– Вы советовали вашему государю уйти?
– Нет, – ответил Феон, пожимая плечами. – Вы, как и я, знаете, что бывает время, когда взгляды человека можно изменить словами, а бывает время, когда вы просто бросаете слова на ветер… и тратите кредит, которым лучше воспользоваться в другой раз… – Он остановился, посмотрел на Хамзу. – Вы когда-нибудь пытались отговорить султана от нападения на нас?
– Никогда. Легче повесить все эти цветы обратно на ветви.
– Вот именно, – произнес Феон и медленно пошел дальше. – Как люди разума, мы оба знаем, что возможно, а что нет.
– Друг мой, невозможно, чтобы вы выиграли эту войну, – мягко сказал Хамза.
– Почему же? Возможно. Правда, маловероятно. Ваша пушка прямо за этой стеной – постойте здесь час или даже меньше, и вы почувствуете, как вздрагивает земля, когда ядро ударяет в стену. Ваши солдаты, которых вы вновь и вновь бросаете в атаку. Какая разница, если вы потеряете тысячу? Или десять тысяч? Они – мученики Аллаха. Но если мы потеряем тысячу… – он пожал плечами, – мы проиграем. А теперь еще волшебство ваших судов, плывущих по холмам… Умный ход.
– Не мой. Это все Мехмед. Он собирается взять город. И достаточно умен, чтобы добиться успеха.
– Похоже на то. Но не определенно. Мы оба, как разумные люди, знаем это.
Грек второй раз упомянул разум. Хамза отвел взгляд, посмотрел на падающие розовые лепестки.
– Так что же делают разумные люди, когда возможность превращается в определенность?
Феон отвернулся, стряхнул с рукава несколько лепестков:
– Они рассматривают другие возможности.
Хамза изучал мужчину, который не смотрел на него, который остановился сейчас посредине аллеи, настолько далеко от солдат в обоих ее концах, насколько возможно. Осторожно, подумал он и сказал:
– Вы все еще играете в тавла?
Феон поднял взгляд.
– Мой сын. На той прекрасной доске, которую вы мне отдали. Он весьма способен.
Хамза рассмеялся.
– Это может испортить ему жизнь… – Он кивнул. – Ваша жена. Она все так же прекрасна?
– Она… да.
Тут явно какая-то заминка. Что-то связано с его женой. Какая-то слабость, которую нужно исследовать. Но не сейчас.
– И у нее по-прежнему есть тот великолепный кот?
– Да, будь он проклят… Ненавижу котов.
– Ах, друг мой, – сказал Хамза, рассмеявшись и положив руку на усеянный лепестками рукав Феона, – вы упускаете одну из истинных радостей жизни.
Рука турка несколько секунд лежала на руке грека, потом Феон взглянул в конец дорожки, на людей, стоящих там, и убрал свою руку.
– Что ж, значит, я упущу ее.
Хамза тоже посмотрел туда, потом, уже тише, продолжил:
– Я возвращаюсь к своему вопросу. Что происходит, когда разумный человек обретает уверенность? Ему следует принять меры. Вам понадобится друг.
Феон кивнул.
– Друг, который, возможно, близок к султану.
Хамза улыбнулся.
– Это наилучший вариант. Друг, способный присмотреть за вашей прекрасной женой и за способным к играм сыном.
– Понимаю. И что же нужно сделать, чтобы заслужить такую дружбу?
– О, – легко бросил Хамза, – разве дружба – не дар, вручаемый без всяких обязательств?
В голосе Феона не слышалось такой легкости.
– Как доска для тавла. Да. Так какой же… дар может быть вручен взамен?
Они двинулись дальше, почти так же медленно, как лепестки у них под ногами, ближе к стене, к башне. Хамза смотрел на нее и думал о двери в самом низу бастионной стены. Калитка, путь, которым осажденные могут выйти и помешать осаждающим. В первые дни, до прибытия основной армии Мехмеда, христиане сделали вылазку и нанесли большой урон. Сейчас она была запечатана, заперта на тройной засов, завалена бочонками с камнем, сдвинутыми, только чтобы пропустить посольство султана. Его. Прорваться через нее силой невозможно.
«Но что, если она снова откроется, тихо, ночью?» – с внезапным возбуждением подумал Хамза. Его повелитель вечно рассуждал о падении Трои – разве это не вид троянского коня?
– А эта дверь, в которую я вошел и через которую выйду? Как она называется?
Если Феона и удивила смена темы, он этого не показал.
– Керкопорта, – ответил он.
– Ага… – Хамза повернулся к нему. – У меня есть кое-что для вас, – сказал он, залезая рукой в сумку на боку.
– Еще один подарок? Разве доска для тавла недостаточно дорога?
– Эта вещь стоит намного меньше. Хотя, возможно, ее истинная ценность… неоценима.
Хамза вытащил сложенный кусок шелка, встряхнул, ткань развернулась. Это был стяг, треугольник синего шелка длиной в руку. По нему, подобно кометам в вечернем небе, неслась вязь больших серебряных букв.
– Вы читаете по-арабски? – спросил Хамза.
– Достаточно, чтобы прочесть ваше имя. Вы называете это своей тугрой, да? – ответил Феон. – Но вот это… не знаю… – Он указал на другое слово.
– Это читается «капудан-паша». Ибо я был назначен командовать флотом султана.
Феон резко выдохнул:
– Это… честь.
