Обратно нас забирали грузовым самолетом Ан-26, командиром на котором был Арсен. Мы расселись на лавки вдоль бортов, у каждого был ящичек с виноградом, который мы купили на рынке, а вся середина самолета была завалена арбузами, которые были огорожены сетками, чтобы не раскатывались. Осмотрев груз, Арсен сказал генералу Устинову, что с таким грузом он не взлетит, самолет перегружен. Генерал осмотрел всех нас, его взгляд остановился на двух незнакомых лицах: прапорщике и солдате.
– Вы кто такие, – спросил их генерал.
– Я должен доставить этого солдата в Оренбург, – ответил прапорщик.
– Поедете поездом, – сказал ему генерал, – видите, самолет перегружен.
– Ну все, командир, – обратился генерал к Арсену, – больше выгрузить ничего не можем. Остальные все свои.
Кучу арбузов он как будто не видел, позже выяснилось, что это были его арбузы, а не летчиков, как я сначала подумал. Арсену пришлось слить половину топлива и лететь с промежуточной посадкой для дозаправки.
Дома меня ждал сюрприз – новое командировочное предписание, завтра мне предстояло вылететь нашим самолетом в Нижний Тагил, в шесть часов утра дежурная машина будет ждать меня у подъезда моего дома, она и отвезет меня на аэродром. Все, что нужно для поездки, уже лежало в моем командировочном чемодане, поэтому сборы много времени не заняли, я только поддел майку, и сменил рубашку с коротким рукавом, на рубашку с длинным рукавом, лететь, все‑таки, предстояло на север. Летели на Ан-2, то есть на кукурузнике, на котором до сих пор я еще не летал. Путешествие было запоминающимся. Когда летели над Уральскими горами, самолет постоянно проваливался в воздушные ямы. Представьте себе, что самолет внезапно начинает падать вниз, метров на четыреста, при этом все содержимое желудка поднимется вверх и подходит к горлу. Потом самолет, натужно гудя, медленно карабкается на горку, желудок успокаивается, но тут самолет снова падает вниз, и желудок опять проявляет недовольство. Так мы болтались над горами порядка часа, незабываемые ощущения.
В Нижнем Тагиле я сразу понял, что с одеждой крупно просчитался, было весьма прохладно, хотя и терпимо. На следующий день похолодало еще больше, все офицеры надели осенние пальто, а я разгуливал в одной рубашке. Ну не то, чтобы разгуливал, перемещался мелкими перебежками, чтобы не замерзнуть. И тут мне повезло, в столовой я встретил Игоря Калючицкого и поинтересовался, нет ли у него старенького кителя. Оказалось, что есть, только с капитанскими летными погонами. Моей радости уже не было границ, а Игорь дал мне еще и свое старое пальто. Я купил в военторге нужные мне майорские погоны и все перешил. Благодаря Игорю, проблема с одеждой была решена. За две недели я не только решил все поставленные передо мной задачи, но еще набрал в лесу опят, и замариновал четыре трех литровые банки грибов. Домой я улетал с очередным нашим самолетом, поэтому перед отлетом вернул Игорю его китель и пальто. После этого мы с Игорем больше не встречались, услышал я о нем, только перед своим увольнением из армии, когда лежал «на горизонтали» в Одинцовском госпитале, оказалось, что Игорь здесь начмед. Я обрадовался, интересно было встретиться со старым знакомым и узнать о его жизни. Я раздобыл его телефон и позвонил ему, думал, что он тоже обрадуется, и ему будет интересно встретить старого знакомого. Но не тут то было, Игорь встретиться не захотел, видно его не зря тянуло к генералам, на хрена ему какой-то подполковник, знакомый из прошлого.
А пока-что, мы дружно жили в Оренбурге, дети уже пошли в школу, Лиля с Леной дружили, Аня с Ларисой тоже. Детей всегда одевали одинаково, поэтому многие считали их близняшками, только одна беленькая, а другая черненькая, говорили они. И я и Аня ездили с ними в отпуск, сразу с двумя, или в Вертиевку, или в Шелудьковку, где дети могли нормально летом отдохнуть на свежем воздухе и попить домашнего парного молочка.
Как-то раз, мы все, вместе с Чемирисовыми ехали, в троллейбусе на пляж на Урал, и поддатый Витя очень громко рассказывал детям сказку про пиратов, что-то наподобие историй из «Острова сокровищ». Весь троллейбус внимательно слушал эту захватывающую сказку.
– И тут он как закричит: «Карамба, Карамба», – продолжал Витя.
– Дядя Витя, а что такое «Карамба»? – спросила Лиля.
– А когда кричат «Карамба», это значит, что полный атас, – ответил дядя Витя.
Весь троллейбус буквально лежал от хохота.
В другой раз от хохота лежали все мы. Аня и Лариса, вместе с детьми, возвращались из отпуска из Шелудьковки, где они провели целый месяц. Витя утром куда-то улетел, и их встречал я один. С дороги у нас перекусили тем, что я приготовил, и Лариса с Леной поднялись к себе на пятый этаж, но сразу же Лариса спустилась обратно.
– Пойдемте, посмотрите, что он мне приготовил, – сказала она, еле сдерживая смех.
