– Они меня били… Но я был, как зверь, ты же знаешь.
– Да, помню. Десять дней качалки, и ты король спортзала.
– Месяц, – поправляет он.
Меня трясет еще больше от холода и отпускающего напряжения. Слезы непроизвольно текут по щекам. Он мало похож на симпатягу, встретившегося мне седьмого января. Нос явно сломан и больше никогда не будет таким же прямым.
– Мне уже гораздо лучше. Телефон отобрали, представляешь?! И даже ботинки сняли, гады.
Я наклоняюсь и целую его в губы. На лице остается кровь.
Я вытираю ее, размазываю вместе со слезами и понимаю, – ее слишком много. На траву и мне в ладошку кровь капает, сочится из носа. Теперь уже моя кровь.
– Что с тобой, Агата? – спрашивает Вадим и садится.
– Я не знаю, – произношу я.
Не могу скрыть паники.
Вот оно. Началось. Слезы катятся безо всяких усилий.
Я представляла это совсем по-другому. Не так жалко…
Страшно. Мне совсем не больно, просто дико страшно. Оглушительно, тошнотворно страшно. И я перестаю понимать происходящее. Мир вертится вокруг и исчезает. Остается только шум в моей голове и ощущение, что она сейчас взорвется.
В следующий раз, когда открываю глаза, вижу перед собой лицо Суворова. Смотрит пристально и строго.
– Выговор тебе! – говорит он и хватает меня на руки. – Почему я захожу в штаб и застаю стойку пустой? Телефоны звонят, факсы идут. Выговор. Сам дойдешь, боец? – кидает он Вадиму.
Тот кивает и ковыляет за нами. Я слышу его шаркающие шаги. Опускаю голову и чувствую лбом щетинистую суворовскую щеку.
– Суворов, я люблю тебя, – говорю я. В голове и в горле свербит. Перед глазами носятся, как оглашенные, рыжие мушки.
– А его? – удивляется Суворов.
– Его тоже. Только ему об этом знать не обязательно, – шепчу и снова проваливаюсь в небытие.
Как я оказалась в отряде?
Тот день я запомнила навсегда.
Мне было десять лет, и я гуляла на улице. Тогда мне впервые стало плохо, и я потеряла все ориентиры.
Очнулась ночью на какой-то лавочке и, как сейчас, увидела его глаза.
Меня уже искали родители и полиция. А Суворов просто ехал домой и знать не знал о поисковых работах.
Тогда все это еще казалось неприятным приключением.
Он не прошел мимо и не просто отвез меня в больницу, а пошел дальше. Тот день можно считать точкой отсчета для становления поискового отряда «Армас». Набирались люди, появилось помещение.
А я была для Суворова тем самым первым поиском, с которого все и началось.
В больнице к нам бросаются папа и мама. Вадим попадает в объятия отца.
В этом весь Суворов – успевает предусмотреть тысячу мелочей, обзвонить родственников, сообщить главное.
Последним я вижу лицо доктора Гриба.
Я лежу в палате, и голова моя абсолютно пуста.
Спускаю ноги с кровати и шлепаю по полу.
Синее платье с меня сняли, а в больничной одежде я даже пьяному не покажусь Хайди Клум.
За дверью шум, и я приоткрываю ее.
На диванчике в начале коридора сидят родители и Вадим с папой. Суворов и Объект на ногах. Все в белых халатах, как консилиум измученных врачей.
У Вадима вид гораздо лучше, чем был в парке. По крайней мере, кровь смыта и голова перебинтована.
По коридору шагает доктор Гриб, и все лица обращаются к нему.
– Пришли результаты анализов, – говорит он и разворачивает бумагу. – У Агаты Армас больных клеток не обнаружено.
Все молчат и переглядываются.
– А что это был за приступ? – шепчет мама, не в силах осознать сказанное.
– Переутомление, – разводит руками Гриб. – Забегалась наша Агата. Девочка ослаблена.
– То есть скоро вы отправите ее домой? – спрашивает Вадим.
– Мне тут здоровые не нужны. Тем более такие строптивые.
– С синдромом бегунка, – первым улыбается Суворов.
Все глядят на него и тоже начинают улыбаться.
– Это победа! – кричит Объект.
– Как здорово, – говорит папа Вадима. – А еще Баффи трех щенков принесла.
– Давайте нам всех трех, – хохочет мама и сжимает папину руку.
Они обнимаются все, сжавшись в тесный кружок, и безостановочно галдят.
Я сползаю по дверному косяку на пол и плачу. От счастья.