– Мои руки… – повторила она слабым голосом. – Какие руки были у меня, когда я была молода!
Она украдкой с трепетом засучила рукав своей блузы.
– О! Если бы поглядеть на них теперь, поглядеть на них теперь!..
Нили упала на колени возле кровати и спрятала в одеяло свое лицо. В отчаянии стремясь найти утешение и помощь где бы то ни было, она инстинктивно бросилась к матери – и вот чем это кончилось.
– О мама! – умоляла она. – Вы знаете, что я не имела намерения оскорбить вас. Я не могла вынести, когда вы так говорили о папа. О! Простите, простите меня!
Миссис Мильрой опять повернулась на кровати и рассеянно посмотрела на дочь.
– Простить тебя? – повторила она, все живя мыслями, обращенными к прошлому, и постепенно возвращаясь к настоящему.
– Я прошу у вас прощения, мама, я прошу у вас прощения на коленях. Я так несчастна, мне так нужно хоть немножко доброты! Неужели вы не простите меня?
– Подожди, – возразила миссис Мильрой. – А! – сказала она через некоторое время. – Теперь я знаю! Простить тебя! Да, я прощаю тебя с одним условием.
Она взяла руку Нили и проницательно посмотрела ей в лицо.
– Скажи мне, почему ты ненавидишь мисс Гуилт? Ты имеешь твои собственные причины ненавидеть ее, и ты еще не призналась в них.
Нили опять опустила голову. Яркий румянец, который она скрывала, спрятав свое лицо, залил даже ее шею. Мать это увидела и дала ей время успокоиться.
– Скажи мне, – повторила миссис Мильрой более спокойным тоном, – за что ты ненавидишь ее?
Ответила дочь неохотно, произнося отрывисто слова и отдельные фразы.
– За то, что она старается…
– Старается что?
– Старается заставить одного человека, который слишком…
– Слишком что?
– Слишком молод для нее…
– Жениться на ней?
– Да, мама.
Заинтересовавшись в крайней степени услышанным, миссис Мильрой наклонилась еще больше и ласково погладила дочь по волосам.
– Кто это, Нили? – спросила она шепотом.
– Вы никогда не скажете, что я вам сказала, мама?
– Никогда! Кто это?
– Мистер Армадэль.
Миссис Мильрой молча опустилась на изголовье. Ясное признание дочери в первой ее любви, которое привлекло бы все внимание других матерей, не заняло ее ни на минуту. Ее ревность, устраивая все для доказательства ее собственных выводов, постаралась и сейчас исказить услышанное от дочери.
«Притворство, – думала она, – обманувшее мою дочь. Меня оно не обманет».
– Что же, мисс Гуилт удается ее план? – спросила она вслух. – Мистер Армадэль начинает ею интересоваться?
Нили взглянула на мать в первый раз. Самая трудная часть признания была высказана. Она сказала правду о мисс Гуилт и открыто упомянула имя Аллана.
– Он чрезвычайно ею интересуется, – сказала она. – Это невозможно понять, это просто ослепление. Я не имею сил говорить об этом!
– Каким образом ты узнала секреты мистера Армадэля? – спросила миссис Мильрой. – Неужели он выбрал тебя для того, чтобы сообщить о своем интересе к мисс Гуилт?
– Меня! – с негодованием воскликнула Нили. – Уж и то довольно дурно, что он сказал папа.
При появлении имени майора в рассказе интерес миссис Мильрой возрос до крайней степени. Она опять приподнялась с изголовья.
– Сядь на стул, – сказала она. – Сядь, дитя, и расскажи мне все, каждое слово, запомни, каждое слово!
– Я могу только пересказать вам, мама, что сказал мне папа.
– Когда?
– В субботу. Я принесла папа завтрак в его мастерскую, а он сказал: «У меня только что был мистер Армадэль, и я хочу предостеречь тебя, пока я не забыл». Я ничего не ответила, мама, я только ждала. Папа продолжал рассказывать о том, что мистер Армадэль говорил с ним о мисс Гуилт и задал о ней вопрос, который никто в его положении не имел права задавать. Папа сказал, что он был обязан шутя предостеречь мистера Армадэля быть деликатнее и осторожнее вперед. Это не очень меня интересовало, мама. Для меня все равно, что мистер Армадэль делает или говорит. Зачем мне этим интересоваться?..
– Оставь себя в стороне, – резко перебила миссис Мильрой. – Продолжай. Что сказал твой отец, что он делал, когда говорил о мисс Гуилт? Какой у него был вид?
– Такой, как обыкновенно, мама. Он ходил взад и вперед по мастерской. Я взяла его под руку и стала ходить вместе с ним.
– Мне не нужно знать, что делала ты, – перебила миссис Мильрой еще раздражительнее. – Сказал тебе отец, в чем состоял вопрос мистера Армадэля, сказал или нет?
– Да, мама. Он сказал, что мистер Армадэль сначала упомянул, что он очень интересуется мисс Гуилт, а потом спросил, может ли папа сказать ему что-нибудь о ее семейных несчастьях.
– Что!!! – закричала миссис Мильрой.
Это слово вырвалось у нее почти пронзительным криком, и белая глазурь на ее лице растеклась везде.
– Мистер Армадэль сказал это? – продолжала она, все более поднимаясь на кровати.
Нили вскочила и старалась уложить мать.
– Мама! – воскликнула она. – Вы страдаете, вы больны! Вы испугали меня!
