! Чрезвычайно драгоценно! Извините меня, сэр, я сейчас расскажу. Ваша доброта, или, лучше сказать, ваши дела… нет, ваша доброта позволила мне подождать с полчаса, и я подумал о том, что я хочу рассказать, приготовился и расскажу вкратце.
Сказав это, он замолчал с мучительным, растерянным выражением на лице. Он все продумал мысленно, но когда настало время, смущение не позволяло ему говорить. А Педгифт молча ждал; его лицо и обращение с клиентом ясно выражали ту безмерную цену времени, которую каждый клиент, посещавший знаменитого доктора, каждый клиент, советовавшийся со стряпчим, имеющим большую практику, знает так хорошо.
– Вы слышали новость, сэр? – пролепетал Бэшуд, в отчаяние высказав главную мысль, доминировавшую в голове его, просто потому, что у него не было никакой другой мысли.
– Это касается меня? – спросил Педгифт-старший, безжалостно, без предисловий приступая к самому делу.
– Это касается одной дамы, сэр… одного молодого человека, должен бы я сказать, в котором вы принимаете участие. Что вы думаете, мистер Педгифт? Мистер Армадэль и мисс Гуилт поехали вместе сегодня в Лондон – одни, сэр, одни в отдельном вагоне. Как вы думаете: он женится на ней? И вы тоже думаете, как все, что он женится на ней?
Он задал этот вопрос, и румянец внезапно выступил у него на лице и так же внезапно появилась энергия в обращении. Его понимание ценности времени стряпчего, его убеждение в снисхождении к нему стряпчего, его природная застенчивость и робость – все вместе уступило одному всепоглощающему интересу – услышать ответ Педгифта. Он первый раз в жизни задал этот вопрос твердым, громким голосом.
– Насколько я знаю мистера Армадэля, – сказал стряпчий (при этом выражение его лица стало суровым, а голос глухим), – я думаю, что он способен жениться на мисс Гуилт десять раз, если мисс Гуилт заблагорассудится сделать ему предложение. Ваше известие нисколько меня не удивляет, мистер Бэшуд. Мне жаль его. Я могу сказать это по совести, хотя он пренебрег моим советом. Мне еще больше жаль, – продолжал он, смягчившись в душе при воспоминании о своем свидании с Нили в парке под деревьями, – мне еще больше жаль одну особу, которую я не назову. Но какое мне дело до этого? И скажите, ради бога, что такое с вами? – продолжал он, заметив в первый раз страдания Бэшуда, отчаяние на лице Бэшуда, вызванное его ответом. – Вы нездоровы, или что-нибудь скрывается за всем этим, что вы боитесь высказать? Я не понимаю. Вы пришли сюда, в мой собственный кабинет, в деловые часы, только затем, чтобы сказать мне, что мистер Армадэль имел глупость испортить навсегда свою будущность? Я предвидел это давно, мало того, я даже сказал ему об этом в последнем разговоре, который имел с ним в большом доме.
При этих последних словах Бэшуд вдруг приободрился. Замечание стряпчего о разговоре в большом доме возвратило его в одно мгновение к той цели, которую он имел в виду.
– Вот о чем, – сказал он с жаром, – вот о чем я желал говорить с вами, вот к чему я приготовлялся в мыслях. Мистер Педгифт, сэр, в последний раз, когда вы были в большом доме, когда вы уезжали в вашем гиге, вы нагнали меня на дороге.
– Кажется, моя лошадь быстрее на ходу, чем вы, Бэшуд. Продолжайте, продолжайте! Я полагаю, что мы дойдем наконец до того, к чему вы ведете.
– Вы остановились и заговорили со мной, сэр, – продолжал Бэшуд, все с большей твердостью приближаясь к цели. – Вы сказали, что подозреваете меня в любопытстве насчет мисс Гуилт, и прибавили (я помню ваши собственные слова, сэр), и прибавили, что я могу удовлетворить свое любопытство, что вы этому не препятствуете.
