Мимо проскакали кавалеристы вперемежку с бегущей толпой. Потом она услышала ровный топот подбитых сапог, выглянула. По переулку шли алебардщики, отвешивая удары древками упавшим и тем, кто еще держался на ногах.
– Ты можешь бежать? – прошептала она, но Такос только помотал головой, стряхнув ей на платье слезы.
София колебалась… и тут сзади, сквозь решетку двери, которую она только сейчас заметила, послышался шепот:
– Рядом с вами кто-нибудь есть?
София огляделась.
– Нет, – ответила она.
Лязгнули засовы, звякнула защелка.
– Быстрей, – тихо произнес голос.
Женщина прижала к себе Такоса и вошла во тьму. Дверь захлопнулась, засовы торопливо встали на место. Сначала София скорее почувствовала, чем увидела, силуэты людей. Постепенно в слабом свете, просачивающемся сквозь решетку и закрытые ставнями окна, она разглядела пять или шесть человек, в основном женщин. Одни стояли, другие скорчились на полу; кто-то всхлипывал, кто-то просто уставился в темноту.
– Добро пожаловать в мой дом. Оставайтесь, пока не станет безопасно, – послышался тот же голос.
София обернулась. У двери стоял пожилой еврей: вдоль лица спускаются длинные, черные с сединой локоны, на макушке маленькая шапочка.
– Спасибо, кир, – сказала она. – Спасибо, что спасли меня и моего сына.
Он улыбнулся, кивнул и снова отвернулся к дверной решетке. София нагнулась к Такосу; тот плакал, сидя на полу и сжимая лодыжку. Она осторожно разжала его пальцы, посмотрела, приподняла ногу. Лодыжка уже опухла; растянута, подумала женщина, но не сломана. Прижав к себе сына, она наклонила голову, прислушиваясь к затихающим крикам с улицы, и стала молиться о спасении дочери.
Прошло немало времени, прежде чем крики совсем стихли. Еврей выждал еще, потом отодвинул засовы и боязливо выглянул наружу. Потом отступил в комнату, покивал.
– Я думаю, там уже безопасно, – сказал он, – но вы можете остаться подольше, если хотите.
Кто-то ушел, без единого слова миновав дверь; кто-то остался. София не могла. Поддерживая Такоса, она пошла к выходу.
– Спасибо вам, кир. Вы спасли нас.
Мужчина пожал плечами, потом посмотрел на распухшую лодыжку Такоса.
– Возьмите, – сказал он, доставая из-за открытой двери трость, и протянул Такосу. Тот взял ее и встал сам.
– Еще раз спасибо вам, – сказала София.
– У меня где-то там внук, – ответил еврей, кивнув на улицу. – Я надеюсь, что кто-нибудь предложит трость и ему.
Они вышли. София думала только об одном: вернуться домой, оставить Такоса там, послать за мужем, начать поиски дочери. Где Григорий? Она не видела его с того дня перед неудачной вылазкой против турецкого флота, но муж сказал ей, что Григорий спасся. Вдруг он тоже сможет помочь, он и его товарищи-наемники… Но как его найти?
Живот крутило, голова шла кругом, София шла так быстро, как только мог хромающий сын. Улицы покрывали отметины недавнего бунта: тела людей, окруженные зеваками, потеки крови на мостовой. Но вскоре они прошли эти улицы и вышли на другие, где ничто не говорило о миновавшей буре. Винные лавки открыты, рядом пьют мужчины. Дальше продают скудный выбор товаров. На одной из площадей даже стоял хлебный лоток, перед которым виднелась большая, но упорядоченная очередь. Когда Такос больше не мог идти достаточно быстро, София нашла в себе силы взвалить его на спину.
Она непрерывно молилась, чтобы сдержать страх, пока не сможет хоть что-то предпринять. А потом, едва свернула на свою улицу, все страхи смыло сердитым окриком:
– Мама, ты где была? – Минерва встала с порога, топая ножкой. – Я голодна, я хочу хлеба.
Как ни странно, последний кусок хлеба с форума Быка все еще прятался в платье Софии. Но прежде чем отдать хлеб, она едва не раздавила его, крепко прижав к себе дочь. Минерва посмотрела на Такоса поверх материнского плеча и показала ему язык.
– Все сделано, как вы и приказывали, василевс.
Феон поклонился, отступил. Он отчитался прямо как солдат, подавив желание пересказать подробности. Он не стряхнул с доспехов ни пыль, ни грязь от конских копыт. По правде говоря, он решил, что недостаточно грязен, и добавил немного из конюшни.
Его слова и поведение возымели результат.
– Ты хорошо потрудился, Феон Ласкарь, – сказал Константин. – Двадцать мертвых и прочие, со сломанными руками и ногами, покажут улицам хороший пример. Толпа больше не поднимется.
– И все же это возможно, господин, – хрипло произнес старый советник, Георгий Сфрандзи. – Люди, которые все время голодны, которые сражаются на стенах днем или чинят их по ночам, которые мало спят, а едят еще меньше, будут возмущаться знатью. Теми, кто имеет больше и показывает это. – Он указал на собственный объемистый живот. – Святой Отец знает, что у нас слишком мало граждан, чтобы защищаться. И если они впадут в отчаяние, потеряют всякую надежду, сколько мы протянем?
