«Я не предполагал, чтоб она ревновала к мисс Мильрой после того, как стала вашей женой!» – вот что сказал бы он Мидуинтеру, если бы я оставила их в комнате одних!
Как бы то ни было, Мидуинтер услышал нас. Прежде чем я успела заговорить, прежде чем Армадэль успел прибавить слово, он завершил недоконченную фразу своего друга тоном, который я слышала, и с выражением лица, которое я видела в первый раз.
«Вы не предполагали, Аллан, – сказал он, – что дамы могут так легко раздражаться?»
Первое ироническое слово, первый презрительный взгляд, услышанный мною от него! И Армадэль этому причиной!
Гнев мой вдруг прошел, место его уступило другому чувству, тотчас придавшее мне твердость и заставившее меня молча выйти из комнаты.
Я была одна в спальне. Я имела несколько минут для своих мыслей, которые я не намерена передавать словами, даже на этих тайных страницах. Я встала и отперла – все равно, что бы там ни было. Я подошла к изголовью кровати Мидуинтера и взяла – все равно, чтобы ни взяла я. Последнее, что я сделала, прежде чем вышла из спальни, посмотрела на часы. Было половина одиннадцатого, время, когда Армадэль всегда оставлял нас. Я тотчас вернулась к обоим мужчинам; мило улыбаясь, подошла к Армадэлю и сказала ему…
Нет! Поразмыслив хорошенько, я не напишу того, что я ему сказала или что я сделала потом. Мне опротивел Армадэль! Его имя беспрестанно встречается в записях, которые я делаю. Я пропущу то, что случилось в следующий час – от половины одиннадцатого до половины двенадцатого, – и стану продолжать мой рассказ с того времени, как Армадэль оставил нас. Могу ли рассказать, что произошло, как только наш гость повернулся спиной, между Мидуинтером и мной в нашей спальне? Почему и это также не пропустить? Нужно ли волновать себя, записывая это? Я не знаю! Зачем я веду дневник? Зачем искусный вор, описанный недавно в английских газетах, оставил именно то, что могло уличить его, – каталог всех украденных им вещей? Почему мы не бываем рассудительны во всех наших поступках? Зачем я не всегда остерегаюсь и никогда не бываю последовательна, как злодей в романе? Зачем? Зачем? Зачем?
Мне это все равно! Я должна записать, что случилось между Мидуинтером и мной сегодня, потому что я должна. На это есть причина, которую никто не может объяснить, включая и меня.
Было половина двенадцатого. Армадэль ушел. Я надела блузу и села уложить волосы на ночь, когда раздался стук в дверь и вошел Мидуинтер.
Он был страшно бледен. Глаза его смотрели на меня с ужасным отчаянием. Он не ответил, когда я выразила удивление тем, что он пришел гораздо раньше обыкновенного; он даже не ответил, когда я спросила, не болен ли он. Повелительно указав на кресло, с которого я встала, когда он вошел в комнату, Мидуинтер велел мне опять сесть, а потом через минуту прибавил: «Я должен поговорить с тобой серьезно».
Я подумала о том, что я сделала (или нет, что я старалась сделать в промежуток времени между половиной одиннадцатого и половиной двенадцатого, о чем не упомянула в дневнике), и ужасная тоска, которую я не чувствовала в то время, овладела мною теперь. Я опять села, как мне было велено, не отвечая Мидуинтеру и не смотря на него.
Он прошелся по комнате, а потом приблизился ко мне.
«Если Аллан придет завтра, – начал он, – и если ты его увидишь…»
Голос его прервался, и он не сказал ничего больше. В душе он носил какое-то страшное горе, которое захватило его. Но бывает время, когда воля Мидуинтера становится железной. Он еще прошелся по комнате и, видимо, сумел подавить свое горе. Он вернулся к моему креслу и остановился прямо передо мной.
«Когда Аллан придет сюда завтра, – продолжил он, – впусти его в мою комнату, если он захочет меня видеть. Я скажу ему, что не смогу закончить работу, которую теперь делаю, так скоро, как надеялся, и что, следовательно, он должен найти экипаж для своей яхты без моей помощи. Если он, расстроенный напрасным ожиданием, обратится к тебе, – не подавай ему надежды, что я успею освободиться, чтобы помочь ему, если даже он будет ждать. Уговори его найти помощников среди местных моряков, с которыми и нужно заняться яхтой. Чем больше занятия яхтой отвлекут его от нашего дома и чем меньше ты будешь уговаривать его оставаться здесь, тем будет мне приятнее. Не забывай этого и не забывай также последнего наставления, которое я теперь дам тебе. Когда яхта будет готова выйти в море и когда Аллан пригласит нас плыть с ним, я желаю, чтобы ты решительно отказалась ехать. Он будет стараться уговорить тебя передумать, потому что я со своей стороны твердо откажусь оставить тебя одну в этом чужом доме и в этой чужой стране. Все равно, что бы он ни говорил, ничто не должно заставить тебя изменить свое решение. Откажись решительно и окончательно! Откажись, я настаиваю на этом, ступать ногой на новую яхту!»
