– Мой сеньор, – ответил дон с легким поклоном. – Если вы говорите об отряде из Каталонии, то нет. В глазах кастильцев и каталонцев соперничество Венеции и Генуи подобно ссоре детей, не поделивших игрушки.
Никто не понял, кого оскорбили сильнее. Но прежде чем они смогли решить, Константин шагнул вперед и протянул старику руку:
– Не пожелаешь ли сражаться рядом со мной, дон Франциско? Мне не помешает толедская сталь, прикрывающая спину.
Кастилец выпрямился:
– Это честь для меня и моей страны, сир.
Пока император вел дона к бочонку у стены, вперед выступил Джироламо Минотто.
– У меня есть вопрос к тебе, Джованни Джустиниани Лонго! – крикнул он. – Где будешь ты? Ты и твои семь сотен людей. Я не вижу здесь ваших имен. Или ты собираешься скоро нас покинуть?
Командир, отступивший, пока говорил Константин, рассмеялся и вышел вперед:
– Мы будем там, где мы нужнее всего. Но я подозреваю, мы будем здесь или где-то поблизости. Между дворцом и этими, Пятыми военными воротами.
Амир подошел и что-то прошептал ему на ухо. Джустиниани кивнул и вновь возвысил голос:
– Имейте в виду, все вы. Мне напомнили, что здесь принято называть военные ворота по названию ближайших гражданских. Меня это путает, а в битвах и так хватает путаницы. – Он покачал головой. – Я прибыл сюда не жонглировать названиями, а сражаться. Поэтому знайте, что ворота, перед которыми мы стоим, впредь будут известны только как ворота Святого Романа. И когда мне срочно понадобятся подкрепления, пусть они не перепутают, куда идти.
Он указал на надвратную башню.
– Итак. Я изучил землю, поговорил с людьми, которые выдержали осаду Мурада в двадцать втором. И я знаю этого турка. Он будет атаковать по всей длине стен. Он устроит налет на береговую линию. Но его пушка будет долбить здесь. Его лучшие отряды будут атаковать здесь. И потому я буду здесь.
Снова послышался ропот. Люди подступали все ближе к стене с картой. Один из братьев, которых, как слышал Григорий, называли Бокьярди, громким шепотом спорил с остальными. Наконец он сбросил руку брата, обернулся и произнес:
– Здесь много итальянских имен. В основном из моей родной Венеции, чуть меньше из Генуи… – Он возвысил голос над шумом, вызванным этим заявлением: – Другие – из папских государств, Тосканы, Сицилии, Умбрии… Но где греческие имена? Я их почти не вижу. Это же греческий город, верно?
Вопрос вызвал согласные выкрики. Константин поднял руки:
– Вы видите мало имен – Луку Нотараса, мегаса дукса, к примеру, – поскольку только они сейчас находятся в городе. Другие отправлены посланниками или воюют за пределами наших стен. Когда вернутся, они будут командовать нашими имперскими силами…
Он оборвал себя, глядя куда-то поверх толпы, левее Григория.
– А вот идут люди, которые смогут сказать нам, какие это силы! Подойдите сюда, старые друзья. Подойдите.
Григорий обернулся. Человек, идущий первым, заслонял другого, и был Георгием Сфрандзи, придворным историком и другом покойного императора. Он двинулся дальше… и Григорий увидел второго.
Феон Ласкарь.
Перво-наперво Григорий вспомнил о кинжале. Он стиснул рукоять, но не вытащил клинок, а подался вбок, повернул голову на север. Когда он оглянулся, брат уже прошел мимо, не отрывая взгляда от Константина.
Григорий выпустил кинжал. «Феон», – подумал он, но звучащее в голове имя не принесло привычной чистой и ослепительной ненависти. Она была испачкана вчерашним откровением Софии – рядом с Феоном, воспитанный, как его собственный, растет сын Григория.
«Мой сын. Мой!» Он задумался о сыне только сейчас; до этого мысль даже не всплывала, слишком потрясающая, чтобы думать о ней, как удар булавой по шлему. «На кого он похож?» – внезапно задумался Григорий. И следом: «У него смех моей матери?»
Он попытался снова сосредоточиться на группе мужчин перед ним. Старый Сфрандзи отвел Константина в сторону, чтобы прошептать ему что-то на ухо, и Григорий видел, как весь цвет сошел с лица императора. Тот поманил к себе Джустиниани, который выслушал шепот и тоже побледнел. Последовали какие-то вопросы, которых Григорий не расслышал. Зато он услышал из-за спины слова человека, который ухитрился подобраться к нему незамеченным.
– Я знаю, кто ты, – донесся до него шепот; его руку сжала чужая рука. – И я чувствую, что ты живой, а не призрак.
Григорий обернулся. Редкий человек мог застать его врасплох. Но Феодор из Каристоса был именно редким человеком.
Григорий посмотрел в водянисто-серые глаза. В них не было опасности, не было угрозы разоблачения предателя и изгнанника. Только памятное ему веселье, смешанное сейчас с любопытством.
– Как ты узнал меня, мастер?
– По тому, как ты стоишь, юноша. Даже когда ты носил лук, я потратил годы, пытаясь выбить из тебя эту манеру, – ты всегда стоял, наклонившись вперед, как цапля перед броском. Как только я закончил призывать Деву, чтобы защитить меня от призраков и демонов, а ты не растворился в камне и не поднялся в воздух, извергая пламя, я убедился окончательно. – Пальцы, похожие на железные прутья, разминали предплечье Григория. – Ты с этими генуэзцами?
