– Я имею в виду, что ты вышла за мужчину, когда носила ребенка его брата. Что у предательства бывает много… физических форм. Одно здесь, – выговорил Григорий, указав на свое лицо, потом показал на ее живот, – другое здесь.
София вскрикнула, подняла руку, будто собираясь его ударить. Он схватил ее за руку и держал, пока она пыталась вырваться, потом внезапно отпустил. Женщина пошатнулась, но удержалась на ногах, опустила взгляд, словно искала ракушки на камнях. Только уверившись, что может говорить, она подняла голову и вновь посмотрела на него.
– Я буду молиться за тебя святой Марии.
– Молись дьяволу, – выкрикнул он, – потому что сейчас я принадлежу ему.
Она пристально посмотрела на него.
– Ты изменился, Григорий.
– Правда? Ты так думаешь? – выплюнул он. – Наверное, ты не имеешь в виду мое уродство. Для этого ты слишком благородная дама… Но погоди, ты же хотела посмотреть? – Он сдернул маску. – Я склоняюсь перед твоей просьбой.
Пальцы, дотянувшиеся до узла, не дрожали. В одно мгновение, эффектным жестом уличного фокусника, Григорий снял костяной нос. Он не знал, что видит в ее глазах, но счел это жалостью и воспользовался этим, чтобы собрать свой гнев. Голос его стал низким и грубым.
– София, окажи мне одну любезность. Помяни меня в своих молитвах таким, каким запомнила в тот день. А потом забудь меня навсегда и больше не молись обо мне.
Она отвернулась, сбросила плащ, который лег на камни сплющенным телом, пошла к двери и исчезла. Григорий повернулся к воде и запрокинул голову к непрерывному дождю, чувствуя, как капли проваливаются в него. Поперхнулся, закашлялся, посмотрел на суда. «Я хочу оказаться на одном из них, – подумал он. – Но сначала мне нужна моя плата. Этот город забрал все остальное. Пусть даст хотя бы ее».
Он больше не был Григорием. Тот человек умер – здесь, на камнях, там, под зазубренным ножом. С этой минуты он только Зоран-наемник. И ему нужно золото.
Глава 11Стены
Феон бросил клочок бумаги в корзину и сдвинул еще три костяшки на абаке. Уставился на их ряды, задумался. Он ошибся? Вполне возможно. Феон начал заниматься этой задачей за два часа до рассвета, когда поступили первые доклады, и продолжал, без перерывов, едва успевая перекусить, напиться, облегчиться, много после заутрени, донесшейся из соседнего монастыря Христа Пантократора. Такой работой должен был заниматься какой-нибудь писец – но не с этой переписью. Один человек поручил это дело двум другим, и не важно, что двое были мегасом примикериосом и мегасом архоном, две высших должности в стране. Первый – человек, которому следовало доложить – был императором, и только эти трое могли узнать тайны, подсчитанные абаком.
Феон снова с некоторым отвращением посмотрел на человека, сидящего рядом. Тот уснул почти час назад, и у него уже начинало течь из глаз, из носа и рта. Георгий Сфрандзи мог быть самым почитаемым историком в Константинополе, в центре всего важного, что происходило в империи за последние пятьдесят лет. Но для Феона он был лишь живым символом всего неправильного в империи, стариком со старческими опасениями и компромиссами. Кого сейчас волнует, что когда-то Сфрандзи был доверенным лицом последнего великого василевса, Мануила? Или что он писал самые элегантные прошения королям и могущественным людям мира, письма, которые читали, которыми восхищались и игнорировали? Возможно, чернила текли с его пера, как жидкость, текущая сейчас из его глаз, но он и ему подобные довели некогда могущественную империю до обедневшего пустяка, ограниченного городскими стенами.
И эта бедность становилась все яснее по мере того, как Феон практически в одиночку завершал задачу. Даже если б старый историк приписал заслугу себе, Феон ему не позавидовал бы. Было время, когда вестников с такими новостями казнили на месте. Император не стал бы так поступать со стариком, которого любил. Но награды за ночную работу не будет.
Феон смотрел, как старик начинает клониться в его сторону. Он уже собирался убрать руку, чтобы она не промокла, когда локоть Сфрандзи соскользнул. Старик вздернул голову, дико огляделся, влажные глаза наконец нашли фокус.
– Э? – сказал он, вытирая рукавом лицо. – Что ты говорил?
– Работа почти закончена, мегас архон, – ответил Феон, хотя он ничего не говорил. – Осталось пересчитать только те, что у вас.
Он указал на корзинку со свитками слева от старика. Справа стояла другая, более полная корзинка с уже проверенными документами. Сфрандзи потер свою клочковатую белую бороду.
– Мне нужно… Не помню…
Он взглянул на первую корзинку в ряду, слева от Феона, где остался только один свиток.
– Ты быстр, молодой Ласкарь. Но твоя семья всегда была такой. Я учился с твоим дядей… Нет, должно быть, с твоим двоюродным дедом, Феофилом. Он побеждал во всех состязаниях в беге. – Старик улыбнулся. – Он еще жив?
– Нет, мегас архон.
Феон постучал по наполовину заполненной корзинке, стоящей между ними:
– Вы желаете это проверить?
