– Нет, – сказал Рашид, ковыляя к ней. – Или потом. Сначала я ее поимею.
Фарук поскреб бороду, потом пожал плечами.
– Ладно, ты всю осаду только об этом и твердил. – Он отошел в сторону, махнул рукой. – Бери ее.
Рашид шагнул к девочке. Но тут у него на пути встал Ахмед.
– Нет, – сказал он.
Фарук, который уже шел к алтарю, где остальные смеялись и толкали женщину друг к другу, срывая с нее одежду, остановился, оглянулся.
– Пусти его, великан. Пожалей коротышку.
– Нет, – повторил Ахмед, уперев руку в грудь Рашида. – Она – ребенок. У меня есть… была дочь тех же лет.
– Но она христианка. Гречанка. Наш враг, – еще тоньше проскулил Рашид. – Пусти меня.
Он попытался проскочить мимо.
– Нет. – Ахмед толкнул его назад, его голос стал ниже. – Она ребенок.
– Слушай, ты! – Фарук пошел к ним, единственный глаз сверкал гневом. – Я здесь приказываю, и я говорю, что ему можно. Смотри на крышу, если тебе не нравится. Или убирайся отсюда и сторожи снаружи. Просто уйди с его дороги.
Ахмед не шевельнулся. Фарук поднял палку.
– Бегом! – крикнул он, резко опуская бастинадо.
Палка не ударила. Ахмед перехватил ее, вырвал, сломал, отшвырнул прочь. Фарук выглядел так, будто его ударили, настолько он был потрясен. Потом потянулся к кинжалу на поясе.
– Решил не подчиниться, да? – взревел он.
Кинжал не успел покинуть ножны. Ахмед наклонился и толкнул офицера в грудь. Болукбаши отлетел назад, рухнул на кучу икон.
– Солдаты! – крикнул он, выбираясь из обломков. – Ко мне! Убейте этого пса-предателя.
Пятеро мужчин у алтаря замерли, посредине всхлипывала почти обнаженная женщина. Потом они начали действовать так, как их учили, – бросили ее и побежали по нефу.
Ахмед перестал думать. Просто нагнулся и подобрал отломанную половину тяжелой дубовой рамы. Дальше все стало похоже на те разы на палисаде – первый, когда он залез туда и на мгновение водрузил знамя, и второй, когда он видел, как одни турки кнутами гонят других обратно, в бой. Сейчас перед ним были люди, которые хотели его убить. Ему придется убить их первым.
Первым умер Рашид – он решил, что если подберется сбоку, пока Ахмед встречает остальных, то сможет незамеченным вонзить в него кинжал. Но он плохо рассчитал выпад, ударил издалека, рано, и было секундным делом протянуть руку, схватить его за горло, поднять, раздавить трахею и бросить. Потом навалились остальные, рычащий Фарук – первым. Мечи были отложены в сторону, и они лезли на Ахмеда с кинжалами. У него была только деревяшка, в одной руке; вторая еще не оправилась от стрелы, которую он туда получил. Но еще у него были имена, его собственное и Аллаха, вышитые на груди, защита от их клинков.
Рама падала, как адзе, которым он колол дрова на зиму. Они набегали и отлетали, хватаясь за разбитые головы, выкрикивая свою кровь, затихая. Фарук умер последним – единственный глаз подвел его, и он чуть-чуть не дотянулся, а второй глаз не мог увидеть деревяшку, которая взлетела и рухнула, будто прямо с нарисованного звездного неба.
Все кончилось. Ахмед стоял, смотрел вниз, и никто не шевелился. Потом женщина на алтаре схватила свою одежду и прикрыла наготу. За алтарем была дверь, и она юркнула туда.
Он обернулся. Девочка стояла позади него. Она не двигалась. Ее глаза были по-прежнему широко распахнуты, однако казалось, что она смотрит не вперед, а куда-то внутрь себя.
Ахмед подошел к ней, присел. Девочка закрыла глаза и задрожала. Он поднял ее, встал, прижал к себе, чувствуя, как ее сердце трепещет, будто смеющийся голубь, у него на груди, рядом со сплетенными именами, его и Аллаха.
– Абаль, – произнес он, добавив к ним третье.
Ахмед не остановился подобрать ятаган. Он уже достаточно убивал и больше никогда не будет. Кроме того, он получил то, за чем пришел. Все трофеи, которые он только мог пожелать.
Глава 37Иншалла
София бежала, Такос рядом с ней. Тяжело, даже немного в горку, но их гнало отчаяние – голоса преследователей приближались с каждым изгибом переулка.
И тут перед ними выросло маленькое здание за высокими стенами. Оно не горело. Его не грабили враги. Задыхаясь, они пересекли маленькую площадь перед церковью и прижались к дубовой двери. Призвав остатки дыхания, София крикнула:
– Откройте! Это я. София Ласкарь! Откройте, ради святой!
Послышалось бормотание, потом, громче, – голос, говоривший на незнакомом ей языке, гортанном и хриплом. Затем – другой голос, тоже громкий, по-гречески:
– Нет! Я говорю тебе. Мы не можем. Нам запрещено.
Что-то пролетело над воротами, ударилось о стену рядом с ними.
– Залезайте!
София подтолкнула Такоса к повисшей веревке. И тут оба замерли – на площадь выбежали люди. Послышался крик:
– Попались!
За ними гнались девять мужчин. Сейчас все они были здесь, в руках оружие, согнулись, тяжело дышат. Один, стоящий немного впереди, ткнул рукой:
– Стой на месте, или умрешь.
