– Нам нужна весть надежды, – не оборачиваясь, произнес Константин. – И поскольку со времени прорыва наших генуэзских героев мы не получили ни одной, пришло время выйти и отыскать ее.
Он обернулся, посмотрел на своего советника Сфрандзи.
– Пусть снарядят быстроходное судно, с командой из умелых людей. Оно должно отплыть ночью, под турецким флагом. Пусть отыщут венецианский флот, который должны были отправить три месяца назад. Если они не встретятся с флотом у Архипелага, пусть рискнут доплыть до Эвбеи. Если они не встретят его и там, пусть возвращаются и скажут нам… и мы найдем способ справиться с нашим отчаянием – знанием и молитвой.
Он потер глаза.
– Я должен поспать, друзья мои. Хотя бы попробовать. Пусть мои приказы будут исполнены. И давайте встретимся здесь же завтра поутру, чтобы обсудить дальнейшие действия.
Император поднял руку, прощаясь со всеми, повернулся. Теперь люди могли разойтись. Хотя Феон тоже устал, он знал, что этой ночью ему будет не до сна. Сфрандзи уже манил его в переднюю комнату, Нотарас шел впереди. Феону наверняка понадобится абак – оружие, которым он владел намного увереннее, чем выхваченным сегодня мечом. Однако оба взращивали его влияние при дворе. Если они выживут, он займет в городе новое положение. И тогда…
– Дай мне мое, – пробормотал Феон и улыбнулся.
Глава 26Аид
16 мая: сороковой день осады
С того дня, как он выплыл, Григорий почти все время сражался у Влахернского дворца – и думал, что знает каждый его камень и лестницу. Но когда Ласкарь и его отряд гвардейцев в самый темный час перед рассветом были отправлены искать шотландца, несмотря на выданные указания, как его найти, он долго бродил вдоль внутренней стены, выкрикивая: «Грант! Грант! Человече, да где же ты?» – и не слышал ответа.
Потом Григорий получил ответ в некотором роде. Он высоко держал факел и в очередной раз всматривался в черноту – разрушенный пролет лестницы, ведущей куда-то вниз, треснувшие ступени, заваленные кусками кладки, – когда раздался взрыв. Не пушечный выстрел, донесшийся из-за стен, а настоящий взрыв, шедший из этой черной глубины. Взрыву предшествовали пронзительные крики: «Нет, нет… НЕТ!» Потом внизу распахнулась какая-то дверь, повалил густой дум, а следом выскочил нужный Григорию человек. Грант взбежал по лестнице. Весь в огне.
– Святой Петр, трахающий Папу в задницу! – кричал он, сбивая с одежды пламя. – Святая Катерина, ласкающая…
Григорий мгновенно расстегнул плащ, набросил ткань на друга, повалил шотландца на землю и сам упал сверху. Из-под тяжелой шерсти продолжали доноситься ругательства – изобретательные сочетания святых и непристойных действий – и запах обожженной плоти. Когда шотландец перестал дергаться, а проклятия наконец-то стихли, Григорий медленно приподнял край плаща. На него уставились два глаза – темные дыры в грязно-белом овале.
– Ты когда-нибудь слезешь с меня, здоровенный греческий болван? Ты раздавишь будущих наследников клана Грантов.
Григорий поднялся, осторожно снял плащ с распростертого на земле мужчины. Тот встал.
– Я тоже рад тебя видеть, шотландец. Не скажешь ли, почему, когда бы мы ни встретились, ты каждый раз что-то взрываешь?
– Это моя работа, не знал? – Расколов почти сплошную грязь, блеснули в улыбке зубы. – И мне это нравится.
Григорий пригляделся:
– Что ж, этот взрыв лишил тебя бровей.
– А, сгорели пару недель назад… Ерунда. Я выяснил, что безопаснее всего вообще не иметь волос на теле. Меньше будет гореть. – Он снова усмехнулся. – А ты что здесь делаешь?
Григорий указал на двадцать человек, стоящих сзади.
– Мне сказали, что уже почти пришло время для… – Он ткнул рукой в сторону еще дымящейся лестницы. – Турки близко, верно?
– Да. Но еще не слишком. – Грант смахнул с дублета тлеющий уголек. – Пойдем, – сказал он, поворачиваясь к лестнице. – У нас есть немного времени. – Обернулся к Григорию, который остался на месте. – Не беспокойся, человече. Все, что могло взорваться, взорвалось. Пока что.
– Вот это «пока что» меня и тревожит, – пробурчал Григорий, неохотно последовав за другом.
Грант остановился, посмотрел на гвардейцев.
– Скажи своим людям, чтобы пока отдыхали, но были готовы к моему сигналу. И еще скажи, что там не будет места для этих здоровенных проклятых алебард. Мечи тоже слишком велики. Длинные кинжалы и топоры – самое то.
Григорий повернулся и кивнул своему заместителю, который все прекрасно слышал. Шотландец вечно разговаривал так, будто стоит на строевом плацу. Мужчины начали избавляться от лишнего оружия, а Григорий последовал за другом вниз, в дымящуюся яму.
Поначалу Григорий ничего не видел, но Грант как-то справлялся, ибо зажег фонарь, луч которого прорезал дым, уходящий вверх по лестнице. Кашляя, Григорий оглядел большой каменный подвал. Вокруг были разбросаны бочонки, осколки стекла и какие-то металлические инструменты, под ногами что-то хрустело.
