спальный меток остался привязанным к багажнику мотороллера.
Она с сомнением посмотрела вокруг, глядя на попадавшиеся тут и там машины, некоторые из которых были засыпаны песком по капот. От мысли о том, что можно устроиться на ночь в одной из этих гробниц, ее затошнило — затошнило даже сильнее, чем от ожога.
«Я брежу», — подумала она.
Но это уже не имело никакого значения. Она решила идти всю ночь напролет.
Она откинула с лица свои длинные волосы и тупо поняла, что ей хочется умереть.
Солнце скрылось за горизонтом, и установилось удивительное равновесие между светом и тьмой. Ветер, овевавший ее, был теперь смертельно холоден. Она огляделась вокруг во внезапном испуге.
Было слишком холодно.
Неожиданно ей вспомнился обрывок дилановской песни: «Рыскал, как крокодил… охотился в кукурузе…»
А вслед за этим какая-то другая песенка, кажется, «Иглз», с неожиданно пугающим смыслом: «Этой ночью я хочу спать с тобой в пустыне… а вокруг нас будут миллионы звезд…»
Внезапно она поняла, что он где-то рядом.
Она поняла это еще до того, как он заговорил.
«Надин». Его мягкий голос, раздающийся из сгустившейся темноты.
— Надин, Надин… как я люблю любить Надин.
Она обернулась и увидела его. Он сидел на капоте старого «Шевроле», скрестив ноги и положив руки на обтянутые потертыми джинсами колени. Он смотрел на нее и нежно улыбался. Но глаза его вовсе не были нежными. В них она увидела черное ликование, пляшущее, как ноги человека, только что вздернутого на виселице.
— Привет, — сказал он. — А вот и я.
— Да. Наконец-то ты здесь. Как и было обещано.
Улыбка его стала шире, и он протянул руки навстречу ей. Она почувствовала исходящий от него испепеляющий жар. Его мягкие ладони обвились вокруг ее запястий и сжали их, как наручники.
— О, Надин, — прошептал он и нагнулся, чтобы поцеловать ее. Она отвернула голову совсем чуть-чуть, подняв глаза на холодный огонь звезд, и поцелуй его пришелся не в губы, а в уголок рта. Но он не был одурачен. Кожа ее лица ощутила насмешливый изгиб его улыбки.
«Он мне отвратителен», — подумала она. Но отвращение было лишь запекшейся коркой на чем-то более худшем — на зачерствевшей, долго скрываемой похоти, на старом прыще, у которого наконец-то появилась желтоватая головка, готовая изблевать из себя отвратительную, зловонную жидкость, давным-давно скисшую сладость. Его руки, скользившие у нее по спине, были горячее солнечного ожога. Она потерлась об него, и неожиданно холмик у нее между ног словно увеличился в объеме и стал более нежным, более чутким. Шов ее слаксов нежно возбуждал ее, так что ей захотелось потереться еще сильнее, чтобы раз и навсегда излечить себя от этого зуда.
— Скажи мне только одно, — попросила она.
— Все, что ты хочешь.
— Ты сказал «как и было обещано». Кто обещал меня тебе? И почему именно меня? И как мне называть тебя? Я даже этого не знаю. Я знала тебя почти всю свою жизнь, но я не знаю, как мне тебя называть.
— Зови меня Ричардом. Это мое настоящее имя.
— Настоящее имя? Ричард? — спросила она с сомнением, и он захихикал ей в шею, заставляя ее съежиться от отвращения и желания. — Так кто же обещал меня?
— Надин, — сказал он. — Я забыл. Давай начнем.
Он соскользнул с капота, все еще держа ее за руки, и она чуть было не вырвалась и не побежала… но какой был бы в этом смысл? Он догонит ее, поймает и изнасилует.
— Луна, — сказала она. — Она полная, как я. — Он взял ее руку и прижал ее к своим джинсам. За полым холодком молнии она ощутила что-то ужасное, живущее своей собственной пульсирующей жизнью.
— Нет, — пробормотала она и попыталась отвести руку в сторону, но он удержал ее.
— Иди в пустыню и стань моей женой, — сказал он.
— Нет!
— Говорить «нет» уже слишком поздно, дорогая.
Она пошла с ним. Там был спальный мешок и почерневшие кости костра, освещенные серебряным сиянием луны.
Он уложил ее.
— Хорошо, — выдохнул он. — Теперь все хорошо.
Пальцы его сражались сначала с пряжкой ремня, потом с пуговицей, потом с молнией.
Она увидела, что он приготовил для нее, и зашлась в крике. Она попыталась отползти в сторону, но он схватил ее и не отпускал, и тогда она сжала ноги изо всех сил, но когда одна из его гладких рук просочилась между ними, как вода, она подумала: «Я буду смотреть вверх… я буду смотреть на луну… я ничего не почувствую, и скоро все будет кончено… я ничего не почувствую…»
А когда его смертельный лед проскользнул в нее, крик разорвал ее легкие, и она забилась, но борьба была бесполезна. Он вонзался в нее, убийца, разрушитель, и холодная кровь хлынула у нее по бедрам, и тогда он вошел в нее глубоко, до самой матки, и луна отражалась в ее глазах, холодное серебряное пламя луны, а когда он кончил, то внутрь ее полился расплавленный металл, расплавленная медь, и она кончила вслед за ним, крича от невероятного наслаждения, кончила в ужасе, вступая в пустыню безумия через медные ворота, наблюдая за тем, как тает его лицо, а за ним обнажается лицо демона с желтыми электрическими лампочками вместо глаз — окнами в невообразимый ад, но по-прежнему в них светилась эта ужасная веселость. Снова… снова… снова входил он в нее. Казалось, он никогда не истощится. Он был смертельно холоден. И стар. Старее человечества, старее самой земли. И снова он изливал в нее расплавленную медь. Последний крик вырвался из нее и был унесен ночным ветром. Его мертвое дыхание опалило ее лицо. Теперь она была в стране безумия. Медные ворота закрылись за ней.
