– Соотечественник, – сказал рулевой, – спасен Божьей милостью.
Он уставился на маску, потом посмотрел на обнаженное, покрытое шрамами тело.
– Держи, тебе это нужно, – продолжил моряк, протягивая флягу, которую Григорий тут же откупорил и осушил, потом протянул плащ. – И это.
Два гребца помогли частично прикрытому Григорию перебраться в лодку. Пока тот устраивался на обшивке возле румпеля, парус снова поймал ветер, весла ударили по воде.
Григорий протянул руку, и рулевой сжал ее.
– Спасибо, брат, – сказал спасенный.
– Редкая удача, что тебя заметили, – ответил рулевой. – Чудо. Должно быть, Господь приберегает для тебя лучшую судьбу.
– Иншалла.
Григорий улыбнулся, увидев, как мужчина прищурился при этом слове.
– И куда направляется этот прекрасный флот?
– Мы заняты Божьим делом, брат, будь уверен. Мы отплыли на помощь нашим собратьям-христианам и на погибель проклятым язычникам. – Мужчина выпятил грудь. – Мы идем в Константинополь.
Моряк схватил руку, которую только что пожимал, выпустил румпель и сжал чужое плечо. Его не так тревожил дрейф, как спасенный человек. Тот смеялся так, что трясся всем телом, и никак не мог остановиться, пока моряк не испугался, что их всех вытрясет в море.
Глава 17Знамя
Ночь с 17 на 18 апреля
Эта ночь была такой же, как большинство ночей с первого выстрела огромного орудия. Ахмед и его товарищи толпились у самого частокола, огромная толпа людей била своими ятаганами по деревянным щитам в такт ударам сотен кос-барабанов, завывали семь сотен труб. Из тысяч глоток рвались крики: «Велик Аллах!», «Мухаммед – Пророк Его!», «Мехмед, веди нас к славе!».
Пока они кричали, над ними пролетали ядра – огромные каменные, выброшенные взрывом из пушки или пущенные гигантскими пращами, мангонелами. Ядра с грохотом разбивались о городские стены или проносились над ними, разрушая город. Меньшие шары из меньших орудий, называемых кулевринами – Ахмед уже выучил некоторые слова языка войны, – целились в головы христиан, когда те мелькали между зубцов.
Шум невероятной громкости, часы, которые он длился, – ко всему этому Ахмеду пришлось привыкнуть. Молитва, на которую собирались все жители деревни, – вот самые громкие звуки, которые ему доводилось слышать раньше. В первую ночь он едва не сошел с ума. Но потом, часа через два, их отряд отозвали, и его место занял другой, со свежими глотками и руками, готовыми бить в барабаны и щиты. Каждую третью ночь они отдыхали. И Рашид объяснил то, что Ахмед и так уже почти понял.
– Мы можем спать, мой крестьянин, – говорил он в траншее, раскинув кривые ноги по краденой овчине, – но христиане? Если они лягут, им придется спать в доспехах и с оружием – ведь они не знают, когда мы придем.
И все же эта ночь была другой. Даже Ахмед видел: что-то затевается. Принесли связки деревяшек – большие кипы, обмотанные веревками. Прислонили к частоколу множество лестниц. Потом через толпу башибузуков один за другим протолкались лучники с большими луками за плечами. Они присаживались в проемах большого деревянного укрепления, смешавшись с арбалетчиками и другими, придерживающими тлеющие фитили и стоящие рядом орудия.
– Это атака, да?
– Соображаешь, великан, – покосился на Ахмеда Рашид.
Он ухитрился купить или, скорее, украсть толстый стеганый халат и помятый шлем-тюрбан. У его товарищей не было иной защиты, кроме маленького деревянного щита, а халат по размеру лучше подходил Ахмеду; коротышке, чтобы ходить, пришлось собирать его в длину и в ширину. Он ткнул пальцем в небо, прямо в восковую луну над головой.
– Мы сможем заглянуть в глаза грекам, когда они будут умирать на своих стенах. А как только возьмем стены, будем грабить улицы.
Ахмед, хмыкнув, встал на холмик, с которого мог заглянуть за частокол. Стены в лунном свете выглядели побитыми, однако все еще высокими и прочными. Неделя криков, восхвалений Аллаха и приседаний во время выстрелов – неделя бесконечного ожидания – начала его раздражать. Он пришел сражаться – за султана, за победу Бога… и за то, что эта победа принесет ему. Жизнь и богатство – или смерть мученика и быстрое путешествие по мосту Сират к раю.
Рашид дернул его за лодыжку.
– Смотри, – сказал он, – кто идет.
По неглубокой долине между холмом с частоколом и большим, где стояла пушка, шла процессия. Несколько человек несли факелы, их пламя отражалось от брони и шлемов, наконечников копий, умбонов щитов и покачивающихся ятаганов. Больше всего света собиралось на человеке в центре, одном из самых высоких, чей стальной доспех пылал, чей шлем-тюрбан горел. Десяток мужчин такого же роста ограждал его стеной алебард. Ближе всего, по бокам, наложив стрелу на тетиву, шли два лучника.
– Султан!
Рашид был только одним из многих, кто произнес это слово. Оно рябью пробежало по массе людей на склонах. Группа остановилась у перевернутого бочонка, и, прежде чем люди заслонили его, Ахмед увидел, как сверху расстилают большой лист пергамента.
– Воины с алебардами – пейики, его телохранители. Говорят, им вырезают селезенку, чтобы они стали более выдержанными.
Рашид вечно жаждал поделиться своим опытом военной службы и разговаривал с Ахмедом, как отец – с глуповатым ребенком.