Педгифту-старшему в первый раз показалось это так интересно, что захотелось послушать дальше.
– Я помню что-то в этом роде, – отвечал он, – помню также, что мне показалось странным, как вы оказались (мы не употребим более оскорбительного выражения) как раз под окном мистера Армадэля, когда я говорил с ним. Разумеется, это могло быть случайностью, но больше походило на любопытство. Я могу судить только по наружности, – заключил Педгифт, дополняя свой рассказ щепоткой табака, – а ваша наружность, Бэшуд, была решительно против вас.
– Не опровергаю этого, сэр. Я только упомянул об этом обстоятельстве потому, что желал признаться вам, что я точно любопытен насчет мисс Гуилт.
– Почему? – спросил Педгифт-старший, видя нечто непонятное на лице и в обращении Бэшуда, но нисколько не догадываясь, что это могло бы быть.
Наступило минутное молчание. Минута прошла, Бэшуд прибегнул к средству, к которому обыкновенно прибегают робкие и ненаходчивые люди, поставленные в такое же положение, когда не могут найти ответа. Он просто повторил только что сказанное.
– Я чувствую, сэр, – сказал он со смесью угрюмости и робости, – некоторое любопытство к мисс Гуилт.
Снова наступило неловкое молчание. Несмотря на свою большую проницательность и знание людей, стряпчий пришел еще в большее недоумение. Дело Бэшуда представляло единственную человеческую загадку, которую он пока не способен был решить. Хотя год за годом мы бываем свидетелями в тысяче случаев незаконного лишения наследства ближайших родственников, бессовестного нарушения самых священных уз, печального разрыва старой и твердой дружбы единственно по милости того могучего эгоизма, который может возродить в сердце старика половая страсть, соединение любви с дряхлостью и седыми волосами все-таки не возбуждает во всех другой мысли, кроме сумасбродной невероятности или сумасбродной нелепости. Если бы встреча, происходившая в кабинете Педгифта, происходила за его обеденным столом, когда вино расположило бы его разум к более юмористическому восприятию, может быть, он догадался бы в чем дело, но в свои рабочие часы Педгифт-старший имел привычку смотреть на проблемы людские серьезно, с деловой точки зрения, и по этой самой причине он просто был неспособен понять такой забавный курьез, такую нелепость, что Бэшуд был влюблен.
Некоторые люди на месте стряпчего постарались бы прояснить дело, упорно повторяя свой вопрос. Педгифт-старший благоразумно отложил вопрос до тех пор, пока не подвинул разговора еще на шаг.
– Ну, хорошо, – сказал он, – вы испытываете любопытство к мисс Гуилт, далее что?
Ладони Бэшуда начали увлажняться под влиянием такого же волнения, как в то время, когда он рассказывал историю о своих домашних горестях Мидуинтеру в большом доме. Опять он скомкал носовой платок и беспокойно перекладывал его из одной руки в другую.
– Могу я спросить, сэр, – начал он, – предполагая, что вы имеете очень неблагоприятное мнение о мисс Гуилт, вы, кажется, совершенно убеждены…
– Милый мой, – перебил Педгифт-старший, – зачем вам сомневаться в этом? Вы стояли под открытым окном мистера Армадэля все время, пока я с ним говорил, и я полагаю, что ваши уши были не совсем закрыты.
Бэшуд не прерывал стряпчего. Жало сарказма стряпчего было притуплено более благородной болью, возбужденной в нем раной, нанесенной мисс Гуилт.
– Вы, кажется, совершенно убеждены, сэр, – продолжал он, – что в прошлой жизни этой дамы есть обстоятельства, которые опозорили бы ее, если бы были обнаружены в настоящее время?
– Окно было отперто в большом доме, Бэшуд, и ваши уши были, я полагаю, не совсем закрыты.
Все еще не чувствуя жала, Бэшуд настаивал больше прежнего.