– Да. Я нашел убежище в их отряде. Воевал с ними в десятке предприятий.
– Воевал?
Пальцы вновь сжали руку Григория, на этот раз бицепс.
– Но не с луком, конечно. У тебя мышцы девчонки.
Григорий улыбнулся:
– Они пользуются арбалетами.
Феодор сплюнул.
– Оружие убийцы! А ты, лучник из гвардии, один из лучших!.. Что с тобой сталось, парень?
– Предательство и изгнание, мастер, – уже без улыбки ответил Григорий. – Человеку приходится идти тем путем, которым он может.
Теперь во взгляде старика была печаль.
– Знаю, знаю, – сказал он, нежно встряхивая руку, которую держал. Придвинулся ближе, заговорил еще тише: – Ты должен знать, Григорий, что никто из твоих товарищей не верил… что я не верил в твои злодеяния. Ни один человек, который действительно знал тебя. Но когда эти мерзавцы турки смахнули нашу стену в Морее, как паутину, и кто-то пробрался через калитку, оставленную незапертой, ну… – Феодор пожал плечами. – Многие стремились умерить свое отчаяние, ссылаясь на гнев Бога или предательство. Я три дня лежал без сознания после камня из пращи, попавшего в голову. – Он вздохнул. – Когда я очнулся, было уже поздно. Первую часть приговора, – он повел рукой куда-то в сторону лица Григория, – уже исполнили. И ты исчез.
Григорий хмыкнул. Если старый наставник не считал его предателем, это кое-что значило, хоть и не много. Но все равно это было слишком поздно.
Феодор продолжал:
– Тебе не повезло, парень. Не то время, не то место. И турецкое золото в твоих сумках…
– Я нашел его. В турецком лагере, во время контратаки. Я вернулся через ту калитку, и я запер ее. Запер!
Григорий немного удивился собственному жару. Он считал, что уже давно охладил его тысячью винных бурдюков.
– Не сомневаюсь. – Старик похлопал его по руке, отвел взгляд. – По крайней мере там был твой брат. Он просил за тебя. Спас от худшей судьбы.
– Худшей? – Жар вспыхнул с новой силой. – Ты думаешь, есть что-то худшее, чем это? – Григорий прижал руку к маске. – Чем изгнание и бесчестье? Быть «спасенным» братом? Братом, который потом…
Он умолк. Не та тема, о которой можно говорить даже с человеком, который некогда был для него отцом.
– Мой юноша… – тихо произнес Феодор, кладя ему руку на плечо.
Но тут его прервали. Заговорил Константин.
– Я получил известия, которые требуют моего внимания, – объявил император. – Мы встретимся завтра в императорском дворце, чтобы продолжить обсуждение планов. – Он поднял руку, отвергая раздавшиеся возгласы: – На все вопросы будет отвечено завтра.
Василевс направился к лестнице, Джустиниани шел рядом.
– Я должен идти с ним, – сказал Феодор.
Он снова сжал руку Григория, уже почти отвернулся, потом обернулся к своему бывшему ученику и стиснул его руку крепче.
– Парень, почему бы тебе не пойти со мной? Император поверил обвинениям против тебя не сильнее, чем я. Но у нас ни разу не было подходящего времени пересмотреть их. Быстрый пересмотр дела. Указ, исходящий из дворца. Твое имя восстановлено. – Он улыбнулся. – Когда император увидит тебя здесь, готового сражаться за наш город…
Григорий сбросил руку со своего плеча.
– Нет, – сказал он резче, чем собирался, напряженно глядя на старика. Вздохнул, потом заговорил спокойнее: – Не сейчас. Есть… дела, которыми я должен заняться в первую очередь. Иди, а я присоединюсь к тебе позже. В более подходящее время.
Несколько мгновений Феодор смотрел на него, затем кивнул.
– Хорошо. Но не откладывай это надолго. Если тебя узнают и… – он помешкал, – разоблачат, дела могут пойти плохо, прежде чем мы успеем вмешаться. В этом городе тоже есть немало людей, которые ищут мести, чтобы приглушить свой страх.
– Я буду осторожен. И я скоро приду.
– Так и сделай. Кризис уже совсем близко. – Он улыбнулся. – Да и мне понадобится время, чтобы выбить из тебя эти дурные привычки арбалетчика.
Он ткнул Григория в бицепс и пошел за Константином.
У людей, проходящих под аркой, были свои заботы. Они не искали предателей. Даже Джустиниани не взглянул на него. И потому Григорий мог незаметно изучать лица. Тех, кого он не знал. И тех, кого знал.
Феон. Его близость вызвала спазм в желудке, горечь желчи во рту. Руки Григория поднялись, на этот раз не к кинжалу. К горлу. Бессонными ночами он обдумывал тысячи способов убить Феона. Удушить его, глядя, как жизнь медленно покидает ненавистное лицо, всегда казалось наилучшим.
И все же это лицо! Сфрандзи что-то прошептал ему на ухо, брат кивнул, поджав губы, и внезапно Григорий увидел другие губы, другое лицо, намного моложе. Воображаемое, ибо он еще ни разу толком не видел лица мальчика, которого Феон называл сыном.
Руки опустились. Судя по взглядам, обсуждение, которое предстояло этим людям, будет долгим и бурным. У него есть время вернуться в город, еще раз заглянуть в знакомые окна и, может, даже увидеть плод любви и ненависти.