София заговорила первой.
– Я не… не видела тебя, – наконец произнесла она.
– Да. Я был… занят.
– Как и я.
Опять молчание, неловкое, хуже первого. Потом они разом заговорили.
– Я искала…
– Я увидел, что он лазает…
Они остановились, снова рассмеялись. Григорий поднял руку.
– Он притаился у стены. Я подумал, что безопаснее будет держать его рядом.
– Мы договорились встретиться неподалеку отсюда. Наверное, его приманили огни турок.
София посмотрела вверх. Низкие облака мерцали странным, красновато-коричневым заревом костров, нависали над белой палаткой Константина в сотне шагов отсюда.
– Мир горит, – прошептала она.
– Да.
Григорий смотрел на нее. Почти все ее лицо скрывали тени, а то, что он видел, менялось в странном свете. На шее пульсировала жилка, которую Ласкарь не замечал в недавние встречи, со времени своего возвращения. Но он помнил эту жилку из прежних времен, когда оба они и мир были еще молоды. Григорий не раздумывал, просто сделал. Нагнулся к ней и поцеловал эту жилку.
– София, – прошептал он.
Она обняла его, пошатнулась. Он опустил голову, София подняла – и они поцеловались. Целовались, пока она не отстранилась, протянула руку, не давая ему приблизиться.
– Смотри, – сказала она. – Наш сын.
Их скрывала тень, и потому Такос, стоя шагах в пятидесяти, нервно озирался. София оттолкнулась от стены, вышла на этот мерцающий свет.
– Вот я, любимый! – крикнула она, размахивая руками.
Он тоже помахал ей, потом вернулся к своим поискам камней.
– Не подходи близко, – прошептала София, стоя спиной к Григорию, – и говори только то, что нужно сказать.
«Нужно? – подумал он. – О которой из нужд мне следует говорить?»
И тут Ласкарь увидел позади Такоса силуэты приближающихся всадников, а спустя мгновение услышал звон упряжи. Император возвращался, время близилось к концу – или началу, – и сейчас оставалась только одна нужда.
– Послушай меня, – тихим и настойчивым голосом произнес он. – Если турки этой ночью разобьют нас, если они возьмут город, ты знаешь, что случится.
– Я слышала…
– Я знаю место, где может оказаться безопасно. Может, если отвага, звезды и святые, и все твои молитвы объединятся ради нас. В любом случае это шанс, если нас постигнет рок.
София заговорила еле слышно, все еще отвернувшись от него:
– Какое место?
– То, которое ты любишь. Церковь Святой Марии Монгольской.
Он услышал ее вздох, заторопился дальше.
– Иди сейчас туда. Возьми тех, кого любишь, и укройся за ее крепкими стенами. Я договорился… – Григорий замялся. – Я договорился, чтобы буря обошла ее стороной.
– Как?
Он вспомнил, что говорила другая женщина, та, которую он любил, любил – как ни странно, – и осознал это только сейчас; однако любил иначе, нежели стоящую перед ним. Он повторил слова той.
– «Как» не имеет значения.
– Имеет. – Ее голос стал сильнее, в нем слышался гнев. – Ты рассказываешь, что «договорился» об этой безопасности с врагом? Так ты тоже предатель?
– Нет! Я… – Он шагнул вперед, чтобы видеть хотя бы ее профиль. – Я солдат. Солдат всегда держит свободными пути отхода. Я буду изо всех сил сражаться ради нашей победы. Но если мы потерпим неудачу, а я каким-то образом уцелею… – Григорий взял ее за руку, развернул к себе. – Я хочу жить с теми, кого люблю.
Она посмотрела на его руку.
– Другой держал меня так же, не прошло и двух часов; говорил, что должен сделать мужчина. Договориться о чем-то с врагом. Не солдат, политик.
Он выпустил ее руку.
– Феон.
– Да, – София смотрела на него, в глазах ее застыла боль. – Возможно, близнецы не так уже отличаются друг от друга.
Она шагнула дальше, в рваный свет, открыла рот позвать. За ее спиной Константин осаживал лошадь у своей палатки. Григорий не протянул руку, не схватил.
– София, если ты хоть когда-нибудь любила меня, – прошептал он, – выслушай, прежде чем уйти.
Она застыла.
– Что бы ни случилось этой ночью, останется ли город стоять или падет, – мир изменится, полностью изменится. И кто бы ни стал победителем этой ночью, если я выживу, знай: я приду за тобой. За тобой и нашим сыном.
София не двигалась. Григорий видел, как она смотрит на Такоса, вновь видел пульс у нее на шее.
– И за моей дочерью? – наконец спросила она, уже без резкости. – Дочерью другого мужчины?
Он почувствовал облегчение, но не дал ему прорваться в голос.
– И за ней. За единственными, кого я люблю.
София обернулась к нему, подошла.
– Тогда приходи, – сказала она и поцеловала его, стремительно, мимолетно, болезненно, потом отступила. – Но Такос хочет остаться здесь.
– Я ему не разрешу. – Он посмотрел на палатку, люди спешивались, другие уже отправлялись с поручениями. – Позови его.
– Такос!
Когда мальчик побежал к ним, Григорий встал рядом с Софией.
– Последнее, что я должен сказать. Если я не приду… если… в церкви, за иконой святого Димитрия ты найдешь кожаный футляр. Отдай его… женщине, которая придет и спросит о нем.
– Женщине?
Мгновение София вопросительно смотрела на него. Но она понимала, что для этого нет времени. И потому просто кивнула, когда мальчик подбежал к ним.
