Лицо отца, бледное и испуганное, выглядывало из окошка кэба, когда сын спустился с лестницы.
– Ее нет здесь, Джемми? – спросил он слабым голосом. – Ее нет здесь?
– Молчите! – закричал шпион, врожденная грубость которого вырвалась наконец из-под контроля. – Я еще не кончил свои расспросы.
Он перешел через дорогу и вошел в кофейную, находившуюся прямо против того дома, из которого он только что вышел.
У окна сидели два человека, поглядывая на него с беспокойством.
– Кто из вас был вчера дежурный в десятом часу вечера? – спросил Бэшуд-младший, грозно подходя к ним и задавая вопрос строгим, повелительным шепотом.
– Я, сэр, – отвечал один из них неохотно.
– Вы потеряли из вида дом? Да, я это вижу.
– Только на минуту, сэр. Какой-то грубиян-солдат вошел…
– Этого довольно, – сказал Бэшуд-младший. – Я знаю, что сделал солдат и кто послал его сделать это. Она опять ускользнула от нас. Вы величайший осел! Считайте себя уволенным!
С этими словами и с ругательствами, для того чтобы придать им больше выразительности, он вышел из кофейной и вернулся к кэбу.
– Она уехала! – закричал отец. – О Джемми, Джемми! Я это вижу по твоему лицу!
Он упал в угол кэба со слабым жалобным криком.
– Они обвенчаны! – стонал он.
Руки его повисли, шляпа свалилась с головы.
– Останови их! – воскликнул он, вдруг опомнившись и схватив в бешенстве сына за ворот сюртука.
– Поезжай назад в гостиницу! – крикнул Бэшуд-младший извозчику. – Не шумите! – прибавил он, свирепо обернувшись к отцу. – Мне нужно подумать.
Весь лоск сошел с него в это время. Его гнев был распален; его гордость – даже такой человек имел свою гордость – была глубоко уязвлена. Два раза пытался он провести эту женщину, и два раза эта женщина провела его.
Он вышел из кэба, приехав в гостиницу во второй раз, и попробовал подкупить слуг деньгами. Результат этого опыта показал ему, что они не могли продать никакие сведения. После минутного размышления он, прежде чем вышел из гостиницы, спросил дорогу к приходской церкви.
«Может быть, стоит попытаться», – подумал он, назвав адрес извозчику.
– Скорее! – закричал он, посмотрев прежде на свои часы, а потом на отца. – Минуты драгоценны, а старик-то начинает слабеть.
Это была правда. Все еще способный слышать и понимать, Бэшуд уже был не способен говорить; он уцепился обеими руками за крепкую руку сына и с отчаянием опустил голову на его плечо.
Приходская церковь стояла в стороне от улицы, на открытом месте, была окружена решетками, к ней вели ворота. Оттолкнув отца, Бэшуд-младший отправился прямо в ризницу. Клерк, убиравший книги, и помощник его, псаломщик, были единственными людьми в ризнице, когда он вошел туда и попросил позволения взглянуть на брачные записи этого утра.
Клерк важно раскрыл книгу и отошел от стола, на котором она лежала. В книге в это утро было записано три брака, и первые две подписи на странице были: «Аллан Армадэль!» и «Лидия Гуилт!»
Даже Бэшуд-младший, не знавший правды, не подозревавший, к каким страшным последствиям могло повести утреннее происшествие, даже он вздрогнул, когда глаза его прочитали эту запись. Дело совершилось! Что бы ни вышло из этого, дело совершилось! Свидетельство о браке, который был и законен, и вместе с тем ложен относительно осложнений, к которым он мог повести, было записано в книге. Собственным почерком Мидуинтера, вследствие рокового сходства имен, было представлено доказательство, которое могло убедить всякого, что не Мидуинтер, а Аллан был мужем мисс Гуилт!
Бэшуд-младший закрыл книгу и возвратил ее клерку. Он спустился с лестницы, угрюмо сунув руки в карманы. Серьезный удар был нанесен его профессиональному самолюбию.
Сторож встретил его у церковной стены. Он подумал с минуту, стоит ли истратить шиллинг на расспросы этого человека, и решил, что стоит. Если бы их можно было выследить и нагнать, то появилась бы возможность даже и теперь увидеть деньги Армадэля.
– Как давно, – спросил он, – первая чета, обвенчавшаяся здесь сегодня, вышла из церкви?
– Около часа, – отвечал сторож.
– На чем они уехали?
Сторож не ответил на второй вопрос, пока не спрятал в карман деньги.
– Вы не проследите их отсюда, сэр, – сказал он, когда получил свой шиллинг. – Они ушли пешком.
– И вы больше ничего не знаете?
– Ничего не знаю, сэр.
Оставшись один, даже сыщик частной справочной конторы остановился на минуту в нерешительности, прежде чем возвратился к отцу, ждавшему в кэбе у ворот. Он был выведен из этой нерешительности внезапным появлением извозчика за оградой церкви.
– Я боюсь, что старому джентльмену стало плохо, сэр, – сказал извозчик.
Бэшуд-младший сердито нахмурился и вернулся к кэбу. Когда он отворил дверцу и заглянул в кэб, отец его наклонился вперед и посмотрел на него, безмолвно шевеля губами, дрожа всем телом, бледный как смерть.