Наверху нас ждала картина маслом: кухонный стол и раковина были забиты грязной посудой, в углу большой комнаты стояла целая батарея пустых бутылок из-под «Шипучего игристого», штук сорок, не меньше, но зато в вазе на столе, в том же самом игристом, стоял большой букет цветов. Вот так муж встречал любимую жену из отпуска. Мы хохотали до слез.
После увольнения из армии, Витя работал в Газпроме менеджером по продаже масел, часто бывал в Москве, и даже как-то приезжал к нам вместе с Ларисой в Серпухов, в гости. Мы сходили с ним на рыбалку на озеро Долгое, где поймали с десяток приличных плотвичек, а потом Витя готовил окрошку. Имевшиеся в хозяйстве мелкие кастрюли ему не подошли, пришлось купить большую, восьмилитровую. Все у него было хорошо, но пил он по-прежнему. На его примере я убедился, что нет такого здоровья, которое нельзя было-бы не пропить. Как-то нам позвонила Лариса и сказала, что у Вити инсульт. Он, в очередной раз, пришел домой после многодневного преферанса с повернутым носом, признаком того, что он выпил запредельную дозу, и сразу лег спать. Проспал он больше суток, после чего его решили разбудить, он проснулся, но не вставал и не разговаривал, а только мычал что-то невнятное. Оказалось, что у него инсульт. Речь у него так и не восстановилась, и через два года он помер, прожив всего 50 лет. А ведь здоровья ему было отпущено лет на сто, не меньше.
ЧП
Зимы в Оренбурге суровые. Средняя температура воздуха зимой была порядка 35‑ти градусов мороза, иногда мороз доходил и до 55-ти градусов. Однако, благодаря низкой влажности воздуха, такая температура переносится легче, чем двадцать градусов мороза в европейской части. Это если ветра нет. При ветре ощущение совсем другое. Руки в перчатках замерзают почти так же быстро, как и без перчаток, спасают только варежки. Поэтому, люди в перчатках, старались держать руки в карманах, чтобы пальцы не отморозить. Но долго держать руки в карманах тоже нельзя, нужно еще нос и щеки периодически тереть руками, чтобы тоже не отморозить. И тереть нужно именно руками, а не перчатками, для этого перчатку нужно снять. Пока оттираешь нос и щеки, рука задубела. Одеваешь перчатку, прячешь руку в карман и непрерывно шевелишь пальцами, чтобы рука побыстрее согрелась. Через некоторое время чувствуешь, что нос опять замерз, нужно опять тереть нос и щеки, но та рука, которой ты их тер до этого, еще не согрелась, поэтому, достаешь из кармана другую руку, снимаешь перчатку, и снова трешь. Еще хуже, если нужно идти против ветра. При этом, почему-то, быстрее всего замерзает лоб, и голову словно тисками сжимает. Растирание лба рукой практически не помогает. Поэтому, при встречном ветре, люди старались двигаться задом, изредка поворачивая назад голову, чтобы убедиться, что на ближайших десяти шагах никуда не впилишься.
Как-то раз, наш друг Валентин Аксенов, умудрился отморозить себе кончик носа. После встречи Нового Года, который как обычно встречали всем управлением армии в кафе, расположенном на территории части, мы возвращались домой. Было довольно холодно, и все усиленно терли щеки и носы, только, подогретый выпитым спиртным, Валентин, чувствовал себя прекрасно, и ничего не тер. От кафе до дома было всего пятьдесят метров, поэтому, его только один раз спросили, не замерзает ли у него нос, и успокоились, когда он сказал, что ему тепло. Через два дня Валентин пришел на работу с отмороженным распухшим носом. В ту ночь было пятьдесят градусов мороза.
В другой раз мы зимой решили пожарить шашлыки, так как я привез из командировки заднюю ногу поросенка. Мы жили в 67-м городке, расположенном почти на выезде из Оренбурга, по дороге в аэропорт. За нами находился только еще строящийся 23-й микрорайон и наш командный пункт. Справа от дороги, напротив 23-го микрорайона строилась большая городская больница, а всю остальную территорию занимали колхозные поля, которые перемежались лесополосами, и на которых выращивали огурцы и помидоры. Если идти по проселочной дороге от городка к реке Урал, то уже через полкилометра начинались лесополосы, через полтора километра находились три заливных озера, до которых весной доходила вода из Урала, и в которых летом мы ловили прекрасных карасей и раков, и на берегу которых 9-го мая всегда жарили шашлыки. До Урала от этих прудов нужно было пройти еще с километр, но мы туда ходили редко, только иногда со Степаненковым на рыбалку. Теперь здесь уже все поля застроены, почти до самых озер, которые, оказывается, даже названия имеют, ближнее называется Макутка, а то, на берегу которого мы жарили шашлыки – Малый Киржач. Помнится, на этих полях в советское время вырастили небывалый урожай помидор, три дня студенты и преподаватели со всего Оренбурга собирали этот урожай. О небывалом урожае с гордостью сообщили по телевизору, благодаря чему и все жители Оренбурга начали гордиться такими достижениями. Собранные помидоры ссыпали на поле в огромные кучи, их бы отправить в магазины и продать, но ящики для них не привезли. Помидоры в этих кучах начали массово гнить. Через неделю бульдозером выкопали ямы, тоже большие, этим же бульдозером сгребли в них все помидоры, и засыпали землей. Об этой, очередной победе над помидорами,