– Именно так, – небрежно ответил Хамза и поднял ткань, чтобы показать стяг. – Этот сделали для меня только вчера, чтобы подтвердить мое повышение. – Быстрым движением он сложил стяг и протянул его. – Я бы хотел, чтобы вы его взяли.
Феон не принял тугру.
– Почему? – спросил он на этот раз прямо.
– Потому что, – ответил Хамза, – моя новая тугра будет отмечать все, чем я владею. Любые товары. Любую… собственность. – Он продолжил, уже мягче: – Вы знаете, что случится, если неопределенность станет определенностью: если сыны Исаака штурмом возьмут город. По обычаю, им будет обещано три дня на разграбление, как награда за их жертвы, за их храбрость.
Он вздрогнул.
– Жутко смотреть, как люди превращаются в зверей. Еще ужаснее быть жертвой их… зверств. Однако, когда похоть и ярость будут удовлетворены, люди вспомнят, что больше всего они жаждут денег. И каждый отряд будет иметь такие отличительные знаки, как этот, только сделанные грубее… – он поднял скомканную шелковую тугру, – чтобы заявить свое право. Они будут вешать знаки на дома, и все в этих стенах будет принадлежать им. Женщины – ради удовольствия. Мужчины и дети – чтобы обратить их в рабство, или даже хуже.
Он вновь протянул Феону стяг.
– Но если дом будет отмечен тугрой капудан-паши, никто не посмеет в него вторгнуться. Никто не причинит вреда тем, кто внутри.
Пальцы Феона сжимались и разжимались. И все же грек не брал тугру.
– Это ценнейшая вещь, – пробормотал он. – И что же должен сделать друг, чтобы получить ее?
– О, – сказал Хамза, выпуская стяг и начиная сворачивать его, – всего лишь действовать, как и должно разумному человеку при новой определенности.
Шелк вернулся к форме маленького конуса, и Хамза указал его острием в сторону лестницы.
– И оставить открытой для своего друга маленькую дверь, чтобы тот смог войти в нее ночью.
Феон посмотрел вниз, на ступени, ведущие на бастион. Возможно, он просто смотрел на край одной из тяжелых бочек, которые оттащили в сторону, чтобы открыть Керкопорту. Оттуда на них смотрели стражи. Не оборачиваясь, Феон тихо произнес:
– Нет ли в вашей сумке лишнего куска пергамента?
Хамза нахмурился.
– Есть, но… А, понятно.
Турок засунул шелк обратно в сумку, вложив его между двух листов условий высылки Константина из города, которые составили они с Мехмедом. Хамзе не позволили их представить. Но сейчас от них будет больше пользы, подумал он. Он поднял сверток и заговорил громче, уже на греческом:
– Возможно, ваш суверенный господин соизволит хотя бы прочесть наши предложения?
Феон взял документы и засунул их под плащ.
– Возможно, – так же громко ответил он. – Но я не обещаю. – Он смотрел турку прямо в глаза. – Ничего.
Хамза улыбнулся.
– Достаточно, если их обдумают. Это все, о чем может просить разумный человек.
Турок коснулся головы, губ и сердца.
– Иди с Богом, Феон Ласкарь, – сказал он, потом повернулся и пошел вниз по лестнице.
Стражи-греки смотрели на него с ненавистью. Но они открыли дверцу. Ему пришлось наклониться – дверь была низкой, как и положено. Его собственная стража ждала снаружи, и под флагом перемирия они быстро вернулись к осадным линиям.
Феон стоял и слушал, как на дверцу накладывают засовы, как сдвигают на место тяжелые бочки. Один человек способен сдвинуть одну бочку, подумал он, а потом быстро вернуться в аллею иудиных деревьев. Порывы ветра стряхивали новые облака влажных розовых лепестков. Некоторые оседали на его одежде, но он не пытался стряхнуть их. Их опадало так много, что это было бессмысленно.
Глава 23Воссоединение
Дебаты Совета, идущие в палате императора, были прерваны сначала исчезновением одного брата, а затем, почти сразу, – появлением другого.
Феодор из Каристоса встретил Григория у дверей, ввел внутрь, преклонил – с хрустом суставов – колени рядом с ним у трона. Когда Григорий разыскал его после боя на море, престарелый командир лучников настоял, чтобы младший Ласкарь не прокрадывался незамеченным на укрепления в предстоящих сражениях. «Твое место на виду у всех, парень, там, где ты будешь вдохновлять людей отвагой своего лука, – заявил он. – И по той же причине ты избавишься от своей маски». Когда Григорий стал возражать, Феодор оборвал его: «Ты не можешь предстать перед императором в маске. Мы же не турки! Да и потом, кого это заботит? Война уродует людей, и на службе есть немало мужчин намного безобразней тебя. Кроме того, – заключил он, взяв лицо Григория в руки и резко поворачивая из стороны в сторону, пока рассматривал, – эта штука тебя красит. У Ласкарей всегда были слишком большие носы. Вспомни своего деда. Или отца. Посмотри, да сжалится над ним Христос, на своего брата». Затем опустил руки и рассмеялся.
Вот так, без маски, Григорий и преклонил колени перед троном, склонил голову, выставил свой искусственный нос. Укрывшись снаружи, он смотрел на советников, входящих во дворец, видел несколько новых греческих лиц, но в основном старых – Луку Нотараса, Георгия Сфрандзи и прочих, вместе со своим командиром Джустиниани, за которым тенью шли Энцо Сицилиец и Амир Сириец. Пришли и церковники, которых он не знал.