Он закончил спокойно и твердо, голос его не прерывался, и на лице его не было признаков смятения. Чувство удивления, которое я могла бы испытать, слыша весьма странные слова, с которыми он обратился ко мне, сменилось чувством облегчения, которое они принесли мне. Страх услышать другие слова, ожидаемые мною, оставил меня так же неожиданно, как и охватил. Я опять могла смотреть на него, я опять могла говорить с ним.
«Можешь не сомневаться, – отвечала я, – что я сделаю именно так, как ты приказал мне. Должна ли я повиноваться тебе слепо? Или я могу узнать причину странных приказаний, отданных мне?»
Лицо его омрачилось, и он сел по другую сторону туалетного столика тяжело, безнадежно вздохнув.
«Ты можешь узнать причину, – сказал он, – если желаешь».
Он замолчал, немного раздумывая.
«Ты имеешь право узнать причину, – продолжал он, – потому что ты сама замешана в этом».
Он опять немного помолчал и снова продолжал: «Я только одним образом могу объяснить странную просьбу, с которой сейчас обратился к тебе. Я должен просить тебя вспомнить, что случилось в соседней комнате, прежде чем Аллан оставил нас сегодня».
Он посмотрел на меня со странным выражением на лице. Одно мгновение мне показалось, что он чувствует сострадание ко мне; затем – как будто он испытывает ко мне отвращение. Я опять начала бояться; я молча ждала его следующих слов.
«Я знаю, что работал слишком напряженно последнее время, – продолжал он, – и что мои нервы страшно расстроены. Очень может быть, что в моем теперешнем положении я бессознательно перетолковал или исковеркал обстоятельства, теперь происходящие. Ты сделаешь мне одолжение, если сверишь мои воспоминания со своими. Если моя фантазия преувеличила что-нибудь, если моя память обманула меня в чем-нибудь, я умоляю тебя остановить меня и сказать об этом».
Я настолько владела собой, что смогла спросить, на какие обстоятельства он намекает и каким образом я лично в них замешана.
«Ты лично в них замешана вот каким образом, – отвечал он. – Обстоятельства, о которых я упоминаю, начинаются с того момента, когда ты сказала Аллану о мисс Мильрой, на мой взгляд, весьма необдуманно, не проявив терпения. Я боюсь, что и я тогда высказался так же запальчиво со своей стороны и прошу у тебя извинения за то, что произнес в минуту раздражения. Ты ушла из комнаты. После непродолжительного отсутствия ты вернулась и очень тактично принесла извинения Аллану, которые он принял, со своей обыкновенной добротой и доверчивостью. В этот момент ты и он стояли у стола, на котором был накрыт ужин, и Аллан продолжил разговор, уже ранее начатый между вами о неаполитанском вине. Он сказал, что, наверно, со временем оно ему понравится, и просил позволения выпить еще рюмку вина, которое было у нас на столе. Так ли я говорю?»
Слова замирали на губах, но я заставила себя подтвердить, что он говорит все, как было.
«Ты взяла графин из рук Аллана, – продолжал Мидуинтер. – Ты сказала ему благожелательно: „Вы ведь не любите вино, мистер Армадэль. Позвольте мне сделать кое-что более подходящее вашему вкусу. У меня есть рецепт, как делать лимонад. Угодно вам попробовать?“ С милой улыбкой ты сделала ему это предложение, и Армадэль согласился. Попросил ли он также разрешения посмотреть, как делается лимонад? И не ответила ли ты ему, что лучше дашь письменный рецепт, если он хочет его иметь?»
На этот раз слова замерли на моих губах. Я могла только наклоном головы безмолвно отвечать «да».
Мидуинтер продолжал:
«Аллан засмеялся и подошел к окну посмотреть на залив; я пошел с ним. Через несколько минут Аллан шутливо заметил, что один вид наливаемой тобой жидкости вызывал у него жажду. Когда он это говорил, я отвернулся от окна. Я подошел к тебе и сказал, что лимонад приготовляется слишком долго. Ты дотронулась до моей руки, когда я сказал это, и подала мне стакан, наполненный до краев. В это время Аллан отвернулся от окна, и я передал ему стакан. Тут нет ошибки?»
Неистово забилось мое сердце, голова закружилась. Я могла только покачать ею, я не могла произнести ни слова.
«Я видел, как Аллан поднес стакан к губам. А ты видела? Я видел, как лицо его побледнело в одно мгновение. Ты видела? Я видел, как стакан выпал из рук его на пол. Я видел, как он зашатался и подхватил его, прежде чем он упал. Правда ли все это? Ради бога, допроси свою память и скажи мне, правда ли все это?»
Биение моего сердца как будто прекратилось на одно мгновение. Через минуту какая-то свирепая, какая-то безумная мысль возникла в голове моей. Я вскочила, вне себя от бешенства и, не обращая внимания на последствия, с отчаяния была готова высказать все.
«Твои вопросы и твои взгляды оскорбительны! Разве ты думаешь, что я хотела отравить его?»
Эти слова сорвались с моих уст против воли. Эти слова отчаяния были последние, какие женщина в моем положении должна была бы произнести. Однако я их сейчас произнесла!
Мидуинтер вскочил в испуге и принес мне скляночку с нашатырным спиртом.
«Полно, полно! – сказал он. – Ты также расстроена всем, что случилось сегодня. Ты говоришь дикие и неприятные вещи. Боже! Как ты могла так истолковать мои слова? Успокойся, пожалуйста, успокойся!»