«Вот я здесь с моим гальваническим аппаратом, с моими сбереженными образцами и со всеми другими медицинскими принадлежностями, – сказал доктор, поставив для меня кресло у камина. – А вот моя система лечения безмолвно обращается с плаката над вашей головой в виде изложения ее сути, которое я осмеливаюсь представить с полным откровением. Это не дом сумасшедших, любезная миссис Армадэль. Пусть другие лечат сумасшествие, если хотят, – я останавливаю его. До сих пор у меня в доме еще нет больных. Но мы живем в таком веке, когда нервное расстройство (сродни помешательству) постоянно увеличивается, и со временем больные будут. Я могу ждать, как Гэрви ждал, как Дженнер ждал. А теперь положите вашу ногу на каминную решетку и расскажите мне о себе. Вы, разумеется, замужем? И какое хорошенькое имя! Примите мои сердечные поздравления; вы имеете два величайших счастья, какие только могут достаться женщине: мужа и дом…»
Я прервала поток искренних поздравлений доктора при первой возможности: «Я замужем, но мои семейные обстоятельства вовсе не столь радостны, – сказала я серьезно. – Мое настоящее положение не несет того счастья, которое, как обыкновенно предполагают, достается на долю женщины. Я уже нахожусь в положении весьма опасном».
Доктор придвинул свой стул ближе ко мне и тотчас перешел на свое прежнее докторское обращение и свой прежний откровенный тон.
«Если вы желаете посоветоваться со мною, – сказал он тихо, – вы знаете, что я в свое время хранил много опасных тайн, вы знаете также, что я имею два драгоценных качества для советника. Я не очень щекотлив, и на меня можно положиться безусловно».
Я колебалась даже теперь, сидя с ним одна в его комнате. Для меня было бы так странно довериться кому бы то ни было, кроме меня самой! А между тем, как мне было не довериться другому в таком затруднении, которое касалось юридического вопроса?
«Это как вам угодно, – прибавил доктор. – Я никогда не вызываю доверия, я только принимаю его».
Нечего было делать – приехала я сюда не колебаться, а говорить. Я рискнула и заговорила:
«Дело, о котором я желаю посоветоваться с вами, не относится к вашей докторской опытности, как вы, кажется, думаете. Но я думаю, что вы можете помочь мне, если я доверюсь вашему большому опыту человека светского. Предупреждаю вас заранее, что я непременно удивлю, а может быть, и испугаю вас».
С этим предисловием я начала мою историю и рассказала ему то, что решилась ему рассказать, не более.
С самого начала я не скрыла моего намерения выдать себя за вдову Армадэля и упомянула без всякой опаски (зная, что доктор может отправиться в контору и сам посмотреть завещание) большой доход, который достанется мне в случае успеха. Некоторые из обстоятельств я сочла нужным изменить или скрыть. Я показала ему известие, напечатанное в газете о гибели яхты, но не сказала ему ничего о неаполитанских происшествиях. Я сообщила ему о точном сходстве двух имен, предоставив ему вообразить, что это сходство случайное. Я сказала ему, как важен пункт в этом деле, что мой муж скрыл свое настоящее имя в глубокой тайне от всех, кроме меня; но для того чтобы предотвратить общение между ними, я старательно скрыла от доктора, под каким именем Мидуинтер жил всю жизнь. Я призналась, что оставила своего мужа на континенте, но когда доктор задал этот вопрос, я предоставила ему самому заключить – при всей моей решимости я не могла сказать ему этого положительно, – что Мидуинтер знал о замышляемом обмане и что он нарочно остался за границей, чтобы не компрометировать меня своим присутствием. Обойдя это затруднение – или, как я теперь чувствую совершив эту низость, – я вернулась к самой себе и к истине. Я упомянула обо всех обстоятельствах, относившихся к моему браку, о поступках Армадэля и Мидуинтера, поступках, делавших открытие обмана (с помощью показаний других людей) совершенно невозможным.
«Я рассказала вам обо всем, – заявила я в заключение, – что касается цели, которой хочу добиться. Теперь мне остается сообщить вам прямо о весьма серьезном препятствии, стоящем на моем пути».
Доктор, который слушал до сих пор, не прерывая меня, попросил позволения сказать несколько слов, прежде чем я стану продолжать.
Эти «несколько слов» оказались вопросами – умными, дотошными, недоверчивыми вопросами, – на которые, однако, я оказалась способной отвечать с небольшой скрытностью и даже вовсе без скрытности, потому что они относились почти во всем к обстоятельствам, при которых я выходила замуж, и к моему законному мужу, если он вздумает со временем предъявить свои права на меня.
Мои ответы открыли доктору, во-первых, что я так устроила дела в Торп-Эмброзе, что произвела общее впечатление, будто Армадэль намерен на мне жениться; во-вторых, что прежняя жизнь моего мужа не может произвести на него благоприятного впечатления в глазах света; в-третьих, что мы были обвенчаны, не имея свидетелей, в большой приходской церкви, в которой в это же утро были обвенчаны две другие четы, не говоря уже о дюжине других пар, перепутавших всякие воспоминания о нас в голове церковнослужителей, которые венчались после того. Когда я сообщила доктору эти факты и когда он затем удостоверился, что я и Мидуинтер уехали за границу тотчас по выходе из церкви и что матросы, служившие на той яхте, на которой Армадэль уехал из Сомерсетшира (до моего брака), теперь плавают на других кораблях и в разных концах света, – доверие к моим планам ясно выразилось на его лице.