– Этот взрыв сильно повредил твоей работе? – спросил он.
Грант поставил на ножки стол, подобрал каменную миску.
– Не особо. Это место выглядело почти как сейчас. На самом деле просто маленький эксперимент.
Он показал Григорию чашу. Дно обгорело и слегка дымилось.
– Я думал, что разобрался с этим. Срабатывает семь раз из десяти, но… – Он вздохнул и умолк.
– Разобрался с чем?
– Да с греческим огнем, разумеется.
Грант покачал головой.
– Самая большая трудность с пропорциями. Сколько смолы, которую мы привезли с Хиоса, нужно смешать с окислителем…
Он поднял тарелку; Григорий вдохнул струйку гнуси и раскашлялся.
– Да, – рассмеялся шотландец. – Птичье дерьмо, заботливо соскобленное со скал на берегу. Сплошная селитра, но сомнительного качества. – Он поставил миску. – Если хочешь прочистить голову, понюхай эту бочку.
Григорий осторожно наклонился к жидкости, вдохнул… От резкого запаха закружилась голова. Ему пришлось опереться на стол, чтобы устоять на ногах.
– Ага, – рассмеялся Грант. – Тебе не захочется нюхать эту штуку слишком долго. От нее становишься как пьяный, и голова болит сильнее, чем от той aqua vitae, что я гнал для пиратов.
Он нагнулся, осторожно понюхал сам.
– Это называется нафта, она из Ирака, какого-то места на восток отсюда. Вот она и горит. Но пока мне не удалось сделать ее достаточно устойчивой, поэтому… – Джон махнул рукой на свою обгоревшую одежду, потом продолжил: – Кстати, об aqua vitae… Ты не хочешь выпить?
У Григория все еще немного кружилась голова. Но если он собирается сражаться, глоток спиртного, приготовленного шотландцем, не повредит, а поможет. Только один. Два – и ему захочется пять. И тогда он может стать неосторожным.
– Где ты ее держишь? – спросил он.
– В моей комнате. Там… – ответил Грант и направился к двери в одной из стен.
Дверь открывалась в помещение, обстановка которого разительно отличалась от подвала. Здесь был порядок – кровать, тазик, книги и свитки, разложенные на столе. Единственным предметом, выбивавшимся из общего ряда, был большой стеклянный сосуд; котел под ним стоял на слабом огне, капли конденсировались в алембике и сбегали в закупоренный кувшин.
Грант поднял кувшин и наполнил две чашки.
– Смерть туркам! – провозгласил он, и мужчины выпили.
Эта была намного мягче, чем опасался Григорий, и у него возникло искушение нарушить свое правило. Грек поставил чашку на стол.
– А мы не должны сейчас готовиться убивать их? – спросил он.
– Еще есть время. – Грант уселся, налил себе еще спиртного, улыбнулся возражениям Григория. – У меня есть опытные люди, они следят за признаками. Он показал на комнату, откуда они пришли. – Там есть дверь; она ведет к контрмине, выкопанной примерно в двадцати шагах перед бастионом. Я почти уверен, что мина турок совсем рядом.
– Почти? А откуда ты вообще это знаешь?
– Ну, это наука, как и все прочее, – ответил Грант, поднимая чашку и глядя в нее. – Я знаю, где стал бы копать, будь я турком, поскольку исследовал почву повсюду вдоль этих стен. Есть всего пара мест, где она достаточно тверда, чтобы выдержать галерею. Далее следует изучить траншеи за стеной – выяснить, где турки стараются спрятать их от нас.
Он поставил чашку, ткнул большим пальцем через плечо.
– Они примерно в двадцати трех шагах в той стороне, по моим расчетам. За исключением того, разумеется, что копают не турки, а наши собратья-христиане, сербы из Ново Бродо. Я несколько раз за ночь слышал, как они разговаривают. Я узнал язык и хорошо знаком с их мастерством, ибо учился этому делу там же, где они.
– Двадцать три шага? А твоя в двадцати? – переспросил Григорий и привстал. – Разве мы не должны…
– Сиди! – приказал шотландец. – Мои люди заранее предупредят нас. И, Бога ради, выпей еще.
Он плеснул в чашку еще глоток, прежде чем Григорий успел прикрыть ее рукой.
– Я нервничаю от твоего воздержания. Вдобавок мы не виделись целую вечность.
Он ухмыльнулся, когда Ласкарь выпил.
– Ну? Что нового в мире?
Когда бы ни встречались люди города, каждый расспрашивал другого о новостях – не вернулось ли судно, отправленное императором две недели назад; насколько успешными были последние атаки турок на бон, и не соединятся ли два турецких флота; сколько еще штурмов на стенах выдержит город, ибо за последнее время турки атаковали дважды, у ворот Святого Романа и у дворца, и оба раза были отбиты с большим трудом, после многих часов тяжелого сражения. И потому Григорий стал рассказывать, что знает об этих и о совсем свежих событиях, которые сам видел, будучи рядом с императором. О том, как Константин вошел в зал, полный орущих венецианцев и генуэзцев, как встал между соперниками, между людьми, уже обнажившими кинжалы и обвиняющими друг друга в трусости и предательстве. Как он успокаивал их словами и слезами, как просил, чтобы они приберегли свою ненависть для врагов, а не помогали им, вызывая своей враждебностью отчаяние у собственных людей. Ему удалось добиться согласия. Но между итальянскими соперниками любви не было.