ЛУНА!..
Луна уже почти скрылась за горизонтом.
Он поймал еще одного зайца и свернул ему шею. Разведя новый костер на костях старого, он насадил зайца на вертел и укрепил его над огнем. Волков больше не было. В эту ночь они держались поодаль, и это было правильно. В конце концов это была его брачная ночь, а та отупелая, апатичная тварь, обмякшая на другой стороне костра, была его краснеющей невестой.
Он искренне недоумевал.
Что он такое сделал с ней?
Он не мог этого вспомнить.
Да это и не важно. Она была беременна. Она послужит великолепным инкубатором. Она выносит его сына, а потом сможет умереть, выполнив свое предназначение. В конце концов для этого она и пришла сюда.
Кролик поджарился. Он разорвал его на две части. Ее часть он разделил на мелкие кусочки, как обычно поступают с едой ребенка. Время от времени он давал ей один кусок. Некоторые из них выпадали недожеванными из ее рта, но большую часть она все же съела. Если она останется такой, ей потребуется нянька. Возможно, Дженни Энгстром.
— Мне было очень хорошо, дорогая, — сказал он тихо.
Она тупо посмотрела на луну. Флегг нежно улыбнулся ей и принялся за свой брачный ужин.
После секса ему всегда хотелось есть.
Ночью он проснулся в недоумении и испуге.
Был ли это сон? Видение?
«Они приближаются.»
Он попытался понять эту фразу, разместить ее в каком-нибудь подходящем контексте. Это ему не удалось.
«Они подходят ближе.»
Кто? Кто подходит ближе?
«Кто-то подходит ближе, а кто-то… уходит.»
Пока он спал кто-то прошел мимо его лагеря, направляясь на восток. Так и не увиденный третий? Он не знал. Луна была полной. Неужели третьему удалось сбежать? Эта мысль повергла его в состояние паники.
«Да, но кто же приближается?»
Когда на следующее утро он поехал обратно в Лас-Вегас, он снова улыбался и почти уже забыл свою ночную панику. Надин смирно сидела у него за спиной, как большая тряпичная кукла.
Он пошел в «Гранд-Отель». Там он узнал, что произошло, пока он спал. В их глазах он увидел новый взгляд, настороженный и вопрошающий, и тогда он снова почувствовал, как бабочка страха бьется о него своими крыльями.
61 Ллойд Хенрид был в дурном расположении духа. Он сидел в баре и раскладывал пасьянс. В Индиан Спрингс произошел взрыв — один убит, трое обожжены, и один из этих трех скорее всего умрет от тепловых ожогов. Ни один человек в Вегасе не знал, как такие ожоги лечить.
Принес известие Карл Хоу. Он был пилотом «Озарк Эрлайнс» до эпидемии, служил когда-то в морской пехоте и мог бы разорвать Ллойда пополам, если бы захотел.
Карл приехал около двух, держа свой мотоциклетный шлем под мышкой. Левая щека его была сильно обожжена, а на одной руке вздулись волдыри. Взорвалась автоцистерна с топливом, и горящая нефть разлилась по площадке перед базой.
— Ладно, — сказал Ллойд. — Я доложу главному. Обожженные в лазарете?
— Да. Не думаю, что Фредди Кампанари доживет до захода солнца. У нас остается только двое пилотов — я и Энди. Скажи ему это и еще кое-что. Я требую, чтобы этот трахнутый Мусорный Бак убрался отсюда. Такова моя цена за то, что я останусь.
Ллойд удивленно уставился на Карла Хоу.
— Вот как?
— Я, кажется, ясно говорю.
— Вот что я скажу тебе. Карл, — начал Ллойд. — Я не могу передать ему твои слова. Если ты хочешь отдавать приказы ему, то тебе придется делать это самостоятельно.
Карл смутился. Непривычно было видеть выражение страха на его суровом лице.
— Да, я понимаю. Я просто устал, Ллойд. Лицо адски болит. Я не собирался вымещать все это на тебе.
— Все в порядке, парень. Для того я здесь и поставлен. — Голова Ллойда начинала болеть.
— Но он все равно должен уйти, — сказал Карл. — Я должен доложить об этом, и так я и сделаю. Я знаю, что у него есть этот черный камень. Он наверняка один из приближенных главного. Но послушай. — Карл сел и положил шлем на стол для игры в баккара. — Мусор виноват в этом пожаре. Господи Иисусе Христе, как мы собираемся поднять в воздух эти самолеты, если приближенные главного будут жечь пилотов?
Несколько проходивших через вестибюль человек настороженно посмотрели в сторону столика, за которым сидели Ллойд и Карл.
— Говори потише. Карл.
— О'кей. Но ты понимаешь, о чем идет речь?
— Почему ты считаешь, что в пожаре виноват Мусор?