– Да вот, сиди, журнал «Огонек» читай.
– Не, ну это само собой. А так, по должности?
– По должности, старик, ты должен сидеть у телефона и ждать от патруля известий о том, что беглец пойман, и немедля доложить об этом командованию полка.
– Отлично. А где телефон?
– Нету еще. Но в течение дня должны принести.
– Охуительно. А че ты сидел?
– А хули? Приказали, вот и сидел. Че тебе-то? Сиди вон, газеты читай, кроссворды решай.
И остался я один в пустой комнате. Но ненадолго. Заходит морячок-связист. Из роты связи, стало быть.
– Телефон вот принес. Куда ставить?
И протягивает мне полевой телефон, с ручкой, который – «бжик-бжик».
– Да куда хочешь, туда и ставь. Куда подключать-то будешь?
– А подключать мне не сказали.
– Это что это еще значит «не сказали»? Как он работать-то будет? Я тебе что, спутник?! Я на него сигналы ртом передавать буду?! Пик-пик-пик?!!
Морячок молоденький, в пол уставился и плечами пожимает, мол: «Отъебись, дядя, не мое дело. Мне сказали принести, я принес».
– Мне сказали принести, я принес, – повторил он часть своей мысли.
– Не, старина, так дело не пойдет. Давай сюда агрегат. Как он подключается?
– Вот сюда должны вставляться два проводка, и кидаются концы на общую коробку.
– А коробка где?
– Не знаю. В штабе ее нет. В штабе же нормальные телефоны, с цифрами. Вот и розетка есть.
– Так а че ты эту хуету приволок? Неси нормальный телефон. – Это я уже сердиться начинаю, хотя по натуре человек добрый.
– Мне сказали принести, я принес.
– Так притащи теперь нормальный аппарат, уебан!
– Не могу. Мне старшина этот выдал.
– Блять! Где твой старшина? – Хватаюсь за телефон, кручу ручку и отшвыриваю трубку, потому как – а хули?
– Чувак, передай своему старшине, что он долбоеб! Скажи, пусть поставят такой телефон, по которому можно будет разговаривать!
…Морячок исчезает за дверью, а я остаюсь у неподключенного аппарата.
К слову сказать, аппарат этот так никто никогда и не подключил, потому что в красной армии логики не бывает.
Зато бывает совершенно замечательный армейский долбоебизм, благодаря которому через две недели я и сидел у неподключенного телефона и ждал звонка от самого себя.
Про группу «Крематорий»
Здесь вам не Англия, копать надо глубже.
Когда я служил в советской армии, играл я в оркестре морской пехоты. Большой такой штатный оркестр, а при нем ма-а-ахонький внештатный, разумеется, ансамбель.
В оркестре я игрывал на трубе (второй корнет, между прочим!), а в ансамбле – на клавишах. Ну ансамбель-то, такой, халтурный был: свадьбы офицерские, всякие халявные дела…
Как-то в январе 91 года играли мы «елочки». С третьего по десятое января. Тут подходит ко мне майор и говорит такой:
– Темкин, а вы знаете, что ваша группа заявлена на конкурсе «Песня в матросских сердцах»?
– Никак нет, Василь Петрович, знать не знаю, ведать не ведаю. А когда состоится мероприятие?
– Пятнадцатого января.
– Абсолютли, товарищ майор, импасибл. Мы же на «елках» до десятого, а пяти дней никак не хватит группе, чтобы подготовиться. У нас ни репертуара, ничего нет. Мы же не будем там «Синий туман», да «Бабушки-старушки» лабать?
– Поздно, Темкин, заявка уже в штабе флота. Ничего не поделаешь, придется участвовать. Сразу после «елок» я вас освобождаю от всех занятий, занимайтесь ансамблем.
Ну, что оставалось делать? Партия сказала: «Надо»…
Заперлись мы в клубе с пацанами. Стали думу думать. Нам сказали три песни приготовить, причем желательно нашего же сочинения. А где их взять-то? Мы отродясь ничего не сочиняли, кроме мелких стебов. В общем, за пару дней сваяли две песни. Поэтов среди нас вообще не было, поэтому одну песню написали на стихи Есенина (что-то такое лирическо-панк-роковое), а другую – хевиметал – на стихи из сборника военных песен. Что-то там, типа: «Шагает морская пехота, идут представители флота…»
Мы их быстренько захуярили и начали над третьей думать. А думать особо времени нет. Тогда басист Серега и говорит:
– Парни, у меня есть заебательская кассетка. Группа «Крематорий». Слышали?
– Нет, – отвечаем, – не слышали.
И в самом деле, с творчеством этой замечательной, и с той поры любимой, группы я ранее знаком совсем не был. В общем, послушали мы кассетку и выбрали «Безобразную Эльзу». А там совершенно дивный припев: «Ведь мы живем для того, чтобы завтра сдохнуть», – и музычка такая – ля-ляля, ля-ля-ля. Короче, за ночь, под бутылку спирта, мы эту песню разучили и отрепетировали. А наутро, за день до конкурса, приходит майор и говорит:
– Я хочу вас послушать.
– А может, не надо, Василий Петрович? Ей же богу, одно расстройство из-за вас, то конкурсы дурацкие, то послушать…
– Ничего не знаю, играйте, что вы там насочиняли.