Такос отошел от стены, залез в свой кошель, вытащил камень, вложил его в пращу и секунду спустя начал раскручивать ее над головой.
– Не надо! – крикнула София.
Мужчины поднимали ятаганы, некоторые – щиты.
– Брось эту штуку, или я тебе яйца отрежу, – сказал вожак, потом оглянулся на своих людей. – Хотя я, наверное, все равно их отрежу…
Турок шагнул вперед, споткнулся, качнулся в сторону.
– Клянусь бородой… – произнес он, потом рухнул на мостовую со стрелой в спине.
Он думал, что опоздал. В обычный день от ворот Святого Романа до церкви Святой Марии Монгольской было с час ходьбы, даже меньше. Но этот день не был обычным – все улицы заполняли мужчины, намеренные убивать. Однако само их количество давало ему некоторую защиту, ибо он сбросил все части приметного доспеха, раздевшись до нижней рубахи, доходившей до колен. Просто еще один бегущий мужчина, что-то ищет. Его отличал от остальных только лук, великолепный лук. Но Григорий не мог расстаться с ним, со своей единственной защитой, раз уж лишился фальшиона и шестопера. Он умудрился добыть еще пять стрел из брошенного колчана какого-то лучника и добавил их к одной в своем.
И все же Ласкарь не опоздал. Он добрался сюда через пару секунд после Софии с сыном, как раз когда со стены упала веревка. Он окликнул бы их, если б хватило дыхания. А потом это оказалось кстати, ибо на площади появились враги.
Солдаты развернулись, вскинули щиты и мечи, высматривая его. И он снова выстрелил – ему нужно было убить как можно больше, прежде чем они двинутся. Стрела взяла второго солдата, пробив ему шею. Но этим выстрелом он открылся, показал, где стоит. Через пару секунд они будут рядом, а у него нет никакой защиты, кроме четырех стрел. Он может убежать, но если за ним погонятся не все, он бросит тех, кого любит, на произвол судьбы.
«Воистину, – подумал Григорий, – я могу лишь выбирать, где и с кем я умру».
И потому, наложив следующую стрелу, он вышел из своего жалкого укрытия. Ближайший турок, зарычав, шагнул к нему; Григорий вогнал ему стрелу в живот и побежал. Через секунду он был у стены.
– София…
– Григорий, – вот и все, что успела она ответить.
Потом турки закричали и бросились на них; ее сын метнул камень, ее возлюбленный натянул, выстрелил и промахнулся, натянул, выстрелил и убил. София вытащила свой кинжал, наставила его на пятерых приближающихся мужчин.
– Крейгелахи!
Дикий крик раздался сзади, сверху, и ни один человек – ни мусульманин, ни христианин – не мог не вытаращиться на человека в превосходных доспехах, который с лязгом металла спрыгнул со стены. В каждой руке он держал по мечу.
– Тебе это пригодится, – сказал этот человек, не поднимая забрала, и протянул меч.
Григорий отлично знал этот голос.
– Шотландец!
– Ага.
Подняв свой меч, Грант развернулся к врагам, которые оторопело замерли.
– А теперь, шлюхины дети…
Одного его шага оказалось достаточно. Четверо их братьев уже истекали кровью на камнях, и ни к чему было оставаться здесь, когда в других местах ждала легкая жизнь. Турки разом повернулись и побежали.
Григорий, все еще задыхаясь, оперся руками о колени.
– Как?.. – прохрипел он.
– После нашего… посещения монастыря, – ответил Грант, подняв забрало, – ты рассказал мне, где ты будешь.
– Правда?
– Ага, правда. Сказал, это будет убежище в бурю или что-то в таком духе. Когда дворец пал, я подумал: может, стоит сходить туда и посмотреть, не выжил ли безносый мерзавец? В конце концов, я задолжал тебе. За Корчулу… – Он ухмыльнулся. – Вроде не самое плохое место в этом безумии. Но они не захотели еще раз открыть ворота. Я пытался уговорить их, ради этой прекрасной госпожи.
Джон внимательно посмотрел на Софию, потом отвесил легкий поклон и продолжил:
– Даже убеждал их в некотором роде, – он приподнял меч. – Но они отказались притащить ключ. Сказали, они скорее умрут, сказали, что Деву должно уберечь. – Хлопнул по веревке. – Полагаю, вы сможете залезть по ней. Но я не смогу в этих доспехах – и не готов отказаться от них, учитывая, что они обошлись мне у венецианского рыцаря в три кувшина aqua vitae.
Он усмехнулся.
– Кроме того, я сражался вместе с этими безумными ублюдками, братьями Бокьярди. Они предложили мне место на своем корабле за оказанные услуги. Сказали, будут держать для меня лодку у Фанарских ворот. Я думаю, что приму их приглашение… Возможно, прямо сейчас, – добавил он, когда из-за угла донесся очередной взрыв криков и грохота. – Знаешь, я наверняка смогу убедить их взять еще пару человек, если захочешь.
Григорий тоже обернулся на шум. Сейчас он вновь посмотрел на стену.
– Там, внутри, только священники? – спросил Ласкарь.
– Ага. Священники, монахи, женщины и детвора.
Это с самого начала было безумной идеей. Колдунья, которая пробирается по гибнущему городу с приказом о неприкосновенности какой-то церкви. Еще одна безумная идея. Скоро здесь будут другие, с совсем иными мыслями. Григорий взглянул на Такоса, потом на Софию.