– Я бываю повсюду, виден всем. И, могу поспорить, сплю и ем так же мало, как любой житель города.
Сфрандзи поднял руку, успокаивая рассерженного государя:
– Господин, мне это известно. Но голодные люди склонны помнить только о своих пустых животах.
Константин вздохнул, взъерошил свои седеющие волосы.
– Ты как всегда прав, старый друг. Мы должны принять меры.
Рявкнула пушка, послышался глухой удар. Император взглянул вверх: с потолка посыпалась пыль.
– Мы должны отреагировать на их негодование. Мы должны экономно расходовать наши ресурсы, убедиться, что они распределены справедливо… и показать, что все защитники Константинополя едины. – Он обернулся к другому человеку, стоящему рядом: – Мегас дукс, возглавишь ли ты комиссию по распределению еды?
– Я? – Высокий седовласый Лука Нотарас собрал все свое презрение в один слог. – Я буду посредником для черни? Что я знаю о списках и мерах зерна?
– Лука, нам нужно имя. Ты – второй человек в городе. Все организуют Сфрандзи и Ласкарь. Но твое имя будет стоять на бумагах, и ты будешь выходить к людям, когда начнут раздавать собранное.
Нотарас выглядел так, будто вновь собирается ответить грубостью. Однако Феон, внимательно следивший за ним, увидел, как мегас дукс удержал обидные слова, как в его взгляде вспыхнула хитрость. Он тоже хотел вознестись еще выше. Все знали, что Нотарас был не прочь примерить на себя пурпур. И все сейчас понимали – за исключением Константина, который, по мнению Феона, не чувствовал таких тонкостей, – что Луке Нотарасу только что вручили подарок. Если наступит день, когда он решит стать кем-то большим, чем мегас дукс, ему понадобится за спиной толпа, как бы он ни презирал этот сброд. Константинопольская чернь возводила императоров на трон – или сбрасывала их оттуда.
Высокий мужчина сложился вдвое в глубоком поклоне.
– Как прикажет василевс, – произнес он.
Константин еще мгновение смотрел на него, потом обернулся к двум церковникам.
– Архиепископ Леонард. Кардинал Исидор. Вы должны помочь мегасу дуксу, ибо именно к Церкви мы должны пойти за теми фондами, в которых сейчас нуждаемся. И мы начнем с глав всех святых домов, мужских и женских монастырей. Я лично приду к ним и буду просить о пожертвованиях. Нам нужно золото, чтобы покупать зерно на чужеземных складах.
Послышался ропот, и император поднял руку.
– Да, покупать. Они – наши друзья, и мы зависим от их оружия, их поддержки. Но они еще и торговцы. Не бойтесь. – Он коротко улыбнулся. – Я знаю, как торговаться, и получу хорошую цену. Как только добудем зерно и организуем пекарни, мы начнем регулярно выдавать хлеб и справедливо распределять его. Бесплатно. Да?
Константин огляделся, дождался кивков и продолжил:
– О чем еще говорилось? – Он умолк, потер переносицу.
Феон задумался, когда император в последний раз спал всю ночь. Должно быть, еще в Морее.
Константин поднял глаза:
– Мы говорили о недовольстве и отчаянии, не так ли? О том, как они подрывают желание людей делать то, что должно. Первое… да, я понимаю, как может разжечь недовольство вид сытых дворян и церковников, которые не участвуют в защите города. Нам нужно показать примеры. – Он вновь обернулся к Леонарду и Исидору. – У нас в городе много мужчин, которые, возможно, делают слишком мало. Монахи. Когда мы будем говорить с настоятелями о золоте, мы поговорим и о рабочей силе. Пусть монахи чинят стены, которые рушат турки.
– Не лучше ли им заняться другим, ваше величество? – прохладным тоном заметил архиепископ Леонард. – Идти к людям и призывать их правильно молиться Святой католической церкви и ее отцу в Риме. Чтобы они шли в соборы и молили Бога об избавлении, а не избегали церквей, будто это заразные дома.
Константин вздохнул.
– Если мы пытаемся уменьшить недовольство, нам не стоит принуждать людей молиться чуждым им образом. – Он поднял руку, предупреждая возражения церковника. – Я уже сделал в этом отношении все, что сейчас мог. Мы вернемся к этой теме в мирное время, после нашей победы. Сейчас мы должны заботиться только о том, чтобы достичь ее.
Он отвернулся от прелатов.
– Полагаю, нашим благородным семьям тоже стоит показать свое участие. Моя дорогая сестра приходила в одну из ночей на стены вместе со своими дамами и помогала заделывать брешь. Это вдохновляло всех, кто был рядом. Возможно, кто-то из членов ваших семей сделает то же самое?
Феон понял, что кивает вместе с другими царедворцами. «В отличие от большинства, – подумал он, – моя жена сочтет это своей обязанностью и первой придет на стены». Его всегда раздражала способность Софии жертвовать собой.
– Теперь перейдем к отчаянию.
Константин подошел к окну. Отсюда была видна часть Рога, и Феон знал, на что смотрит император: турки, владеющие сейчас морем, строили мост. Когда тот достигнет городского берега, неподалеку от дворца, они смогут перебрасывать по нему свежих людей и атаковать эти стены. Судя по темпам строительства, ждать этого оставалось недолго.