– Ничего, ничего, ничего! – сказала миссис Мильрой. Она была так сильно взволнована, что не могла придумать в ответ ничего, кроме самого обыкновенного предлога.
– Мои нервы расстроены сегодня, не обращай внимания, я повернусь на другую сторону. Продолжай, продолжай! Я слушаю, хотя не смотрю на тебя.
Она отвернулась к стене и судорожно сжала дрожащие руки под одеялом.
– Я поймала ее! – прошептала она самой себе, едва дыша. – Я поймала ее наконец!
– Я боюсь, что говорила слишком много, – сказала Нили. – Я боюсь, что я оставалась здесь слишком долго. Не пойти ли мне вниз, мама, и прийти после?
– Продолжай! – машинально повторила миссис Мильрой. – Что сказал твой отец потом? Говорил он еще что-нибудь о мистере Армадэле?
– Ничего больше, кроме того, что папа отвечал ему, – возразила Нили. – Папа повторил мне свои собственные слова. Он сказал: за неимением добровольных признаний самой мисс Гуилт, мистер Армадэль, все, что я знаю или желаю знать – вы извините меня, если я скажу все, что нужно знать всем другим, – это то, что мисс Гуилт доставила мне совершенно удовлетворительную аттестацию, прежде чем она вошла в мой дом. Это было строго, не правда ли, мама? Я нисколько о нем не сожалею: он вполне это заслужил. Потом папа предостерег меня. Он велел мне остановить любопытство мистера Армадэля, если он обратится ко мне, как будто он обратится ко мне и как будто я стану слушать его, если бы он и обратился! Вот и все, мама. Вы не будете предполагать, что я рассказала вам это для того, чтобы помешать мистеру Армадэлю жениться на мисс Гуилт? Пусть он женится на ней, если хочет. Мне все равно! – сказала Нили голосом несколько ослабевшим и с таким лицом, выражение которого не согласовывалось с ее заявлением о равнодушии. – Я желаю только избавиться от несчастья иметь гувернанткой мисс Гуилт, я лучше пойду в школу. Мне было бы приятно поступить в школу. Я совсем переменила свое мнение об этом, только у меня недостает духа сказать папа. Я не знаю, что такое случилось со мной, у меня не лежит душа ни к чему теперь, а когда папа сажает меня на колени вечером и говорит: «Поболтаем, Нили», я не могу не расплакаться. Не сможете ли вы сказать ему, мама, что я раздумала и желаю поступить в школу.
Слезы выступили на глазах девушки, и она не заметила, что мать даже не повернулась на кровати, чтобы взглянуть на нее.
– Да-да, – рассеянно сказала миссис Мильрой. – Ты добрая девушка, ты поступишь в школу.
Такая краткость ответа и тон, которым он был произнесен, показали Нили ясно, что внимание ее матери было обращено не на нее и что бесполезно было бы продолжать разговор. Она спокойно встала, не сказав ни слова упрека. Для нее не было новостью не находить сочувствия у своей матери. Она посмотрелась в зеркало и сполоснула холодной водой свое лицо.
«Мисс Гуилт не увидит, что я плакала», – подумала Нили, возвращаясь к постели проститься с матерью.
– Я утомила вас, мама, – сказала она покорно. – Позвольте мне теперь уйти и вернуться немножко позже, когда вы отдохнете.
– Да, – повторила мать по-прежнему машинально. – Немножко позже, когда я отдохну.
Нили ушла. Как только дверь затворилась за ней, миссис Мильрой вызвала сиделку. Несмотря на рассказ, выслушанный ею, она так же твердо, как прежде, придерживалась своих ревнивых предположений.
«Мистер Армадэль может верить ей, и моя дочь может верить ей, – думала взбешенная женщина, – но я знаю майора, и она не может обмануть меня!»
Вошла сиделка.
– Обложите меня подушками, – сказала миссис Мильрой, – и подайте мне мою письменную шкатулку. Я буду писать.
– Вы взволнованы, – возразила сиделка. – Вы не сможете писать.
– Подайте мне письменную шкатулку! – повторила миссис Мильрой.
– Еще что? – спросила Рейчел, ставя шкатулку на постель.
– Приходите через полчаса, вы мне будете нужны, чтобы отнести письмо в большой дом.
Сардоническое спокойствие сиделки оставило ее на этот раз.
– Господи помилуй! – воскликнула она тоном искреннего удивления. – Что вы еще задумали? Неужели вы хотите писать…
– Я буду писать к мистеру Армадэлю, – перебила миссис Мильрой, – а вы отнесете письмо к нему и подождете ответа. Помните, ни одна живая душа в доме, кроме нас с вами, не должна знать об этом.
– Зачем вы пишете к мистеру Армадэлю? – спросила Рейчел. – И почему никто не должен этого знать, кроме нас с вами?
– Подождите, – отвечала миссис Мильрой, – и вы увидите.
Женское любопытство сиделки отказалось ждать.
– Я буду помогать вам с открытыми глазами, – сказала она, – но с закрытыми помогать не хочу.
– О! Если бы я могла владеть моими ногами и руками! – застонала миссис Мильрой. – Если бы я могла обойтись без тебя, негодная тварь!
– Вы владеете вашей головой, – возразила неумолимая сиделка, – и вам следовало бы знать, что теперь нельзя доверяться мне вполовину.
Это сказано было грубо, но справедливо, вдвойне справедливо после распечатывания письма мисс Гуилт. Миссис Мильрой уступила.