Дрожащие пальцы потянулись, отдернулись.
– Я доверяю твоим дополнениям, молодой Феофил. Тебе осталось добавить только одно, последнее, верно?
Феон не стал поправлять имя, просто потянулся за последним куском пергамента. Все переписи делали монахи, и эта, из окрестностей Старого Буколеонова дворца, была написана таким же аккуратным и красивым почерком. Но красота не могла скрыть скудность чисел.
Свиток вновь скрутился; Феон бросил его в другую корзинку, протянул руку, сдвинул три костяшки. Сфрандзи прищурился на абак, сглотнул:
– Готово?
– Да. Вы хотите узнать счет?
Старик нервно огляделся. Ближайшие люди находились за толстыми дверями и стенами.
– Напиши его для меня, сын мой, – шепотом приказал он, надевая толстые очки. – Напиши на латыни. Немногие нынче могут ее читать.
Феон посмотрел на абак, обмакнул перо, выписал числа. Потом высушил чернила, сложил документ, протянул его – и стал ждать.
Сфрандзи не сразу развернул бумагу; он держал ее, будто мертвое, отвратительное насекомое. Потом глубоко вздохнул и открыл.
Феон внимательно следил за ним. На бумаге было тринадцать символов; прочитать их не требовало много времени. Но старик изучал их, словно только что найденный фрагмент из Гомера, читал, перечитывал… Лишь легкий тик под левым глазом выдавал его чувства, хотя, возможно, этот тик был и раньше, незамеченный среди других.
Сложив документ, Сфрандзи снял очки, потер переносицу, заговорил:
– Где император?
– Встречается на стенах с вождями обороны.
Старик кивнул, оперся на стол, поднялся.
– Тогда пойдем и расскажем ему, сколько человек для защиты стен у него есть.
Он покачнулся, снова ухватился за дерево. Устояв, посмотрел на свиток, зажатый в руке.
– Сожги его, – сказал Сфрандзи, протягивая пергамент. – Сожги промокательную бумагу. И ту, что ты подкладывал снизу.
Феон забрал кусок пергамента.
– Он вам не нужен?
Рев старика застал его врасплох.
– Ты думаешь, единожды увидев эти числа, я смогу когда-нибудь забыть их? – крикнул Сфрандзи. – Они отпечатаны здесь, – он указал на голову, – и здесь, – ткнул пальцем в грудь. – Может, для тебя, Феон Ласкарь, я старый дурак, но я могу прочесть погибель не хуже молодого и скорого вроде тебя.
Старик схватил посох, прислоненный к столу.
– Дай мне руку, – пробормотал он, ярость его угасла. – Пойдем и разобьем императору сердце.
– Ты похож на сороконожку, забравшуюся под мой нагрудник, – ревел Джустиниани, – когда я, посреди драки, не могу сдернуть его и раздавить тебя!
– Простите за такую докучливость, Командир, – ответил Григорий, – но вы сказали, что поговорите с императором…
– В те нечастые разы, когда я беседую с императором Константином, сын мой, нам приходится обсуждать кое-какие иные дела, кроме платы наемникам.
– Тем не менее вы обещали…
– Тем не менее? В задницу твое «тем не менее». Я обещал, что попробую, и я так и сделаю.
Огромный генуэзец уставился на него и продолжил с явной насмешкой:
– Прости меня, Зоран, если я немного отвлекся. Я пытаюсь вычислить, как спасти этот гребаный город от турок!
Григорий открыл было рот, но быстро закрыл его. Это был уже третий подобный разговор, и каждый – горячее предыдущего. Любые его слова вызовут только новый приступ гнева. Проблема заключалась в том, что Джустиниани больше не был простым предводителем отряда наемников, озабоченным только их благополучием. Когда он прибыл, его встретили не только приветствия такому сильному отряду подкрепления. Его обширный военный опыт заставил Константина немедленно назначить Джустиниани главнокомандующим всей обороны города и всех сил в его стенах. С этого момента поиск золота для выполнения обещания отошел на задний план.
Джустиниани поднял руки, и слуга повесил ему на пояс огромный меч.
– Амир, там еще дождь? – крикнул генуэзец.
Сириец у окна обернулся:
– Похоже на потоп, когда Нух собирал зверей. Подождем еще немного, и придется грести навстречу.
– Хотелось бы. Лучше палуба под ногами, чем огузок в седле.
Джустиниани пригнулся, чтобы слуга мог накинуть ему на плечи толстый шерстяной плащ, потом схватил со стола широкополую шляпу, нахлобучил себе на голову и обернулся к Григорию:
– Вот что я тебе скажу, Зоран. Я собираюсь встретиться с императором на стене. Если ты пойдешь с нами и будешь маячить в уголке, как потрепанный ворон, я могу улучить момент и попросить у Константина немного золота. Хотя говорят, что император беден, как мышь, он приказал, чтобы богатейшие жители города немедля передали ему половину своего состояния. Если они это сделали, в чем я сомневаюсь – у этих греков карманы длиннее бород, а руки короче членов, – тогда он, возможно, отыщет пару сотен дукатов, чтобы заткнуть твое карканье.
– Три сотни дукатов, Командир, – процедил Григорий сквозь зубы.