– Она провела нас, – сказал сын. – Они обвенчались сегодня утром.
Тело старика с минуту качалось из стороны в сторону, еще через минуту глаза его закрылись, а голова упала вперед, на переднюю скамейку кэба.
– Вези в больницу! – закричал сыщик. – С ним обморок. Вот что вышло из того, что я отступил от своего правила, чтобы угодить отцу! – пробормотал он, угрюмо поднимая голову Бэшуда и развязывая ему галстук. – Прекрасное утреннее занятие! Клянусь всем святым, прекрасное утреннее занятие!
Больница была близко, и дежурный доктор – на своем посту.
– Оправится он? – грубо спросил Бэшуд-младший.
– Кто вы? – спросил доктор не менее резко со своей стороны.
– Его сын.
– Не подумал бы этого, – ответил доктор, взяв лекарство, поданное ему сиделкой и отходя от сына к отцу с видимым облегчением, которого не трудился скрывать. – Да,– прибавил он минуты через две, – ваш отец оправится на этот раз.
– Когда его можно будет перевезти отсюда?
– Часа через два.
Шпион положил визитную карточку на стол.
– Я приеду сам или пришлю за ним, – сказал он. – Я полагаю, что теперь могу ехать, если оставляю мое имя и мой адрес.
С этими словами он надел шляпу и ушел.
– Какой скот! – сказала сиделка.
– Нет, – спокойно возразил доктор, – он человек.
В десятом часу вечера Бэшуд проснулся в своей постели в гостинице. Он проспал несколько часов, после того как его привезли из больницы, и душа его и тело теперь медленно оправлялись.
Свеча горела на столе возле кровати, и на нем лежало письмо. Почерк был его сына, и в письме было сказано следующее:
«Любезный батюшка, привезя вас благополучно из больницы в гостиницу, я думаю, что могу похвалиться, что исполнил мой долг к вам и могу считать себя свободным заняться своими делами. Занятия помешают мне увидеться с вами сегодня, и не думаю, чтобы я был в ваших местах завтра утром. Мой совет вам возвратиться в Торп-Эмброз и продолжить работу в управительской конторе. Где бы ни был мистер Армадэль, он должен, рано или поздно, написать к вам по делам. Помните, что я впредь умываю руки от всего этого дела. Но если вы хотите помешать его браку, то сможете разлучить его с женой.
Пожалуйста, заботьтесь о себе.
Письмо выпало из слабых рук старика.
«Как жаль, что Джемми не мог прийти ко мне сегодня, – подумал он, – но все-таки он добр, что посоветовал мне!»
Он с трудом повернулся на кровати и прочел письмо во второй раз.
– Да, – сказал он, – мне ничего больше не осталось, как возвращаться. Я слишком беден и слишком стар, чтобы пуститься за ними в погоню.
Он зажмурил глаза. Слезы медленно струились по его морщинистым щекам.
– Я наделал хлопот, Джемми, – прошептал он слабым голосом. – Я боюсь, что я наделал неприятных хлопот бедному Джемми!
Через минуту слабость охватила его, и Бэшуд опять заснул.
Часы соседней церкви пробили десять часов. Когда часы пробили это время, поезд, который должен был успеть к пароходу, с Мидуинтером и его женой в числе других пассажиров, быстро приближался к Парижу. Когда часы пробили этот час, вахтенный на яхте Аллана увидел Лэнд-эндский маяк и направил судно к Ушанту и Финистерре.
Книга четвертая
Глава IДневник мисс Гуилт
Неаполь, 10 октября. Сегодня минуло два месяца с тех пор, как я объявила, что закрыла мой дневник, с тем чтобы никогда его не открывать.
Зачем я нарушила свое решение?
Зачем я вернулась к этому тайному другу моих бессонных и горьких часов? Затем, что я одинока больше прежнего, хотя мой муж работает в соседней комнате. Мое несчастье женское, и хочется высказаться здесь, а ни в каком другом месте, моя вторая жизнь здесь, в этой книге, и никто не должен знать о ней.
Как я была счастлива в первые дни после нашего брака, и каким счастливым сделала я его! Минуло только два месяца, и вот уже этого счастья не стало! Я стараюсь припомнить, что мы могли сказать или сделать дурное друг другу, – и ничего не могу припомнить недостойного моего мужа, ничего недостойного меня. Я не могу назвать день, когда темная туча в первый раз сгустилась над нами.
Я могла бы это перенести, если бы меньше его любила. Я могла бы понять тайну нашего отчуждения, если бы он объяснил перемену, происшедшую в нем, так же грубо, как другие мужчины выказали бы это.
Но этого не случилось и не случится никогда. Не в его натуре заставлять страдать других. Ни одного нелюбезного слова, ни одного неприветливого взгляда не услышишь и не увидишь у него. Только по ночам я слышу, как он вздыхает во сне; и иногда, когда я вижу его задумчивым по утрам, чувствую, как безнадежно лишаюсь я любви, которую он когда-то испытывал ко мне. Он скрывает это или старается скрывать от меня. Он исполнен нежности, доброты, но нет прежней страсти и трепета на губах его, когда он целует меня теперь; его рука не говорит мне ничего, когда касается моей. Каждый день часы, которые он посвящает своему ненавистному писанию, становятся длиннее, каждый день он становится молчаливее в то время, которое отдает мне.