– Двое лучников всегда рядом с ним. Ты заметил, что один натягивает лук правой, а второй – левой? Конечно, не заметил, бык ты эдакий. Что ж, ему нужен лучник-левша, чтобы защищать его с того бока. А те люди, которые сейчас подошли? Вожди анатолийцев, белербеи Исхак и Махмуд. Наши вожди, раз их отряд стоит за нами, ждет, чтобы пойти за нами на стены.
– За нами?
Ахмед посмотрел на другие склоны, заполненные стройными рядами людей в доспехах.
– А они не должны идти первыми, раз так хорошо нарядились?
– Нет. Они пустят нас в первую атаку.
Когда Ахмед обернулся, чтобы возразить, Рашид продолжил:
– Нет, это хорошо. Когда невыспавшиеся греки падут под нашими ударами, мы первыми будем в городе. Мы будем первыми выбирать добычу. – Он облизнул губы. – И их девственниц. А еще…
Боец указал на большой отряд воинов на склоне, чуть поодаль. Они немного отличались от прочих – одежда темнее, чем у прочих, длинные бороды, непокрытые головы.
– Я уверен, что наш султан, который любит нас, отправит первыми на смерть этих. Христиан, – прошипел Рашид. – Отбросы и наемники, ради обещанной добычи они готовы сражаться против людей своей веры. – Он отхаркался, сплюнул. – Пусть возьмут на себя первый удар. А потом мы с тобой возьмем славу и золото.
– Иншалла, – только и мог сказать Ахмед внезапно пересохшим ртом.
Снизу, из группы с факелами, послышался громкий возглас. Крик согласия, исторгнутый десятком глоток. Группа распалась, пейики с опущенными алебардами разделили ряды анатолийцев, чтобы султан мог вернуться на холм к пушке. Другие командиры, в том числе мужчина, которого Рашид назвал Исхаком, направились к отряду Ахмеда. Сквозь толпу шли люди; каждый нес древко, на ходу разворачивая с него длинный стяг. Они выкрикивали какие-то слова – Ахмед пытался разобрать их сквозь нарастающие возгласы. Он расслышал это как раз в тот миг, когда разглядел на стяге имя Пророка. Крестьянин не умел читать, но знал символ Мухаммеда, его тугру на ближайшем стяге, сияющую серебром в лунном свете.
– Сто золотых монет первому, кто поднимет такой стяг на второй стене греков, – вознесся над суматохой крик. – Аллах акбар!
– Велик Аллах! – отозвалось эхо тысяч голосов.
Люди пытались выхватить один из десятка стягов. Ахмед шагнул вперед. Сто золотых монет – больше, чем может принести его ферма за всю жизнь. Но его задержала чья-то рука.
– Не надо так торопиться умереть, – произнес другой голос.
Это был Фарук, их болукбаши, офицер, к которому назначили Ахмеда с Рашидом и еще сотню их товарищей. Он был из Карамана, сражался против турок, а сейчас – за них. Его отличали части тела, оставленные на полях разных сражений – ухо, большой палец, глаз. Сейчас оставшийся глаз уставился на Ахмеда.
– Первый, кто понесет этот стяг, будет убит; второй и третий тоже быстро встретятся с ним в раю. – Он схватил Ахмеда за плечо, пригнул, чтобы можно было говорить ему на ухо. – Это твое первое сражение, деревенский парень, и оно будет не таким, как ты думаешь. Держись поближе ко мне.
В нескольких местах вспыхнули драки между мужчинами, не получившими подобного предупреждения. Вмешались офицеры – они наводили порядок при помощи бастинадо, пока каждый стяг не остался только в одних руках. Потом все двинулись к вершине холма.
Фарук остановил их примерно в двадцати шагах за одними из больших ворот, перемежавших частокол.
– Достаточно, – сказал он, вытаскивая свой ятаган.
У Ахмеда не было ножен, так что вытаскивать меч было неоткуда. Он просто положил ятаган на плечо, поднял маленький круглый щит к груди и уставился на белую внутреннюю сторону. «Защити меня, Аллах, милостивый и милосердный, – молча взмолился он. – И если Ты желаешь, чтобы я умер этой ночью, дай мне умереть хорошо, во славу Твою».
Рядом бормотали другие мужчины. Потом запели трубы, все умолкли. В тишине ударил большой кос-барабан – раз, два, еще раз. Эхо угасло, все взгляды были прикованы к деревянной стене впереди. В середине, у самых ворот, воздел свой большой ятаган Исхак-паша. «Аллах акбар!» – крикнул он, отступая в сторону. Ворота открылись.
– Аллах велик! – завопили разом тысячи голосов, и люди побежали в ворота.
– Не высовывайтесь! – крикнул Рашид.
Ахмед мог только повиноваться. Он смотрел на спину впереди себя, делал несколько шагов, когда она двигалась, останавливался, когда она ненадолго замирала. Он видел только этот кусок белой ткани, по которому уже расплывались большие, как почки ягненка, пятна пота, хотя ночь была прохладной. Однако слух его был насыщен до предела. Безумный бой кос-барабанов, завывания труб, удары о щиты, здесь и там – к этим звукам пришли новые: непрерывное треньканье тетив, когда лучники на валу накладывали, натягивали, отпускали, накладывали, натягивали, отпускали; почти непрерывный блеск наконечников стрел в лунном свете, падающих в темноту впереди. Рядом с ними другие мужчины поднимали и нацеливали предметы вроде толстых палок, которые издавали громкий треск и выпускали пламя, после чего голова стрелка мгновенно скрывалась в облачке дыма; облачка эти соединялись и висели грядой над валом. Ахмед раскашлялся от едкого дыма, когда они с Рашидом наконец миновали ворота.