– Такос, пойдем. Мы уходим.
– Уходим? – Он посмотрел на мужчину, которого считал своим дядей. – Нет. Я останусь. Я буду сражаться.
– Парень, послушай меня, – сказал Григорий, подошел к нему, приобнял. – Ты стал хорошо обращаться с пращой. Очень хорошо. Но пращники на этом бастионе бесполезны, стена перед ним слишком далека для точных выстрелов. Здесь годятся только лучники.
Такос хотел возразить, однако Григорий продолжил:
– Но если турки прорвутся, тогда придет твое время. Ты будешь бегать по крышам. И метать вниз свои камни.
Мальчик кивнул.
– Император назначил младших сынов нашего города во вторую линию обороны. Если мы потерпим неудачу здесь, на стенах, – твой долг, твой и других молодых мужчин, изгнать неверных из города. И именно ты будешь защищать женщин нашей семьи.
Во взгляде Такоса виднелись то гордость, то сомнения. Потом мелькнуло чистое облегчение, быстро подавленное.
– Тогда я пойду… и исполню свой долг, – сказал он, стараясь говорить низким мужским голосом. – Идем, мама.
Такос собрался сделать шаг, но Григорий удержал его. Нагнувшись, он обнял мальчика обеими руками, прижал к себе, чувствуя биение маленького сердца, как чувствовал пульс Софии.
– Мой мальчик, – тихо сказал он.
– Дядя.
Смущенный Такос отстранился, взял Софию за руку. Она последний раз взглянула на Григория, повернулась, и они пошли прочь.
Ласкарь шагнул следом.
– Молись за меня этой ночью. Молись за нас всех! – крикнул он.
Они остановились, обернулись; их лица освещал мерцающий свет турок. У Григория перехватило дыхание, когда он увидел ее, женщину, которую всегда любил. Увидел их обоих в мальчике, стоящем с ней рядом.
– Приходи за нами, – сказала она.
А потом они пошли навстречу отрядам солдат, идущим на свои места к стене. Григорий следил за ними, пока они не затерялись среди копий и щитов, потом взял свой лук, взвесил его в руке и направился к палатке Константина.
– Вы делаете все, о чем только можно просить христианских рыцарей. И даже больше, ибо ни один рыцарь не сталкивался с теми бедствиями, с которыми столкнулись вы, и ни один не встретил их с такой храбростью. Я знаю, среди нас есть немало раздоров, между генуэзцами и венецианцами, между католиками и православными, между греками, которые считают этот город своим, и теми, кто приехал сюда ради прибылей. Но сейчас все это забыто. Сегодняшней ночью все раздоры будут отложены. Эта ночь объединит нас в братстве по оружию… и предоставит нам возможность, которую нечасто получают христианские воины – победить чудовищную армию неверных, где солдат больше, чем маргариток на весеннем лугу. Если их перевес так велик, то сколь же прекрасен окажется вкус нашей победы? Вспомните нашу историю! Сколько раз наши военачальники и императоры одерживали победы над бесчисленными врагами? Подумайте о Велизарии и его крошечной армии, вытеснившей вандалов из Африки. О Нарсесе, который отбил Рим, а потом и всю Италию, у несокрушимых готов. О Василии, раздавившем огромные силы болгар. Кровь этих героев течет в наших венах. И что бы ни случилось, что бы ни принесла нам этой ночью удача, мы впишем свои имена в книгу легенд.
Константин сделал паузу, посмотрел с невысокого помоста, на котором стоял, на обращенные к нему лица людей всех званий, церкви, торговли и государства, всех наций. Сотня мужчин сгрудилась перед ним в его штабной палатке, только ближайшие сподвижники стояли сзади – Сфрандзи, старый дон Франциско из Толедо, Иоанн из Далмации, Феодор из Каристоса, командир его гвардии, и Григорий, ибо старый лучник поманил его туда, и они встали по бокам императора, совсем как стражи турецкого султана, держа в руках лук и наложив стрелу.
– Однако вправду ли их перевес так велик? – продолжил Константин. – Да, у них много людей. Но мы видели, как они атакуют, крича, будто животные, без мастерства или истинной храбрости. Мы снова и снова отбрасывали их, в каждом месте, которое они пытались штурмовать. Они обрушили своими пушками наши стены – и все равно не могут пробить их. И этой ночью их вновь ждет неудача.
Он заговорил тише.
– Мы знаем, что это их последняя атака. Мы знаем, что многие враги – возможно, большинство – отчаялись. Им известно, что наш город еще ни разу не был взят осадой, что их рабские армии тысячу лет разбивались о наши стены. Двадцать лет назад я видел, как армия больше этой, под предводительством великого Мурад-хана, раз за разом атаковала нас и потерпела неудачу. И его неопытный сын тоже потерпит неудачу этой ночью.
Император вновь возвысил голос, посмотрел на стоящих перед ним людей.
– Ибо смотрите, с кем он посылает сражаться своих рабов. С цветом христианской аристократии из всех стран мира. Греческие дворяне, чьи фамилии звучали в этом городе со дня его основания. Нотарас, Кантакузин, Ласкарь и бесчисленные другие. Неустрашимый Минотто, байло венецианцев, который вместе с тремя бесстрашными братьями Бокьярди из той же страны защищает мой дворец, в то время как его соотечественники – Диедо, Контарини и остальные – стоят на всех стенах. Люди из многих других стран – Каталонии, Крита… И даже, как я узнал, – на его губах мелькнула улыбка – мой верный инженер, Джон Грант из Шотландии.