– Ну, значицца, насочиняли мы две песни, одна лирическая на стихи советского поэта Сергея Есенина, другая про морскую пехоту, а третью песню мы исполним из репертуара известной группы «Крем» (полностью-то название нельзя же было майору говорить).
Короче, поем. И вот доходим до Эльзы:
Безобразная Эльза, королева флирта,
С банкой чистого спирта я спешу к тебе…
В общем, у майора постепенно шапка подымается, глаза, за и без того увеличивающими стеклами очков, выпрыгивают из орбит, а на словах: «Мы живем для того, чтобы завтра сдохнуть» – командир не выдерживает и начинает орать:
– Какой спирт? Какая Эльза?! Вы что, с ума посходили? Отставить!
– Василий Петрович. У нас три варианта: либо мы не выступаем вообще, либо выступаем с двумя песнями, либо с тремя, но заменить мы ее уже не успеем – завтра конкурс.
И тогда майор принимает соломоново решение:
– Хорошо, исполняйте, но «сдохнуть» замените на «выжить».
Охуительно! «Мы живем для того, чтобы завтра выжить». Бред сивой кобылы. Но делать нечего, приказ есть приказ.
Короче. День конкурса. Все волнуются, куча разных военных ансамблей за сценой. Пустой зал, лишь в центре горстка погон тусует – жюри, типа. Генералы разные, адмиралы, дела – волоса. И перед началом конкурса председатель жюри толкает речь:
– Так, мол, и так, перестройка, гласность, необязательно петь на военную тематику, пойте о наболевшем.
Ага, щаз. Мы где-то ближе к концу выступали, а перед нами все как из передачи «Служу Советскому Союзу» сбежали:
– Мы-ы-ы бравые танки-и-исты-ы-ы!
– Шторрррма! И мы, морячки бесстра-а-ашные-е-е!
В общем, «фуражка да шинель» в тематике. И тут мы такие выходим. Сначала хевиметал про морскую пехоту. Ну, этим никого не удивишь. Потом панклирика, тут народ заинтересовался, к кулисам подтянулся, те, кто в зале был, к сцене подошли. И тут мы дали:
– Безобразная Эльза, королева флирта, с банкой чистого спирта я спешу к тебе…
Народ в шоке, свистят, беснуются, но с положительными эмоциями.
И тут Колеся, гитарист-вокалист, – на меня оглядывается и бровьми двигает, мол, какую версию петь?
«Нашу, нашу пой, оригинальную», – показываю ему знаками.
И понеслась:
– Ведь мы живем для того, чтобы завтра сдохнуть. Мы живем для того, чтобы завтра сдохнуть. Лай-ла-ла, лай-ла-ла, лай-ла-ла.
Народ перед сценой уже в полном ажиотаже, из-за кулис, как сейчас помню, пацаны-конкурсанты большой палец тянут, мол, «клево замочили»…
Отыграли мы последний аккорд, робкие жидкие аплодисменты, и все на жюри оглядываются. И тут – гробовая тишина. Дюжие полковники-генералы с суровыми лицами сидят и молчат. Те братки, что перед сценой тусовались, сдрыснули от греха подальше. И вот в тишине один из членов жюри произносит:
– Ну что ж. Будем считать это неудавшимся экспериментом. Следующая группа!
Усталые, но довольные дети возвращались домой. По большому счету, насрать нам было на победу, зато мы их, сука, всех сделали. И пофигу была выволочка от майора.
Зато волшебная сила искусства в очередной раз зажгла над нами фонарик и капельку осветила наши души. И подняла, разумеется, настроение.
Разрешите обратиться?
Тут один комик приходил, спрашивал, можно ли это заменить на то. Я ему сказал: «Нет, сначала там, потом здесь».
Я сейчас вспомнил. Про строй.
Когда я служил в советской армии (какой же строй без армии, а армия без строя?), служил в оркестре мой дембель – Вовка Лыков. Вован-моркован, как он себя называл. Шутник, балагур и ваще веселый парень.
Командира выводил из себя на раз.
Шли мы как-то по городу строем, майор рядом, все как положено. И проходим мы это мимо ШМАСа – Школа Младших Авиационных Специалистов. Знаменита тем, что там нес службу Алексей Глызин и по этому поводу имеется табличка на двери казармы и даже почетные кровать и тумбочка Алексея Глызина. На эту кровать кладут спать в качестве поощрения отличников боевой и политической подготовки.
Ага, так проходим мы мимо этого ШМАСа, а там, у ворот, стоит самолет. Невысоко так, стоит, можно было даже полазить по нему. ЯК-40. Маленький такой. И тут Вован говорит командиру:
– Товарищ майор, разрешите обратиться?
А мы, чтоб ты понял, мы никогда таким уставным обращением в жизни не пользовались. Мы ваще нашему майору кровушку пили, хуй на него ложили, называли по имени-отчеству и уставные «разрешите», «есть», «так точно» – никогда в жизни не применяли. Понятное дело, что майор от такой хрени не только опешил, но и сразу заподозрил неладное.
– Обращайтесь, Лыков.
– Товарищ майор, разрешите выйти из строя.
– Зачем?
– Разрешите потрогать носик самолета ЯК-40.
И это же все на серьезном тоне таком.
Торжественном, я бы сказал.