«Насколько я могу предположить, – сказал он, – права вашего мужа на вас (после того, как вы займете место вдовы умершего мистера Армадэля) не будут основаны ни на чем, кроме его простых уверений, и их, я думаю, вы сможете безопасно опровергнуть. Извините мое естественное недоверие к этому джентльмену, но между ним и вами может произойти в будущем недоразумение, и чрезвычайно желательно удостовериться заранее именно в том, что он может или не может сделать при подобных обстоятельствах. Теперь, когда мы покончили с главным препятствием, которое я вижу на пути вашего успеха, перейдем к тому препятствию, которое вам кажется не менее важным».
Я сама хотела перейти к этому препятствию. Тон, которым доктор говорил о Мидуинтере, хотя я сама была причиной того, страшно мне досаждал и пробудил на минуту старое сумасбродное чувство, которое, как мне казалось, я усыпила навсегда. Я воспользовалась возможностью переменить предмет разговора, упомянула о разнице подписи в церковных книгах между рукой, которою Мидуинтер подписал имя Аллан Армадэль, и рукой, которой Армадэль Торп-Эмброзский привык подписывать свое имя, с такой поспешностью, которая, по-видимому, показалась доктору смешной.
«Это все? – спросил он, к моему чрезвычайному удивлению и облегчению. – Милая миссис Армадэль, пожалуйста, успокойтесь! Если стряпчие умершего Армадэля захотят видеть доказательства вашего брака, они не обратятся к церковным книгам для этого – могу вас уверить».
«Как! – воскликнула я с удивлением. – Вы хотите сказать, что запись в церковных книгах не служит доказательством моего брака?»
«Это служит доказательством, – сказал доктор, – что вы были обвенчаны с кем-то, но это не служит доказательством, что вы были обвенчаны с мистером Армадэлем Торп-Эмброзским. Джэк Нокиз или Том Стайльз – извините, за пошлость примера – могли получить позволение обвенчаться без оглашения и отправиться в церковь, чтобы обвенчаться с вами под именем мистера Армадэля, и церковная книга (как это могло быть иначе?) должна была в таком случае невинно помогать обману. Я вижу, что удивляю вас. Когда вы начали рассказывать это интересное дело, то удивили меня – теперь я могу в этом признаться, – уделив так много внимания любопытному сходству между двумя именами. Вы могли приступить к смелому и романтическому предприятию, в которое вы теперь вступили, не имея никакой необходимости выходить замуж за вашего настоящего супруга. Всякий другой человек пригодился бы точно так же, только если бы он согласился назваться мистером Армадэлем».
Я рассердилась на это.
«Всякий другой человек не годился бы точно так же, – немедленно возразила я. – Если бы не сходство имен, я и не подумала бы вовсе об этом предприятии».
Доктор согласился слишком поспешно.
«Я сознаюсь, что этот личный взгляд на предмет ускользнул от меня, – сказал он. – Однако вернемся к делу. В продолжение того, что я могу назвать исполненной приключений медицинской жизни, мне случалось не раз вступать в общение с юристами и пользоваться случаем замечать их действия в делах – назовем их домашней юриспруденцией. Я совершенно уверен, что не ошибаюсь, сообщая вам, что доказательства, которые потребуют представители мистера Армадэля, будут показаниями свидетеля, присутствовавшего при венчании, который сможет поручиться за личность жениха и невесты по своему личному знакомству с ними».
«Но я уже говорила вам, – ответила я, – что там не было никакого свидетеля».
«Именно, – возразил доктор. – В таком случае вам нужен, прежде чем вы сделаете шаг в этом деле, извините за выражение, готовый свидетель, обладающий высокими нравственными и личными качествами, на которого можно было бы положиться в том отношении, что он возьмет на себя нужную роль и даст перед судьей необходимые показания. Вы знаете такого человека? – спросил доктор, откидываясь на спинку кресла и смотря на меня с невинным выражением».
«Я знаю только вас», – сказала я.
Доктор тихо засмеялся.
«Как это похоже на женщину! – заметил он с самой веселой досадой. – Как только она видит свою цель, она стремится к ней очертя голову самым ближайшим путем. О женщины! Женщины!»
«Оставьте в покое женщин, – торопливо перебила я. – Мне нужен конкретный серьезный ответ: да или нет».
Доктор встал и обвел рукой вокруг себя с чрезвычайной важностью и достоинством.
«Вы видите это обширное заведение, – начал он. – Вы можете по возможности определить, до какой степени мне дороги его благоденствие и успех. Ваш превосходный природный ум должен подсказать вам, что владелец этой лечебницы должен быть человеком самой незапятнанной репутации…»